АРАБЫ И Я

Сколько себя помню, в подсознании среди прочих стереотипов жила фраза: «Мне не увидеть пирамид».

АРАБЫ И Я

Менталитет поколения. Но с некоторых пор там же, в подсознании, поселилась еще одна сентенция, подсунутая Б.Г., хотелось бы «опереться о платан». Материальный и экономический прогресс в нашей стране шел своим путем. Подсознание мое развивалось своим. И в результате их пути пересеклись в комнате туристического агентства, где меня ожидали не так чтобы очень дешевые билеты в Каир.

И вот мы всем семейством стоим на арабской улице, где современные автомобили сосуществуют с ослами, босыми мальчишками и виснущими на вашей руке продавцами сувениров, а впереди — в одну линию с белым диском заходящего солнца — они, пирамиды. Говорят, когда-то возле них было море, а у лап сфинкса плескались воды Всемирного потопа. Сейчас за ними пустыня. Волны песка, барханы, и там вдали, красуясь перед туристами, скачут бедуины на верблюдах. Близко к туристам их не подпускает полицейский, черноглазый красавец с автоматом в белой форме — туристическая полиция. Охранники эти везде. У отеля, у теплохода, среди колонн храмов, на «лагерных» вышках вокруг древних развалин, у музеев. С автоматами и улыбаются. Их назначение, как нам объяснили, охранять туристов. От кого — не объяснили.

О назначении пирамид у ученых нет единого мнения. Самое распространенное известно. Это захоронения фараонов. Но не все так просто. Предполагали, например, что пирамиды могли быть построены ради каких-то астрономических наблюдений, или для спасения сокровищ и книг от Всемирного потопа, или их главным назначением могли быть какие-то внутренние помещения, которые служили для подготовки и обучения посвященных — будущих жрецов. Что внутри пирамид — до сих пор никто не знает. Никакие «прослушивания» результатов не дают — пирамиды молчат. Только под пирамидами обнаружены «погребальные камеры», куда мы и устремились. Сначала по похожей на самолетный трап лестнице лезли вверх, к дыре в одной из пирамидных стен, служащей сейчас входом внутрь, а потом уже вниз, этажа на три, по шатким доскам с поперечными брусками, всю дорогу согнувшись — проход очень низкий, и в жуткой духоте — тысячи туристов надышали.

Спускаться не стоило — три раза стукнулась головой и все ради совершенно пустой комнаты с каменно-земляными стенами. Вспомнила описание у Эдуарда Шюре испытаний, которые должен был пройти желающий «приобщиться к тайнам богов», то есть получить посвящение в жрецы. Например, испытуемый должен был пройти по круто спускающемуся вниз узкому коридору, где передвигаться можно было только на коленях, да еще из глубины подземелья доносился семь раз повторяемый эхом голос: «Здесь погибают безумные, которые жадно восхотели знания и власти». Погибали, конечно, не все «безумные». Некоторые, после многих лет обучения всевозможным наукам, становились посвященными.

Древний Египет считается единственной цивилизацией, где во главе государства оказались не политики, а служители религиозного культа, ученые. Интеллигенция в некотором роде. Даже фараон был всего лишь одним из посвященных и следовал указаниям жрецов. Что оказалось очень разумно. Все же пять тысяч лет египетской цивилизации — срок немалый. И это только те пять тысяч, которые называют «сравнительно хорошо изученными».

А до того Египет стоял еще 30 с лишним тысяч лет, пережил Всемирный потоп, но подробностей никаких до нас не дошло.

Теперешний Египет с древним не имеет ничего общего, просто располагается на том же, так сказать, земельном участке со старинными постройками. Это типичное арабское государство. Большинство населения — мусульмане. И все эти пирамиды, храмы — для них лишь существенная статья дохода в туристическом бизнесе. Древняя египетская цивилизация умерла давно. И зачем, спрашивается, смотреть на мертвые развалины?

Посмотрела и теперь знаю точно — на эти нужно. Когда я впервые увидела Нью-Йорк, я осознала возможности человечества. И с ним примирилась — раз мы, люди, смогли создать такой город, значит, человечество чего-то стоит! Чувство собственной огромности возникает, когда идешь среди толстенных колонн Карнакского храма. Оказывается, мура все это, чему нас в школе учили, — не чувствовал себя египтянин букашкой перед могуществом богов. А чувствовал сильным и непобедимым, равным. Такой вот мне открылся секрет египетского монументалиста.

Кстати, эти храмы были еще и веселенькие — белые, разрисованные яркими цветными картинками. И там, где цвет сохранился (несколько тысяч лет!), все так нарядно выглядит. Секрет красок до сих пор не открыли. В одном храме нам показывали цветные рисунки в совершенно темной комнате. Как художники их в темноте рисовали — непонятно. Учеными доказано, что свечей там не зажигали — все бы закоптилось. И как потом на них смотрели? То ли египтяне имели что-то похожее на фонарик нашего гида, то ли умели видеть в темноте.

Вообще-то весь Египет по миру растащили. Что-то в Париже, например обелиск туда уволокли, карандаш такой, чуть не двадцати метров в высоту, из цельного камня. В Египте их было много, а теперь всего несколько штук осталось. Как их древние ставили из лежачего положения, чем поднимали — никто не знает. К тому же ставили прямо на землю, без всякого фундамента. И стоят. Кое-что и нам, как известно, досталось. Купили еще до революции. Что-то в Нью-Йорке. Например, из всех изображений Нефертити в Каирском музее остались только маленькие фигурки царицы, уродливые — очень головастые.

Каждая статуя в Египте проходила специальный обряд освящения — чем-то таким они их наверняка заряжали. «Я знал тайну божественных слов, ведение обрядов богослужения, — писал во втором тысячелетии до нашей эры египетский скульптор, некто Иртисен. — Я устраивал всякие магические обряды так, что ничто не ускользало от меня. Я великий таинник, я вижу Ра в образах его. Но я был и художником, опытным в своем искусстве, превосходящим всех своими знаниями. Я знал формулы ирригации, взвешивание по правилу, как сделать образ выхождения и вхождения так, чтобы каждый член был на своем месте. Я умел передавать движение фигуры человека, походку женщины, положение размахивающего мечом и свернувшуюся позу пораженного, как один глаз смотрит на другой, выражение ужаса того, кто застигнут спящим... Я умел делать инкрустации, которые не горели от огня и не смывались водой. Никто не превосходил меня и сына моего старшего во плоти моей...» Короче, с образами «выхождения и вхождения» у них, египтян, видимо, все было в порядке и с чувством собственного достоинства — тоже.

А еще у Каирского музея в фонтане мы видели лотосы — маленькие, нежные, иссиня-белые водяные лилии. Больше они нам нигде не встречались. Не встречались и крокодилы, хотя мы три дня плыли по Нилу. После постройки Асуанской плотины (заслуженная гордость советских плотиностроителей) крокодилы ушли. Куда-то.

В Каире были еще на фабрике папирусов, где нам показали живой папирус — зелененькая такая пальмовидная метелочка на длинном стебле, и предложили купить настоящие папирусы, что мы и сделали, приобретя четыре картинки долларов на 50. Потом на рынке нам предлагали то же, но в пять раз дешевле. Правда, экскурсовод сказал, что рыночные папирусы могут быть из банана: вид такой же, но через неделю разваливаются. А настоящий продержится несколько тысяч лет. Что там 50 долларов по сравнению с такими цифрами!

На парфюмерной фабрике мы нюхали сто сорок разных масел и, конечно же, могли их приобрести хоть все, а хоть только сандаловое, или лотоса, или аромат пустыни, или... Там тоже остались наши 20 долларов, о которых не жалею, — вчерашняя капля лотосового масла до сих пор благоухает на моей кофте. И, конечно, завезли нас в магазин сувениров, которые потом на рынке или у тех же пирамид можно было купить втрое дешевле.

Обед (хуже, чем в московских «Елках-палках») обошелся в 10 долларов на брата, это без местного пива, которое стоит около двух долларов за маленькую бутылку. О спиртном в Египте лучше забыть — там сухой закон, найти спиртное, конечно, можно, но в несколько раз дороже, чем оно того стоит.

К вечеру нашего первого дня в Египте мы уже не стояли на ногах, но сын сказал, что нельзя не увидеть ночной Каир. И где-то в 12 ночи мы собрались прогуляться от гостиницы до метро, съездить посмотреть город. Я спросила у гида: не опасно? Он даже удивился: «Что тут может быть опасного? Преступность?» В Каире преступности нет. Нет, кстати, и проституции. За нее дают 20 лет тюрьмы.

Однажды вечером в каком-то небольшом городке мы, правда, встретились с преступниками. Видим, по улице что есть силы бегут два араба и прилавки на вытянутых руках держат. Так бегают, только спасая собственную жизнь. Я думала — украли. Но никто их не преследовал и даже внимания не обращал. Оказывается, эти двое встали со своими прилавками на той стороне улочки, где торговать не разрешается. А тут патрульная машина приехала. Какое наказание парням полагалось — не знаю. Но по ним было видно, что ничего хорошего они точно не ожидали.

Ночью на каирских улицах много людей, магазины открыты, прохладно и оживленно. Арабы вообще приветливые, шумные и эмоциональные. Если спросишь адрес, не просто объяснят — доведут до места. А полицейский, показавший дорогу к метро, на обратном пути уже встречает тебя как старого знакомого и идет жать руку. Но это сдержанная форма приветствия. Вообще при встрече обнимаются и трижды целуются. В Каире часто попадаются мужчины в рубахах до пола, серых, черных, белых. А в других городах, в которых мы были, национально одеты почти все, но попадаются и в европейской одежде. Один господин из нашей группы купил себе такую галабею и везде в ней ходил, а на голове — «арафатка». Очень, надо сказать, такое платье мужчин красит — вид становится степенный, и недостатки фигуры скрадываются. А дамы в национальных нарядах да еще с какой-нибудь ношей на голове — просто великолепны. Но нам они редко встречались. Женщины и девушки, чаще пухленькие, в Каире в основном одеты неказисто, а-ля провинциальная учительница — скромные кофточка-юбочка да еще белый, некрасиво повязанный монашеский платок. Около пирамиды две девочки-«учительницы» лет 15 — 16, как потом оказалось сестры, попросили меня сняться с ними рядом — для экзотики. Я предлагаю на фоне пирамиды. Не хотят. Экзотика для них — я. В брюках, без платка, со светлыми волосами, с голыми руками. Одна от смеха ладошкой закрывалась. Что там пирамиды!

На другой день с рассветом мы улетели в Асуан, город на Ниле, который когда-то был самым южным городом Египта Элефантиной, в переводе — «Остров слонов».

Главной достопримечательностью, нам здесь обещанной, были совсем не слоны (их давно нету так же, как и обитавших там когда-то львов), а Асуанская плотина. Увы, мы застряли в асуанском аэропорту. Сначала потому, что никак не появлялся представитель фирмы, чтобы нас забрать, а потом потому, что один отец семейства из нашей группы решил, что это наша фирма послала большую тележку для багажа, чтобы отвезти его к автобусу, и доверчиво туда свои чемоданы погрузил. Наивный! Тележка уехала к автобусу, арендуемому более добросовестной фирмой. А автобус в свою очередь уехал в неизвестном направлении. По дороге из аэропорта мы всем автобусом уверяли семейство (ничуть не веря в это), что вещи найдутся. Но самое интересное, что вещи и правда нашлись к вечеру. На соседнем пароходе.

Между тем на нашем пароходе нас совсем не ждали. «Каюты ваши, господа, заняты. Пока. Там еще проживают французы. Но скоро они вернутся с экскурсии и съедут». Так, к счастью, и вышло. А нам было предложено побросать вещи в холле и прокатиться на фелюгах. И это было здорово!

Я вдруг осознала, что мы на Ниле. Наша группа погрузилась на две фелюги, и огромные парусные лодки совершенно бесшумно и довольно быстро поплыли по зеленым водам священной реки. Правит такой лодкой один человек. У нас это был иссохший, очень подвижный, почти черный старик в утратившей цвет рубахе до земли.

В Ниле не купаются — запрещено, ведь весь Египет пьет его святую воду. Рыбу ловить можно. Ее много. На вид вода темно-зеленая, но у берегов прозрачная. И если надо было бы одним словом определить Нил, я бы сказала: могучий. Кажется, что он даже выгибается вверх от сдерживаемой как пружина силы. И сколько же он на себе несет! Наш огромный трехэтажный пароход приставал нередко не к берегу, а еще к трем-четырем приставшим до него кораблям, и река от такого нагромождения гигантов совсем не становилась уже. И почти никогда мы не были на реке в одиночестве. Навстречу или сзади обязательно движется еще такая же махина с туристами. О мелких лодочках я и не говорю. Правда, рыболовные суда или промышленные баржи почти не встречались. Однажды мы видели, как несколько арабов на плечах с берега таскали на баркас огромные камни, беря их из кучи, точнее горы, колотых булыжников. Кажется, в Египте процветает ручной труд. (Ударение на слове «ручной», а не «труд».) Единственное встретившееся мне строительство большого дома тоже велось вручную: несколько тощих мужиков задумчиво копошились в земле, готовя котлован для фундамента, и похоже было, что в следующем тысячелетии они могут начать класть стены.

Все берега Нила зеленые. В основном это пальмы. Но полоса зелени достаточно узкая — растянувшаяся, видимо, ровно настолько, насколько корни могут вытянуться в поисках воды. Дальше — пустыня. Иногда проплывали мимо банановых плантаций, полей сахарного тростника. Поля небольшие. Стада животных не встречались. Изредка то корова, то лошадь. И совсем нет птиц. Ни на реке, ни вообще там, где мы были. Редко — воробьи, вороны, чайки. Только ибисы — «умная» птица, как ее там называют, за то, что подолгу стоит совершенно неподвижно — значит, думает.

Фелюги доставили нас в Ботанический сад. Там такие диковинные деревья. Но наш экскурсовод по-русски говорил плохо и названий деревьев не знал, а на бирках почти у всех было написано «тра-та-та фикус». Все искала платан — опереться. Пришлось ограничиться баобабом-фикусом.

Ходили на базар. Узкие замусоренные торговые улицы. Несмотря на поздний час, торговля, как и в ночном Каире, в полном разгаре. Продавцы зазывают, тянут за одежду, главное на них не взглянуть — или будут провожать тебя два квартала, уговаривая: «Файв паунд, ту паунд, хау мач?» Ходили там до 12 ночи, когда торговцы начали сворачивать свои прилавки. У некоторых целые магазинчики — небольшая комната, по стенам заставленная полками с сувенирами, или мешками со специями, или стопками маек, платков, юбок, разных местных нарядов — все для туристов. Нас предупредили, что надо торговаться. Цену можно сбить втрое.

Овощной и фруктовый базар. Местные и очень сладкие гранаты; местные крошечные, чуть больше пальца, бананы; ароматная гуава — смесь груши с мылом; семь сортов фиников — там как раз был сезон, — недоспелые, они похожи на сладкую ярко-розовую кочерыжку, а потом становятся темные и мягкие, какие мы знаем; и инжир, мелкий, сладкий, совсем мягкий, и крупный, потверже. На все цена от двух до четырех фунтов за килограмм, при том что один доллар стоит 3,7 фунта.

В город Эдфу, известный храмом Гора (бога-сокола), прибыли вечером. Пошли пройтись по набережной. Уличные кафе на пять-десять столиков чередуются с торговыми лавками. Пока я рассматривала вывешенные там национальные женские наряды, муж пристроился к кальяну, и по его виду я поняла, что на данный момент жизнь его вполне устраивает и вряд ли удастся сдвинуть его с места в ближайшие полчаса. Хозяин трех маленьких, не претендующих на чистоту и изысканность столиков, один из которых мы теперь занимали, принес нам прекрасный густой кофе. Причем капризное «и мне» моей шестнадцатилетней дочери мягко, но безапелляционно отклонил: «Кофе не для девочек».

Попробовала кальян. Дым ароматный и совсем легкий. Действительно, так, потягивая мундштук, можно сидеть часами, что здесь и делают, как я заметила. На набережной почти безлюдно, тепло, тихо, запах реки, аромат кофе, дыма. Неподалеку спиной к нам в несколько рядов перед телевизором сидят местные завсегдатаи уличных забегаловок. Чтобы привлечь публику, некоторые хозяева кафе прямо на улице ставят телевизор. Это, как я поняла, в маленьких городах любимая национальная забава. Пить-то нельзя — и ислам, и сухой закон. Местное телевидение ужасно. Напоминает наше эпохи раннего Брежнева.

На следующий день до храма Гора нас домчали на лошадях, в колясках. Парнишка-кучер ловко завладел нашей видеокамерой и начал с того, что поплевал на объектив и протер его полой когда-то голубой рубахи, чтобы виднее было снимать, а потом потребовал с нас 10 фунтов за съемку. Хорошо, что гид предупредил — платить только по возвращении, а то «пойдете от храма пешком».

В следующем «портовом» городе Эсне мы наблюдали семью коз, похожих на афганских борзых, которые гуляли по бетонному, довольно крутому спуску к Нилу, подъедая бумажки и прочий сор, которого в Египте полным-полно везде, даже в пустыне. Время от времени козы делали попытку прорваться домой, в одну из так называемых квартир так называемого второго этажа, но хозяин жилья твердо держал оборону и каждый раз выливал на них ведро воды.

Само жилье вид имело совершенно плачевный. Часть стен развалилась не иначе как во время землетрясения, случившегося в Египте незадолго до наступления нашей эры, с тех пор Египет, кажется, сильно не трясло — это не сейсмически опасный район. Тогда же там, наверное, вылетели стекла из окон и рухнули крыши. Теперь «квартиры» верхних этажей вместо стен имеют полуобсыпавшуюся кирпичную «лесенку», кое-где прикрытую развешанными там одеялами и прочим бельем. В проеме одного из окон красовался петух. А коз вот не пустили. Я спросила у гида, как можно иметь такую «квартиру»? Он не совсем понял мой вопрос и сказал, что там не у всех собственные квартиры. Некоторые снимают. А что без крыш — так это вообще ерунда. В Каире и то дождь — редкость, бывает всего несколько раз в году, а здесь, на юге, дождей не бывает совсем. Но все же он вынужден был признать, что в этих домах живут бедные. Хотя вон там — и он показал на окно, забитое какой-то фанерой, покрашенной в нежно-зеленый цвет, — живут обеспеченные люди.

Между прочим, почти треть населения Каира (где в свою очередь проживает почти четверть всех египтян) живет на кладбище. Это кладбище, «город мертвых», занимает огромное пространство в середине Каира. Египтяне при жизни строят там себе «гробницы», обставляют их всем необходимым. А чтобы необходимое не крали, поселяют в гробницах сторожей. Некоторые из них — семейные... Так и растет кладбищенское население. Ну и бомжи, само собой.

Потом были Луксор, бывшие Фивы, Карнакский храм, и захоронения фараонов, и еще не помню что. Видели все как во сне. Правда, сон был яркий и сказочный. Когда гид сказал, что нам надо успеть к шести к каравану, я решила, что в это время через «стовратные Фивы» проходит верблюжий караван. И мы увидим это зрелище, древнее и вечное, как миражи в пустыне. Все оказалось не совсем так. Караваном через пустыню, отделяющую Луксор на Ниле от Хургады на Красном море, где нам еще предстояло отдыхать несколько дней, теперь ездят экскурсионные автобусы.

Медленно, пристроившись в хвост каравана, наш автобус увозил нас из приснившихся нам Фив. Дочка сонным голосом пробормотала: «Вон экскурсовод за нами бежит».

Экскурсовод Мухамед, молодой арабский археолог, путаясь в русской грамматике, несколько дней старательно и со знанием дела рассказывавший нам про «сывитая-сывитых» древних храмов, научивший нас читать иероглифы, недавно с нами распрощался. Перед тем как он вылез из автобуса, наша американка, единственная иностранка в нашей русской группе, попавшая к нам, видимо, из-за своей типично русской фамилии, кажется Павлова, послала к нему одного из своих детей с денежкой в руке. Чаевые, спохватилась я, и послала дочь тоже с денежкой: «Скажи спасибо, это на чай». Тут многие зашевелились и тоже понесли деньги. Я порадовалась, что все же русские постепенно привыкают к общемировым правилам поведения.

«Нет, — говорю сонной дочке, всматриваясь в темноту за окном автобуса, — ты ошиблась, это не экскурсовод». Автобус остановился. Потом снова тронулся. На полу, в проходе, возникла груда свертков. «Мухамед вам красный чай купил, кто заказывал», — сообщил водитель на неправильном английском. Дама-Божий-Одуванчик на соседних креслах оживилась: «А я думала, не купит, обманет. Жаль, что всего полкило заказала. Другие, вон, больше взяли, и ко мне — это вы хорошо с чаем придумали. Тут у них каркаде очень дешев».

Как сказал бы лектор — многого мы еще не можем понять в древней египетской культуре, далекой от арабов, загадочных для русских, не понимающих друг друга.

Ольга КУЗНЕЦОВА