ПОЧТОВЫЙ РАЙ НАТАЛЬИ НАЗАРОВОЙ

Еда для актера --святое дело. Наталья и Геннадий Назаровы — о важности в творчестве горячих обедов

ПОЧТОВЫЙ РАЙ НАТАЛЬИ НАЗАРОВОЙ

Наталья Назарова: — Два года назад меня впервые в жизни пригласили сняться в кино. Причем, когда американский продюсер искал русскую актрису для фильма «Почтовый рай», выбор пал на меня потому, что я растерялась на пробах, забыла слова (надо было по-английски прочитать монолог перед видеокамерой), но быстро нашлась и выдала такую импровизацию! Подобные ситуации Генин учитель Марк Захаров называет «подарком организма». Организм у меня сработал как нужно. На съемках я провела всего-навсего около двадцати дней. Начинали порой в девять утра, а заканчивали в час ночи. Никто не жаловался, все послушно соблюдали график, хотя обстановка на площадке была демократичная. Я пару раз даже спорила с режиссером, и мне удавалось отстоять важные эпизоды, в которых Томпсон Клэй неверно представлял русских. Он хотел, чтобы я лечила раненую лошадь, как шаманка, — делала над ней какие-то пассы руками, — в его представлении русские такие дремучие. А я сказала, что ничего подобного делать не стану, а буду просто пытаться остановить кровь обычными медицинскими средствами. Я категорически боролась за этот эпизод.

— Не боялась последствий: с роли снимут — и прощай, Голливуд?

— Что ты! Сам по себе процесс работы был удовольствием. Мне было важно и интересно попробовать себя в кино. И даже если б фильм снимали не американцы, а какие-нибудь курды, я бы все равно согласилась. В сценарии не было ничего такого, что противоречило бы моим внутренним установкам. Ни секса, ни пошлости, ни жестокости.

Когда я шла в актрисы, я ни о чем таком не думала, я объясняла себе это тем, что хочу прожить много жизней. Плюс тщеславие, конечно, без этого не обойтись в нашей профессии. Сейчас у меня на профессию взгляд изменился.

— Я знаю, что лет десять назад ты окончила ГИТИС, до недавних пор работала в ТЮЗе у Генриетты Яновской и Камы Гинкаса. Взгляд на профессию изменился из-за невостребованности?

— Невостребованности не было. В ТЮЗе я много работала, грех жаловаться. А вообще от невостребованности актер может сойти с ума, сломаться психологически. Душа настолько привыкает мотаться из одного состояния в другое, что человек порой забывает, где он сам. Лицедейство — опасная вещь, оно вырабатывает привычку все время врать себе. И меня поэтому больше страшит театр, нежели кино.

В театре я себя не очень хорошо чувствовала. И, отработав год в ТЮЗе, захотела что-то доказать себе, и поступила во ВГИК в режиссерскую мастерскую Сергея Соловьева. А через три месяца бросила.

— Почему?

— Мы с любимым и уважаемым Сергеем Александровичем Соловьевым дышим разным воздухом. Я поступала во ВГИК уже сформировавшимся человеком и не могла учиться у мастера, с которым у нас разные мировоззрения. Я не могла согласиться с Сергеем Александровичем в том, что режиссеров надо воспитывать жестоко. Не жестко, а именно жестоко. Он просил, чтобы на режиссерских обсуждениях мы друг друга безжалостно топили. Я не могла этого делать, потому что воспитана в атмосфере любви и уважения к творческой личности. А к тому же на второе высшее образование нужны деньги, и нас все время пугали большими суммами. Даже если найдешь деньги на обучение, то потом надо еще искать на съемки студенческих работ. Если честно, я этого испугалась. И поэтому вернулась в ТЮЗ, по сути не уходя оттуда.

Понимаешь, кроме актерства, я еще пою, пишу сценарии. И процесс письма безумно люблю, погружаюсь в него, как в воду. В этом мне никто не мешает, не подсказывает, как надо делать и как не надо. Я часто запиралась в гримерке и писала сценарии, пьесы. А с мыслями собраться трудно: приходят девчонки, зовут кофе попить. Как не пойти? Пьем кофе, ля-ля, разговоры час-другой разговариваем. И вдруг в какой-то момент я понимаю, что время просачивается сквозь пальцы. А обижаться-то мне не на кого, сама ведь пошла кофе пить, хотя могла отказаться. И я поняла, что хочу жить так, как хочу, независимо ни от чьих обстоятельств. А театр... я не очень люблю его... как явление. Я с детства считала, что театр — архаичное заведение, где все говорят неестественными голосами.

— Не страшно было уходить в никуда?

— Я выгляжу более смелой, чем есть на самом деле. И когда уходила из театра, это было года два назад, у меня был запасной аэродром — Америка. Продюсер «Почтового рая» предложил мне после выхода фильма записать диск. Как-то я сболтнула, что когда-то пела джаз. Это, конечно, громко сказано, ну так... слегка пела. Продюсер за это уцепился, нанял черных музыкантов и пригласил меня в Чикаго на запись. Потом я побывала на четырех американских кинофестивалях местного значения. На двух из них наш фильм получил первый приз. Так что к моменту ухода из театра я уже записывала диск, знала, что надо ехать снимать видеоклип на одну из песен. А потом, за несколько дней в Америке я заработаю столько, сколько в театре за полгода. К тому же в это время Гена тяжело заболел, попал в больницу, надо было его выхаживать. Мы с ним вместе решили, что мне надо уйти из театра.

— Гена был с тобой в Америке?

— Нет, американцы не позаботились о том, чтобы я могла поехать с мужем. Да и съемки короткие были. А когда Гена снимался в «Чонкине», я ездила к нему в Чехию на две недели. Мне даже оплатили дорогу и проживание. На «Чонкине» все было четко организовано, все строго выполняли свои обязанности. Знаешь, ведь условия проживания и работы имеют ничуть не меньшее значение, чем талант режиссера. Меня тогда поразило, что еда для всех — святое дело. И чтобы на съемочной площадке не оказалось бутербродов каких-нибудь или кофе — трудно себе представить! И обязательно вкусные горячие обеды — это железно, не то что зачастую у нас на площадке.

Тут к нам присоединился Геннадий Назаров с псом Батошей, которые, упорно не желая мешать Наташе давать интервью, долго отсиживались в соседней комнате.

Геннадий Назаров: — У меня, как и у Наташки, первые съемки были за границей. Чехословакия, конечно, не Голливуд, но зонтик надо мной держали. Образно говоря, конечно. К актеру там относятся в высшей степени внимательно. Если у тебя плохое настроение, то обязательно подойдут, спросят: «Что с вами происходит, что не так, чем помочь?» Помню, был момент на второй или третий день съемок, когда не вся обслуга знала, что я Чонкиным работаю. Я шел со съемочной площадки, а мальчик нес мимо бутерброды. Я попросил бутерброд, он не дал — бутерброды предназначались для членов съемочной группы. Это увидела ассистент режиссера, и на следующий день бедного мальчика чуть было не уволили, потому что любому артисту он обязан дать бутерброд.

Не скажу, что у нас совсем плохо, но наши киногруппы работают в таких условиях, что им надо памятники ставить. Вот недавно я снимался в сериале. Люди работают на площадке с раннего утра. Меня привозят после полудня, а обеда еще нет. У людей глаза грустные, но работу продолжают. Что делать, не сидеть же без еды и без работы. А обед обещают привезти к шести часам вечера. И все с надеждой ждут. И продолжают работать. Кто-то матерится, осветитель кое-как ставит прибор, рабочий зло и плохо забивает гвоздь. И так далее, по цепочке. И настроение каждого сказывается на общем качестве работы.

— То есть, ты хочешь сказать, чтобы люди хорошо работали, им нужно хорошие условия труда создать?

Г.: — И труда и отдыха.

Н.: — Недавно я работала с российской группой, фильм «Южный Декамерон», так там все было четко организовано. Может, я такая везучая, потому что у меня второй фильм — и все нормально.

Г.: — Это к риторическому вопросу, почему на Западе все отлажено, а у нас тоже вроде бы движется, только надо все время подталкивать. Почему так? Я не знаю. Люди-то у нас замечательные. Опять вспомню про Чонкина. В Праге был такой случай. Сначала чехи нам сделали вечер со шпикачками — это национальные сосиски, — угощали, хорошо посидели. А русские же не могут остаться в долгу. Володя Ильин предложил сделать ответный вечер. Мы собрали наши суточные, купили кур, нажарили, собрали стол, принесли гитару и отлично посидели. В смысле широты русской души нас никто никогда не переплюнет. Это у нас отлажено и организовано. А вот что касается работы — великая загадка. И это в любой области, можно не брать кино.

Н.: — Помнишь, как мы ставили железную дверь? Казалось бы, все так просто, позвонил по объявлению... Не-ет, ты все время натыкаешься на хамство. В результате заказали там, где со мной вежливо разговаривала девушка.

Г.: — Я помню, из Америки Наташка приехала с огромными глазами. Она еще дома несколько дней в себя приходила.

Н.: — Да, после Америки я еще долгое время любила всех людей, начинала болтать с продавщицами в булочной о жизни. А они смотрели на меня как на сумасшедшую, не понимали, чего это я к ним пристаю.

Г.: — Получается, что мы сами себя все время обижаем. Загадка нашего народа: в экстремальной ситуации мы бросаемся, помогаем, сдаем кровь, а в нормальной житейской ситуации мы равнодушны друг к другу.

— А желания поменять свою зависимую профессию на более независимую от других не возникало?

Н.: — Актерская профессия — это часть моей жизни, но у меня есть другие вещи, которыми я могу заниматься. Например, мы тут недавно с Геной офис оформляли: нам заказали написать двадцать восемь больших картин. Мы писали их в стиле Кандинского и Малевича. Мастерской никакой у нас нет, мы дома корячились: разложили краски, кисти, холсты — и вперед. Если что, то мы много чего можем.

— А вместе играть на сцене не пробовали?

Н.: — У нас был спектакль «Гусиные лапки», о том, как мужчина приходит к женщине, чтобы за деньги сделать ребенка. Спектакль получился смешной. Пьеса сама по себе короткая, поэтому приходилось все время импровизировать, и каждый раз по-новому. У нас есть мечта снять об этом кино.

Жалко, мы недолго его играли. Гена заболел, и многое, не только спектакль, накрылось медным тазом. Но, Бог даст, все наладится. Я в это верю... А знаешь, меня потрясло в Америке то, что там почти все верующие. Там в принципе нет атеистов, не верующих ни во что. Лично мне всегда легче иметь дело с человеком верующим.

Г.: — На Западе есть уважение к чужой индивидуальности и к чужому успеху. Конечно, они могут завидовать, но этого не показывают.

— Может быть, это как американская улыбка-маска — всегда на лице, в любом состоянии, в любом настроении?

Н.: — Возможно. Но все равно американцы умеют уважать чужой труд и успех. И при этом сами будут мечтать достигнуть того же, а то и большего. И это не самое плохое качество.

Ольга ЛУНЬКОВА

P.S. С западным кино нашим актерам пока не везет: приглашают их «за бугор» нечасто, платят в сравнении с зарубежными коллегами до обидного мало, роли предлагают до безобразия однотипные — в основном «плохих русских» обоих полов.

Марина ЗУДИНА сыграла в английском фильме Энтони Уоллера «Немой свидетель». Говорят, сделала она это неплохо — сразу после премьеры последовали другие предложения. Но Зудина предпочла воспитание сына Павла и работу в «Табакерке». Гонорар — коммерческая тайна.

Александр БАЛУЕВ. Пожалуй, ему грозит честь стать главным русским «бомбилой» второразрядного голливудского кино (фильмы «Миротворец» и «Столкновение с бездной»). Как всякий русский актер о деньгах не говорит, хотя в Голливуде гонорар скрывать не принято, потому как он знак качества, по которому определяется рейтинг.

Валерий НИКОЛАЕВ несколько лет практически обитает в Голливуде. Вторая главная роль в боевике Филиппа Нойса «Святой», эпизодическая роль в фильме Оливера Стоуна «Поворот», а также в английском телесериале «Охотники за ворами». У Стоуна Николаев сыграл гангстера, еще более отрицательного, чем главный герой фильма Шона Пенна. А уж противнее персонажей Пенна еще поискать надо! Гонорар за «Святого» — 35 000 долларов.

Ирина АПЕКСИМОВА снялась во второй женской роли в фильме Нойса «Святой», превратившейся после монтажно-тонировочного периода в небольшой эпизод. По слухам, произошло это из-за того, что наша Ира своей игрой и обаянием «забила» главную героиню Элизабет Шу. Гонорар — 20 000 долларов.

Нонна ГРИШАЕВА сыграла украинскую подружку главного китайского вредителя в боевике Джеки Чена «Первый удар». На экране появляется в двух сценах в начале фильма. Гонорар неизвестен.

Кроме того, в Голливуде (из актеров, живущих постоянно в России) снимались Владимир Машков, Екатерина Редникова и Наталья Негода.