Оленеводам платят всего пятьсот рублей в месяц. Кто же из молодых за такие деньги пойдет по тундре скитаться? Лучше совсем без работы в поселке сидеть
СЕВЕР — КРАЙНИЙ
Наверное, резкая смена обстановки — из столичной суеты да в чукотский покой — подвигла меня на добрый поступок, каких я не совершал со времен тимуровского детства: я перевел через дорогу старушку. Она попросила об этом не из-за опасения попасть под колеса — чтобы подвергнуть себя такому риску, вечером в Анадыре пришлось бы долго ждать, — а из-за сильного ветра и ледяной глазури на щебенке. Переход был долгим, и старушка-чукчанка с именем, по-русски означающим Идущая Вперед Вопреки Всему, успела рассказать свою судьбу. Оказалось, вовсе она и не старушка — всего-то сорок лет, была врачом, а теперь сама по врачам ходит. Наверное, потому, что поспешила на белый свет явиться: в тундре, зимой, когда собачья упряжка была на полпути к роддому. Старшей была в огромной семье, родителей не стало — помогала сестрам в люди выйти. Всех выучила, теперь дочку в институт отправила, в Питер. «Чукчи — народ одаренный, своих ученых могли бы иметь, и политиков, и предпринимателей», — подытожила Идущая Вперед Вопреки Всему. «Почему «могли бы»? Что мешает?» — «С властью нам не везет. В последнее время особенно».
Чем больше народная молва связывала свалившиеся на округ беды с бывшим губернатором и его командой, тем чаще окружная газета писала про его неиссякаемую заботу о людях Чукотки. А если речь шла о хозяйственной разрухе или очередном ЧП, ищите в тексте упоминание про «гнев небес». Выходит, если что хорошее на Чукотке случалось — губернатор постарался, а если что плохое — злой рок виноват. Прямо остров невезения какой-то эта Чукотка! Впрочем, чаще ее сравнивают со льдиной, оторвавшейся от материка и пустившейся в свободное плавание.
Краткий курс истории «самостийной» Чукотки, начавшийся в 1992 году с отделения автономного округа от Магаданской области, отмечен почти двукратным увеличением (пропорционально снижению числа жителей) чиновничества и полным крахом экономики, который становился все очевиднее с каждым шагом к «самостийному процветанию». Получалось как в песенке: «Что они ни делают — не идут дела!» Поначалу ринулись за валютной выручкой, вооружившись оленьими рогами. «Виагры» тогда еще не было, а по всей Чукотке буквально под ногами валялось сырье для снадобий, используемых в восточной медицине для повышения мужской потенции. Спилили рога поголовно всем оленям, собрали их с мест тризны по умершим оленеводам... Постарались так, что на мировом рынке, перенасыщенном российским сырьем, цена на панты упала в десять раз. Но заработать кое-что удалось. Часть разворовали, не без этого, а оставшуюся, пополнив средствами округа, пустили на закупку за рубежом заводов по производству колбасных изделий из оленины. Оборудование, что было введено в эксплуатацию, вскоре встало: себестоимость изделий и их качество не позволили конкурировать с завозными колбасами. Да никто всерьез и не хотел конкурировать. Барыш, полученный от организации сделок, ни в какое сравнение не идет с доходами от колбасного бизнеса. Где-то ржавеет теперь в память о тех начинаниях и средствах никому не нужный металл.
Тем временем дотации и компенсации на покрытие затрат по производству оленьего мяса становились все скуднее. Оленеводство, кормившее значительную часть коренного населения Чукотки, неуклонно двигалось к полному упадку. Огромные стада гибли, даже уплывали на льдинах в открытый океан. Поголовье домашних оленей сократилось в четыре раза. В поселке Островное бывший зоотехник оленеводческого хозяйства, ныне пристроившийся рабочим в местной школе, обреченно сетует: «Смешно сказать, оленеводам платят всего пятьсот рублей в месяц. Кто же из молодых за такие деньги пойдет по тундре скитаться? Лучше совсем без работы в поселке сидеть». Почему же больше не выходит? А больше надо заработать. А как заработаешь, если в хозяйствах развал? Ни техники, ни горючего, ни ветеринарных препаратов, ни кормов. Все это бешеных денег стоит, а где их взять?
Не идут дела, и все тут! И не надо искать виноватых, считает руководство округа: рентабельное сельхозпроизводство на Чукотке невозможно по определению. Трудно поверить чукотским пастухам, брошенным в тундре на произвол судьбы, что в Скандинавии оленеводство давно стало прибыльной отраслью, а оленеводы — состоятельными людьми. У чукотских другие заботы — им бы выжить.
Сейчас, правда, людей, круглый год живущих в тундре, на Чукотке почти не осталось. Объявив ярангу пережитком прошлого, советская власть переселила кочевников в каменные дома. Примерно раз в десять лет поселки укрупняли, ликвидируя десятки «бесперспективных» сел и стойбищ. Сегодня здесь около 40 «мест компактного проживания коренного населения». Народ именует их «резервациями». Было время, когда национальные села снабжались по высшему разряду. Туда потянулись русские и украинцы. Но в начале 90-х финансирование сел прекратили, и начался обратный процесс. Он принял такие масштабы, что многие поселки пришлось ликвидировать. Уехали пришлые врачи и учителя, некому стало учить и лечить коренное население, потому что своих специалистов в национальных поселках практически нет. И связь с миром почти прервалась. Добраться до многих из них можно только по воздуху. А самолеты бывают здесь все реже и реже. До недавнего времени в поселок Омолон летали они раз в месяц, теперь придется ждать два месяца. И если вдруг занесет сюда непредвиденный борт — в поселке праздник. Старый оленевод, провожая представителей фонда «Полюс надежды», прибывших в Омолон вместе с Романом Абрамовичем, всю дорогу повторял: «Спасибо вам, дорогие, спасибо!» — «За что, дедушка, спасибо?» — «Да что не забываете про нас. Прилетели — и будто солнышко вышло».
Достойным человеком, наверное, был некто Черепов, иначе не назвали бы его именем центральную улицу поселка. Но когда идешь вдоль домов с черными провалами вместо окон и на каждом видишь табличку с названием улицы, невольно испытываешь какой-то мистический ужас. Вообще, все сохранившиеся здесь с советских времен вывески и панно звучат сегодня как черный юмор. Ну, например, монументальный призыв «Ешьте овощи и фрукты — источник витаминов» во всю стену столовой в школе-интернате. Но на пороге зимы здешних жителей больше волнует не дефицит продуктов — и не только витаминных — для детей, а энергоснабжение поселка. Нынешней осенью «гнев небес» очередной раз обрушился на поселок. С первыми морозами сгорела одна из дизельных электростанций, и поселок остался без света. Мощности второй — и та на ладан дышит — хватает лишь, чтобы освещать школу да поддерживать работу котельной. Угадайте с одного раза: что будет с поселком, случись очередная авария? Нельзя сказать, что местные власти смирились перед грозящей катастрофой: давно порывались доставить сюда новые «дэски», да все как-то не получалось. То с транспортом проблемы, то с финансированием. По торбасному радио в связи с этим передают совсем уж невероятный сюжет: говорят, отправился один из местных начальников в Магадан «дэску» покупать, да по дороге то ли семь, то ли семьдесят миллионов рублей потерял. С работы его не выгнали, но в должности понизили. Кончилось тем, что к спасению поселка подключился фонд «Полюс надежды». Доставили сюда новую «дэску», да вот напасть — цемента нет, чтобы на фундамент ее установить. «Найдем цемент!» — обещает представитель районной администрации омолонцам. «Знаем мы цену вашим словам!» — выкрикивают из зала. «А кто-нибудь из вас хоть раз нам помог?! — взрывается тот. — Столько бездельников по поселку шляется и знай себе требуют!»
Сейчас в Омолоне на одного оленевода двадцать оленеедов приходится. На летние каникулы детей из интерната отправляют в оленеводческие бригады, к родителям. Чтобы связь с корнями не теряли. Пусть учатся выживать в тундре, как их предки. Ведь жили же и кормились. Да, похоже, поздно теперь учить. От традиционного уклада остались одни воспоминания. С тех пор, как заботу о чукотских детях, переселив их в интернаты, взяло на себя государство, северная семья практически лишилась своих исконных функций воспитания и материального обеспечения детей. А те потеряли возможность в полном объеме перенимать умения и опыт родителей в традиционных занятиях, а стандарты европейского образа жизни осваивают поверхностно.
Нельзя, конечно, всех грести под одну гребенку. Кто-то пошел дальше, окончил вузы. Но интернатский синдром, как назвала этот феномен уроженка поселка Сиреники, окончившая Институт имени Герцена и ныне живущая и работающая в Анадыре, напоминает о себе почти всю жизнь. «Интернатское воспитание лишает человека воли к действию, способности принимать самостоятельные решения. Поступив в институт, почти весь первый курс после занятий я сидела в общежитии и ждала, когда кто-нибудь придет и скажет, что дальше делать. В конце концов уже под угрозой отчисления стала понимать, что никто меня за ручку водить не будет. Стала самостоятельно заниматься, ходить в библиотеку, готовиться к семинарам... Годы прошли, а все еще порой ловлю себя на том состоянии: что же дальше делать?»
Да, есть среди чукчей дипломированные специалисты. Но большинству все же предстоит жить и работать в родных поселках. А работы нет. Оленей пасти молодежь не хочет да и не может. После десяти лет сидения за партой возле теплой печки или батареи отопления безвозвратно теряют чукотские дети те физические и психологические навыки, без которых просто не выжить в суровых северных условиях. Тем более что ныне к суровым природным условиям добавилась суровая хозяйственная реальность, лишающая оленеводов привычных в недалеком прошлом даров цивилизации. Александр, фельдшер санитарной авиации из Билибина, рассказывает: «Однажды вызвали нас в одну из оленеводческих бригад из Омолона. Прилетаем к больному ребенку, а он уже синий. Оказывается, в бригаде нет рации, и отец малыша почти сутки пешком добирался до соседней».
Оттого и впечатления от родных яранг у детей после летних каникул такие мрачные. Марина Ходьяло вспоминает минувшее лето так: «У нас тут были пожары, все сгорело, перекочевали на новое место, а там нет продуктов. Стадо волки гоняли, мужикам трудно было одновременно на стадо работать и на яранги. Женщины, старики и дети жили на одной рыбе. А после наводнения и рыбу стало не поймать. Одной ягодой питались. Животы болели, голова кружилась, вставать не могли. Старшие-то молча голодали, а двухлетний Алик просил есть. Мама плакала, говорит: чем я его накормлю?»
В поселок Анюйск мы летели в вертолете, заполненном мешками с книгами, из-под которых торчала школьная доска. Неделю назад там сгорел интернат. Ничего не осталось. Полагают, это поджог. К счастью, обошлось без жертв: был выходной, дети разошлись по домам. К пожарам в Анюйске привыкли. В прошлом году полыхнула школа. Сразу в нескольких местах. И тогда тоже решили — поджог. Сгоревшим времянкам и сарайчикам счет не ведут. Злоумышленники шарятся по сараям, уносят припасы, а в этом году больше тридцати лодочных моторов утащили. Для жителей поселка, стоящего на реке, это огромная ценность. Представители милиции, которых в поселке два, ни разу еще никого не поймали. «Да ну их! — горячатся женщины, поведавшие о местной криминогенной обстановке. — Приехали сюда северный стаж выслуживать. И выслуживают — на охоте да на рыбалке». В былые годы, по их словам, здесь всего один участковый был и порядку было гораздо больше. «А, может, люди с тех пор изменились, если преступность так выросла? Кого подозреваете — своих или пришлых?» Оказывается, и пришлые досаждают, и среди своих появились такие, кому теперь все нипочем. А тут еще коммерсанты регулярно в поселок наведываются, спиртное везут в обмен на рыбу и дикоросы. И потому блажи становится больше...
...Летим обратно. За Анюйском в лесу видна поляна. На ней два серебристых круга, словно две летающие тарелки приземлились. Нет, это не космические корабли инопланетян. Это две огромные антенны, похоже, брошенные в лесу за ненадобностью. Еще один прощальный жест цивилизации, оставляющей эти края.
Петр МИХАЙЛОВ
|