ЛЮДИ ВТОРОГО СОРТА

Когда-нибудь о них будут написаны книги и сняты фильмы. А пока мы их просто не замечаем. Нам непонятны их проблемы, их жизнь. А они стараются стать нами. И внимательно примечают, что такого есть в нас, что отличает нас от них. Знаете, иногда бывает полезно, а главное, жутко интересно посмотреть на себя со стороны. Чужими глазами. На себя и свой город. Сегодня у вас есть такая счастливая возможность, дорогие мои москвичи...

ЛЮДИ ВТОРОГО СОРТА

Дневник провинциалки

АВГУСТ

Поезд «Одесса — Москва» прибыл на Киевский вокзал с опозданием. Меня встречала Люся, приятельница мамы, коренная москвичка. Каждый свой отпуск Люся проводила у нас в Одессе. Теперь, когда я решила учиться в столице, пришел ее черед проявить гостеприимство. В моем родном городе выбранной мною редкой специальности не учат отчего-то, вот я и приехала в эту Москву. Коренная москвичка прикоснулась ко мне щекой, обдав незнакомым свежим ароматом:

— Сколько можно ждать?

Мне стало стыдно за машиниста.

— Здравствуйте, — говорю.

— Привет, Ломоносов. Идем к машине.

— Здравствуй и ты, Москва, — шепотом произнесла я, тащась с чемоданом за Люсей. — Я приехала тебя покорять.

Москва на мое заявление никак не отреагировала.

— Недельку поживешь у меня, — бодро стучала каблучками моя спутница, — потом найдем тебе квартиру. Недорогую, долларов за сто — сто пятьдесят.

«Ни фига себе! — растерялась я. — За такие деньги у нас можно снять дворец».

Мы погрузили вещи в новенькую «восьмерку». Люся села за руль. Завела со второй попытки. Через минуту ее подрезали. Нетерпеливо загудели соседние машины.

— Отвяньте, сволочи, — заорала Люсьен мне в ухо.

Я вжалась в кресло. Люся включила радио. Вокруг мелькали преимущественно российские автомобили.

— Тут все бедные, что ли? Приличных машин совсем нет...

— О, я и забыла, что ты из портового города... Да здравствуют подержанные иномарки?

Мне, как говорится, стало обидно за державу:

— Зато они не напоминают банки консервные! И движение у нас не такое бешеное. И водители не такие наглые.

— Не успела приехать — уже брюзжит. Если вас Москва так раздражает, зачем сюда ломитесь?

О ком это она?

— Временно зарегистрировать тебя не могу, — продолжала Люся, — для этого надо иметь восемнадцать свободных метров. А где я возьму свободные метры? Ты же знаешь, сколько нас в квартире прописано. Сантиметра лишнего нет.

— Где же я буду спать?

— Нет, ну для жилья место есть. А для регистрации — нет.

Поразительный город!

СЕНТЯБРЬ

Приехала из Одессы моя подруга Таня. Решили снять квартиру на двоих. Эпопея поисков утомляла своей однообразностью.

— Вы москвички?

— Нет.

— Россиянки?

— Нет.

— Регистрация есть?

— Нет.

— Извините.

Наконец нашлась добрая душа и сдала нам однокомнатное жилище за двести долларов. Необходимых для регистрации метров, конечно же, не хватило. Но нам уже было все равно. Мы радовались хоть какой-то крыше над головой. Добрая душа взяла предоплату за два месяца и вывесила в прихожей транспарант:

1. Не бить комаров на потолке и обоях.

2. Не делать наклеек на стенах, мебели, дверях, стеклах и т.д.

3. Не курить и не приглашать более двух гостей.

4. Не шуметь и не включать громко музыку.

5. Держать в чистоте плиту, мойку, санузлы.

6. Не вбивать гвоздей в стены кухни, ванной и комнаты.

— Боже мой, за двести баксов в месяц я не могу даже вбить гвоздь, — сказала Танька и поставила бра на тумбочку.

ОКТЯБРЬ

Постепенно привыкаю к метро. Оно меня почему-то сразу не впечатлило. Какие-то нелепые подземные дворцы. Грохот и бегущие человечки. По-прежнему волнует другое: я боюсь эскалатора. Кажется, что эта железная лестница куда-то обязательно затянет. Чтобы этого не произошло, я резво, как горная лань, спрыгиваю с движущихся ступенек. И наступаю на чужие пятки... Ну а где мне было тренироваться? На всю Одессу один эскалатор. И тот движется исключительно вверх. Возит хлюпиков, неспособных самостоятельно осилить Потемкинскую лестницу.

В метро разглядывать нечего. За окнами темнота. Чтобы не встречаться глазами с пассажирами, можно читать. Ловить взглядом скачущие буквы. Можно беседовать, если удастся переорать грохот поезда. Можно включить плеер и слушать музыку, хотя уши и без того закладывает. Кто жалеет свои уши, горло и глаза, тот просто спит. Иногда заваливаясь на соседа. Расстояния в Москве большие. Отчего ж не отоспаться на человеке?

Однажды в метро я заплакала. Без видимой причины. Хотя чем не причина темень за окнами? Полупустой вагон. Чужой город... Подошел мужчина:

— Все будет хорошо. Вот увидишь.

Двери открылись, и он вышел. А еще говорят, что Москва слезам не верит!

НОЯБРЬ

Вчера мы с Танькой поехали гулять и заблудились. Танька заверила, что обладает внутренним чутьем, и предложила вернуться к метро дворами. Стемнело. И вдруг:

— Стоять!

Я с перепугу отшатнулась и стукнулась о мусорный контейнер.

— Ой!

— Сейчас тебе будет «ой», — гоготнула одна из фигур и направилась в нашу сторону.

При ближайшем рассмотрении фигура оказалась усатым милиционером, неуловимо напоминающим таракана. Второй полуночный ковбой держался на расстоянии.

— Ну что, шалавы, попались? — радостно поприветствовал нас «таракан». — Так расплатимся или в отделение проедем?

Опыта общения с милицией я до сих пор не имела. Танька, думаю, тоже. В Одессе если и были органы правопорядка, то очень удачно скрывались. Так что эффектное явление этих слуг закона с применением таинственных слов «шалавы» и «отделение» не могло нас не озадачить. Особенно озадачилась Танька.

— Сам ты шалав, — сообщила она «таракану».

Я обреченно закрыла глаза. Второй милиционер сделал шаг в нашу сторону:

— Так-с... Ну-ка, хохлушки, предъявим документики... Регистрация имеется?

— Имеется, — буркнула я и начала вытаскивать из сумочки мятые червонцы.

— Вы че, телки, офигели? — пришел в себя оскорбленный усатик. — На х..й мне ваша мелочь? Посидите у меня в обезьяннике до утра, а там разберемся. Марш к машине!

И довольно ощутимо пихнул нас автоматом.

Я шла, придавленная нагромождением абсурда. Сначала нас свободно впускают в Россию, а потом устраивают облавы, как на беглых каторжников. Сначала Москва — столица моей Родины, потом гетто для избранных. Сначала у всех поколений моих предков в графе «национальность» пишут «русский», а потом безапелляционно называют меня хохлушкой. Сначала мой дед получает ранение при обороне Москвы и всю жизнь мыкается по госпиталям, потом его внучку пихают в спину автоматом за то, что она приехала в город, который он защищал...

Короче говоря, я разревелась. Позорно захлюпала носом, что не ускользнуло от внимания наших конвоиров.

— Может, договоримся с девчонками? И пусть валят подобру-поздорову, — предложил тип, интересовавшийся нашей регистрацией.

— Ага, — подхалимски поддакнула Танька и заглянула «таракану» в лицо. — Договоримся, а?

Тот хмыкнул и дыхнул перегаром:

— Отсосешь — и свободна.

Танька даже остановилась:

— Вы, вы... грязная свинья!

— Ой, да ладно тебе целку корчить! Спугнули вас с точки, так вы по подворотням разбежались... Вылавливай теперь...

— С какой точки?

— Ну дает! — восторженно тряхнул головой усач. — Вот приедем в отделение, там тебе объяснят, что такое уличная проституция.

— Мы не проститутки! — заорали мы хором.

— Ха! Разве вы не хохлушки?

— Мы с Украины. Учимся здесь.

— А чего ж вы в подворотне прятались, когда облава началась?

— Мы заблудились. Мы гулять ходили на Красную площадь. Фотографировались. — Танька тоже всхлипывала.

— Чем докажете?

Почти рыдая, подруга вытащила из сумки только что сделанные фотографии. Я продемонстрировала увесистый Polaroid и пропуск в библиотеку.

Менты растерялись и даже, кажется, почувствовали себя виноватыми:

— Ладно, девчонки... Вы уж извините, ошибочка вышла. Давайте проведем вас к метро, а то еще кто-нибудь остановит.

— Нет уж, спасибо, — сказала Танька, хватая меня под руку.

— А регистрацию сделайте! Непорядок! — крикнул нам вслед «таракан».

ДЕКАБРЬ

Теперь я поняла, почему фашисты так и не взяли Москву, а французы проиграли войну 1812 года. Боже мой, как здесь холодно! Чтобы выжить, нужно носить специальную одежду! Мы с Танькой купили дубленки и теперь похожи на медведей-шатунов.

Статус наш определен окончательно: мы — незаконные иммигранты. Если нас останавливают для проверки документов, даем взятку. Пятьдесят рублей. Тут главное не качать права. Потому что в отделении придется либо дать «на лапу» еще больше, либо позагорать три часа. С самыми строптивыми обычно так и поступают. Не перестаю удивляться, в каких опытных психологов превращаются милиционеры, когда дело пахнет полтинником. Рентгеновским взглядом выхватывают из толпы «чужих». И, как правило, не ошибаются.

Днем я учусь, вечером работаю приходящей няней у «новых русских» (Люся устроила по большому блату). Удивительно, но работа мне нравится. С детьми оказалось интересно. К тому же сижу я с ними не каждый день.

Танька распространяет какую-то косметику и громко именуется консультантом по красоте. Ходит по офисам и пристает к теткам. Неубедительно обещает вечную молодость за двадцать баксов. Тетки то ли верят, то ли жалеют невзрачного консультанта, но двадцатидолларовые баночки покупают. Танька имеет с каждой свои четыре доллара, натертые ноги и отвращение к данному виду заработка. Но куда ее возьмут без прописки? Пробовала устроиться даже на рынок.

— Двойная смена, — сказал ей золотозубый джигит.

— Как это?

— Днем у прилавка, вечером со мной.

— Что с вами?

— Трах.

Потом Таньку неофициально взяли парикмахером в какой-то захудалый салон. Клиенты туда почти не заглядывали, и доходы были совсем мизерными. Девочки-москвички спокойно работали и за эти деньги, а Танька ушла — за квартиру надо платить больше, чем ей в салоне начисляли за месяц.

Знакомый как-то посоветовал:

— Танюха, иди работать в электрички. Я в день до тысячи рублей зарабатываю.

— Машинистом?!

Парень закатил глаза:

— Идиотка!.. Объясняю: покупаешь в гостинице «Севастополь» или на Черкизовском рынке батарейки. Садишься в любую электричку. Заходишь в вагон, делаешь лицо попроще и орешь что есть мочи: «Уважаемые пассажиры! Вашему вниманию предлагаются пальчиковые батарейки всемирно известной фирмы «Панасоник». Упаковка из четырех штук стоит десять рублей». И идешь по проходу. Кому надо — окликнет.

— Первым делом тебя окликнут менты, — вмешалась я.

— Во-первых, они встречаются не каждый день. Во-вторых, усиленно патрулировать электрички начинают только после шести вечера. В-третьих, менты тоже кушать хотят. Они вылавливают помимо меня еще двух торгашей, мы скидываемся и даем им сотку. Тариф. А с эржедэшниками я даже в тамбур не выхожу. Когда они идут навстречу, я им руку протягиваю: «Здрасьте!» А в ладони двадцатка. Пожали друг другу руки, деньги остались у них, все разошлись довольные... На некоторых ветках торговцы целые бригады создают. Платят начальникам линейных отделений ежемесячные взносы. Те им конкурентов гоняют. Лепота!

— Ловко. Тебя послушать — не работа, а рай.

— Ну почему же. Эксцессы тоже бывают. В праздники много пьяных ездит, могут побить, отобрать товар. Еще одна проблема: москвичи в переходах между вагонами гадят много. Того и гляди, наступишь.

— Лучше я буду мыть туалеты, чем работать в электричках, — очнулась Танька. — Это же такой позор!

— Ну и сиди без денег, чистоплюйка! Толик, знакомый мой, долго в своем НИИ за копейки штаны протирал, а как вышел в электрички — на квартиру заработал.

— Неужто это так прибыльно?

— До кризиса очень прибыльно было. Сейчас, конечно, торговля похуже стала. Но мы нашли новый рынок сбыта — метро. Вот где самый сенокос! Народ еще неизбалованный — шариковые ручки и чудо-иголки, которыми мы еще в прошлом году все Подмосковье закормили, гребут за здорово живешь. Так что ты, Танюха, подумай. Я тебе дело предлагаю.

— Предпочитаю умереть от голода, чем перед всем вагоном что-то рекламировать.

— Это все так поначалу думают. Я даже напился для храбрости в первый раз. Потом ничего, привык. А что делать? Я, конечно, могу вернуться в свою Ростовскую область и дальше жить впроголодь, а могу подвигать локтями здесь. Вот и двигаю. У меня семья, дети. Разве ж я виноват, что могу их прокормить, только скача по московским электричкам?

— Мы все здесь люди второго сорта, — тихо сказала Танька.

— Не боись! — решила я ободрить ее. — Только такие и пробиваются наверх. Любой иммигрант социально активен. Это здорово дисциплинирует и закаляет характер. Мы еще такие вершины возьмем, Танюха, ого-го!

— Какие вершины? Посмотри на себя: если ты завтра не заплатишь за жилье, то будешь ночевать на вокзале. Если не заработаешь на ужин, то мамочка не накормит. У тебя нет дома, нет родных, нет защиты. Каждый может пнуть, как собаку. Ты лебезишь перед хозяйкой квартиры. Ты сто раз слышала «Проваливай в свою Хохляндию!». Ты напрягаешься, когда видишь милиционера. Тебе даже болеть нельзя — никто лечить не будет. А все о каких-то вершинах мечтаешь! Кому ты здесь нужна, кроме себя самой?

Я даже не нашла что ответить. Демонстративно ушла зубы чистить. Гость наш поспешно откланялся. Я стояла в ванной, смотрела на себя в зеркало и упрямо твердила:

— Все равно. Все равно. Все равно.

ЯНВАРЬ

Москвички поначалу показались мне невзрачными. После ярких южных красавиц они смотрелись весьма блекло. Как моль. Но со временем я пообвыкла и поняла, что женщины здесь красивы по-своему. Этакие незабудочки в черных брючках. Одеты, конечно, гораздо лучше, нежели малоимущие дамы в провинции. Почему-то предпочитают покупать вещи темных тонов. Когда меня, как сороку, тянет к ярким витринам, знакомые москвички морщат носики: «Покупай лучше черное — не ошибешься». Хочу, хочу ошибаться! Только бы не стать очередной стильной монахиней в черном!.. Не город, а какой-то многомиллионный монастырь!

А лишний вес иметь здесь просто неприлично! Причем лишним считается вес вообще. Так что борьба с ним ведется всю жизнь. Москвички хотят быть не просто стройными, они хотят быть истощенными. Им легко — у них косточки тоненькие. Зато походка суетливей. И еще (умереть — не встать!) летом женщины носят подследники!

О мужчинах ничего пока сказать не могу, кроме того, что они пьют. Вечером весь общественный транспорт благоухает алкоголем и аукается беззлобным матерком. Видимо, это такая местная традиция: мужчины выпивают после работы и едут домой, как овощи.

Детей в Москве, похоже, нет вовсе. Или их где-то прячут. Только во время кремлевских Елок можно заметить перемещение нарядных папаш и их отпрысков с кульками конфет.

Москвичи замкнуты. То ли это защитная реакция жителей мегаполиса, то ли северная сдержанность. Честно говоря, мне это даже импонирует. Очень комфортно себя чувствую, когда никто не лезет в частное пространство. Впрочем, я могу умирать на краю тротуара вместе со своим частным пространством, и вряд ли кто-то на меня внимание обратит. Люди настолько сосредоточены на себе, что в упор не видят друг друга. Человеки в футлярах. Но при всей своей замкнутости они сконструированы довольно просто. Доверчивы, как дети. Одесситы в массе своей гораздо умнее и хитрее.

ФЕВРАЛЬ

— Ваша собака какает в лифте, — заметила я соседке.

— Ой, она у меня такая нетерпеливая! Еще ни разу до улицы не дотянула!

— А вы не пробовали гулять с ней чаще?

— Вам какое дело? — оскорбилась моя собеседница. — Понаехали тут!

— Не следует так задирать свой московский нос, — говорю, — есть риск захлебнуться во время дождя.

И дверь захлопнула.

То, что в Москве культ домашних животных, я уже поняла. То, что все городские скверы покрыты многолетней коркой собачьих экскрементов, я поняла тоже. Но демонстративная месть собачницы стала для меня открытием. Борясь за право своей псины гадить где придется, ябеда-хозяйка заложила меня милиции.

Вечером на пороге возник участковый:

— Регистрация имеется?

— Нет.

— Придется пройти в отделение.

— А по-другому договориться можно?..

Слуга закона заметно оживился:

— По-другому — двести рублей. Посещать вас буду в конце каждого месяца.

Лаконичный разговор деловых людей. Я, правда, попробовала торговаться:

— А сто пятьдесят рублей не спасут отца русской демократии?

Участковый ответил вполне достойно:

— Полагаю, торг здесь неуместен. Цена божеская. Для лиц кавказской национальности, к примеру, расценки гораздо выше. Так что плати исправно, живи и радуйся.

Так за двести рублей я купила московскую милицию. Живу и радуюсь.

О чем любят говорить в Москве? О погоде и о политике. И то и другое постоянно преподносит сюрпризы. Московский климат впечатляет количеством осадков. И почти полным отсутствием лета. Должно быть, этим временем года считаются те несколько недель, когда можно носить одежду с короткими рукавами. А еще здесь сыро. От этого плохо заживают даже самые маленькие царапины и ранки.

В Москве я научилась смотреть новости. Живя в Одессе, я не знала фамилии собственного президента. Здесь же, поддавшись массовому помешательству, до хрипоты оспариваю позиции того или иного депутата и ору в телефон:

— Ни одно решение в Государственной думе не может быть принято без участия лидеров политических фракций. Понял, придурок?.. Одолжи пятьсот рублей — иду на день рождения.

МАРТ

Знакомый откровенничал:

— Я долго привыкал к московской пище. Это ж чистый пенопласт! А фрукты-овощи привозные. Поэтому арбузы только полосатые, а груши безвкусные и толстокожие. Только такие и выдерживают транспортировку. Кроме грибов и яблок, здесь, похоже, ничего не растет. Да и яблоки какие-то пресные. Не та земля, хочу тебе сказать, не та... Во время дождя даже грязи приличной не бывает — не почва, а один песок. То ли дело наш чернозем!

— Зато здесь икра дешевая, — пыталась возразить я.

— Полуфабрикатов много, — продолжал он. — На периферии такого не увидишь. А тут все на богатых лентяев рассчитано. Зайдешь в магазин — еды нет, одна нарезка. Да мороженые пельмени гремят.

— А мне хлеб здесь нравится. Вкусные белые батоны, которые у нас закончились еще в советское время...

— Культ шоколада! Все жрут шоколад. Глюкозы у них в крови мало, что ли?

— А грибов действительно много. И такие разные. А я раньше, кроме шампиньонов, ничего и не видела...

— Гречневая каша и сосиски — это их национальная еда. А говорят-то как: сосисЬки!

— Мороженое вкусное...

— Придешь к ним в гости, а тебе: «Чайку?» Нет чтоб нормально человека угостить, стол накрыть. Хлещут этот чай ведрами! Тю!

— Слушай, — не выдержала я, — ну и езжал бы ты в свою Хохляндию!

Звонить на Украину днем — самоубийство. Очень дорого. Все дело, видимо, в том, что Украина считается заграницей, и телефонный звонок на Чукотку стоит дешевле, чем в Одессу. Кстати, о телефонных разговорах. В Одессе говорят «алло» приветливо, но без удивления и тревоги. Последняя нота всегда оптимистически ползет вверх. Трубку берут вальяжно, и это одесское пофигистское «алло» как бы подразумевает: «Ну шо у вас там такое? Шо вы мне нового имеете сказать? Я и сам все знаю». Даже сногсшибательная новость воспринимается снисходительно: «А я вам что говорил». Хотя что он там мог говорить?.. Одессита нельзя удивить в принципе. Он разговаривает громко, жизнерадостно и с напором. Так, чтобы было слышно тете Розе с третьего этажа.

А попробуй набрать любой московский телефонный номер, тебе ответят таким заговорщицким тоном, словно ты звонишь на явочную квартиру шпионов ЦРУ. Или в подпольный публичный дом. Или своему любовнику, у которого жена спит в соседней комнате. Позвони в химчистку, и на другом конце провода отзовутся таким многообещающим «але-о-о», словно собираются по меньшей мере пригласить тебя на тайное свидание. Первое время меня не покидало чувство, будто все мои московские собеседники, поднимая трубку, интимно прикрывают ее ладонью. Может быть, этот тон разговора родом из коммунальных квартир? Как бы там ни было — таинственное и нежное московское «але-о-о» звучит интригующе и весьма сексуально.

P.S. ...Я родилась и выросла в городе, который любят все. А живу в том, который не любит никто. Кроме прописанных в нем.

Тем не менее я ощущаю к Москве что-то вроде симпатии. Я ей благодарна. За то, что научила верить в себя. За то, что помогла стать взрослой. За то, что пусть не сразу, но приняла меня. За то, что принимает всех, кто отчаянно хочет этого.

Я живу здесь почти год. Моя подруга работает в милиции. Мой кот — коренной москвич. Когда я звоню домой, родители возмущаются: «Хватит акать!» Я не глядя схожу с эскалатора и в одежде предпочитаю черный цвет. Я научилась в магазине просить не «сахар», а «песок».

И поняла смысл глагола «ехай».

Я живу в шумном, то ли европейском, то ли азиатском, похожем

на лоскутное одеяло городе. Можно называть его своим по факту рождения. А можно — по выбору. Я выбираю называть его своим. Вшиваю свою судьбу в его причудливый узор. Одним лоскутком больше...

Наталья РАДУЛОВА