ДЖАЗМЕН ПОПСОВИКУ ДРУГ, ТОВАРИЩ И БРАТ
В программе празднования столетия Большого зала Консерватории значится Чик Кориа. В цитадели академической музыки легендарный джазовый пианист исполнит концерт для фортепиано с оркестром. Наш корреспондент позвонил классику домой и спросил:
— Классическая музыка интересует вас теперь больше, чем джаз?
— Когда я выступаю или записываюсь с каким-то ансамблем или оркестром, я стараюсь не думать слишком много о стиле и его границах. Мне гораздо важнее понять музыкантов, с которыми я работаю. От того, как складываются отношения между исполнителями, в конечном итоге зависит результат. Здесь все дело не в стиле или направлении, а в том, как удается нащупать какой-то определенный звук. Я меньше всего думаю о категориях — классическая это музыка, джазовая или какая-то другая, я отталкиваюсь прежде всего от звучания. С этой точки зрения академическая музыка — будь то камерный или симфонический оркестр — отличается особыми звуковыми красками и возможностями. Я определил для себя поле деятельности и могу сказать: все, что я делал в последнее время, внутренне связано, во всех моих работах много общего. Я просто пользуюсь разными средствами, для того чтобы воплотить свои замыслы.
— Ваше настойчивое за последние 30 лет возвращение к идее синтеза джаза с академической музыкой связано с каким-то жизненным ритмом, внутренним ощущением потока времени?
— Не думаю. Когда я размышляю о музыке или что-то читаю о ней, мне часто кажется, что конструкции и схемы, связанные со временем, с процессом истории, содержат в себе слишком большую вероятность ошибки. Мне кажется, что все обстоит проще. Я работаю с классическими составами тогда, когда мне это интересно и когда есть благоприятная возможность.
— Одна из ваших известных записей (Mad Hatter) представляет собой звуковую параллель сказки об Алисе в стране чудес. Есть ли какая-нибудь литературная основа у других работ? Уж очень не хочется верить, что все в вашей музыке так просто и даже случайно.
— По мне, так Mad Hatter скорее исключение из правил, кроме того я и не старался буквально следовать сюжетным линиям сказки Луиса Кэрролла. То же самое можно сказать и об альбоме My Spanish Heart, в котором часто пытаются найти тот или иной программный замысел. Здесь нет буквальных параллелей с литературными произведениями, но я всегда интересовался испанской культурой — поэзией, живописью, — и все это могло повлиять на мою работу.
— Все знают вас как одного из пионеров в области синтеза джаза и рока. Как вы относитесь к тому, что происходит в рок-, поп- и танцевальной музыке сегодня?
— Я и сейчас с интересом слежу за тем, что происходит в этой области. Здесь, как всегда, сосредоточено очень много творческих людей, которые все время изобретают что-то необычное. Мне не стыдно учиться у них, я всегда пытаюсь понять, что они хотят сказать, и благодарен за свежие идеи даже тем, кто записывает сегодня электронную музыку для танцев. К сожалению, джазмены нередко ведут себя высокомерно и считают поп-музыку искусством второго сорта. Это вредит только им самим.
— Однако в последнее время вы чаще выступаете с акустическими программами, хотя техника стала намного совершенней, чем во времена Return To Forever. Значит ли это, что вы разочаровались в электронике и считаете ее непригодной для джазовой музыки?
— Нет, я ничего не имею против электроники, просто мне кажется, что вся эта техника гораздо полезнее дома, чем на сцене. Я пользуюсь многими устройствами и приборами — они облегчают мне работу с партитурой, но на сцену я беру разве что Fender-piano. Не потому, что мне не интересно, — просто это влечет за собой слишком много дополнительных технических сложностей — прежде всего с отстройкой звука и координацией исполнителей.
— Все знают вас как одного из самых техничных виртуозов в современном джазе. Как вы относитесь к тем музыкантам, у которых с техникой все не столь хорошо, но тем не менее они пытаются проложить свой путь в искусстве?
— За долгие годы в джазе я понял, что музыкантам не так часто удается совершить прорыв, необходимый для того, чтобы музыка стала по-настоящему свободной, и зависит это не от техники и не от образования, а от времени, которого на поиски «узкого места» для прорыва, к сожалению, не хватает.
— Что вас больше привлекает в музыке в первую очередь — возможность говорить о серьезных вещах, отражать возвышенные стороны жизни или, наоборот, остроумие и ирония?
— Мне кажется, что не стоит заострять внимание на выборе между этими состояниями. Ирония, как и серьезное отношение к вещам, — это скорее следствие большой работы, ее результат. Всякое эмоциональное состояние (а музыка может выразить очень широкий спектр человеческих переживаний) зависит от того, насколько искренне общаются музыканты. Контакт с аудиторией тоже очень важен, порой весьма непросто его наладить. Если дух общения царит на концерте, музыка может глубоко повлиять и на слушателей, и на самих исполнителей.
Андрей СОЛОВЬЕВ