«Без корифеев» — так назвала заметку о завершении седьмого театрального фестиваля «Золотая маска» одна из утренних газет. В нескольких других газетах обозреватели поспешили заявить, что, разумеется, итоги итогами, но главное не побеждать, а участвовать, что две недели аншлагов и просто возможность себя показать и других посмотреть в столице нашей родины — уже выигрышный билет и, наконец, что любое решение любого жюри — штука, в общем, относительная и случайная, а фигуры «пролетевших» на сей раз Валерия Гергиева и Льва Додина, Камы Гинкаса и Адольфа Шапиро, Сергея Дрейдена и Александра Филиппенко, Марка Захарова и Сергея Маковецкого — настолько бесспорны и абсолютны, что была бы честь предложена...
Подстелили соломки.
Я не театральный критик.
И даже театралом, увы, не могу себя назвать.
Но все же есть у меня предположение, почему итоги нынешней «Маски» получились такие, а не другие (то есть не те, которые прогнозировались и тиражировались накануне и в самом начале фестиваля).
Предположение вот какое.
Простите за каламбур, но в этом году на «Золотой маске» были на глазах у почтеннейшей публики сорваны маски, выглядящие с галерки действительно золотыми. Развенчаны красивые мифы. Небожители нашего театра волевым жестом возвращены туда, куда им и дорога: на подмостки.
Чему быть, того не миновать.
Я никогда бы такого нахального предположения не сделал, если бы две недели фестиваля не наложились причудливым образом на две недели сериала «НТВ», тоже, знаете, шоу. Как проговорился невольно кто-то в ночной «Антропологии» — той, на которую без приглашения пришел и потом «ушел в никуда» Леонид Парфенов, — «шоу Трумана».
Каковы бы ни были мотивы Парфенова, но, «уходя в никуда» из-под прицела телекамеры, он, как Труман из кино или царевич Гвидон из бочки, прорвался из виртуального пространства в реальное. А те, кто остался на экране, остались все-таки в пространстве, извините, виртуальном.
Наша Национальная театральная премия — как и НТВ — существует семь лет.
Семь — цифра мистическая. Семь отверстий у каждого человека в башке для познания мира. Каждые семь лет, я читал, у нас полностью обновляется кровь. Семь лет — критический возраст супружества.
Мистически настроенные театроведы утверждают, что любая труппа, школа, отлаженный механизм в театре действует семь лет. Потом театр умирает.
Последние семь лет жизни российского театра прошли «по направлению к шоу». Ценность спектакля все чаще выражалась в денежном эквиваленте: гонорар ли это приглашенным звездам, стоимость ли декораций и пиротехники, реклама ли — все едино. Семь лет на театре правила бал антреприза, великая и ужасная.
На «Летучую мышь», недавно поставленную в театре Станиславского и Немировича-Данченко, народ ломится не на Штрауса — на появляющегося на балу Орловского в роли «приглашенного гостя» Шендеровича.
Главными лозунгами нашей театральной эволюции в эти семь лет стали: «Тушите свет!» и «Больше дыма!».
Зрителя взашей гонят из партера на сцену, заранее не предупредив о спрятанных в кулисах ветродувах и динамиках, от которых лопаются ушные перепонки. При этом на зрителей — почему на них, а не на актеров? — сверху сыплется какой-то мусор, который по возвращении домой долго приходится счищать с нарядных платьев и смокингов.
Зрителю велят поверить, будто главное в театре — команда (куда входят, якобы на равных с актером, и генеральный спонсор, и генеральный продюсер); и зрителя можно понять, когда он из последних сил пищит, как вышеупомянутый Константин Сергеевич: «Не верю!»
Ну не верит он, что в театре самый главный — клерк.
Зрителя тычут носом в пресловутую вешалку (ночной ресторан, афишу, цену за билет в два раза больше зарплаты), а он, бедолага, все еще верит, что в действительности театр начинается не с этого, но с актера.
Которым и заканчивается.
Зрителю все острее, все неодолимее хочется маленького, теплого, обыкновенного чуда. Разве ж не за этим он, зритель, елы-палы, в театр ходит — аж со времен Софокла и Шекспира?
Да не развеяться туда он ходит, не развлечься, не повскрикивать от страха, не повздрагивать, когда что-нибудь грохочет или вспыхивает. Не чтоб очутиться в виртуальном пространстве. Да наоборот! Он туда, бедолага, все ходит и ходит, потому что подсознательно чувствует: его жизнь становится все более виртуальной — и хочется ему прорваться в подлинную, всамделишную, согретую дыханием жизнь.
И он туда прорывается.
Вот почему в прошлом году истинными сенсациями «Золотой маски» стали человек-театр, в одном лице драматург, режиссер и актер Евгений Гришковец и «Кровать» Геннадия Абрамова, за один час рассказывающая все о человеке — при том, что три персонажа ни одного слова не произносят.
Вот почему сенсацией нынешнего фестиваля стали, вопреки прогнозам, не модные страшилки раскрученных театров «Дерево» и «ЧерноеНЕБОбелое», а «Кленовый сад» екатеринбургского режиссера Татьяны Багановой и «Бабы. Год 1945-й» в исполнении пермского «Балета толстых» Евгения Панфилова. Парадокс: начинался этот балет, куда танцовщиц легче ста килограммов не берут, как стопроцентное шоу, а свою законную «Маску» получил за чудо.
Вот почему московская «Геликон-опера» обошла на крутом вираже «Мариинку» с ее двумя тяжелозвонкими супершоу.
Вот почему был удостоен «Золотой маски» Петр Фоменко, чей театр все эти годы, как маленький пароходик, упрямо плывет против коммерческого «мейнстрима».
И вот почему, кстати, лучшим актером назван был Константин Райкин за моноспектакль «Контрабас» в «Сатириконе», где собирают сумасшедшие сборы тем же Райкиным поставленные шоу.
Потому что там, где кончаются почва и судьба с избыточным процентом содержания драгметаллов, — там, извините, начинается искусство.
Михаил ПОЗДНЯЕВ
|
