В отличие от «воли народа» «сумма голосов» есть параметр объективный и потому хотя бы в принципе проверяемый
НОВОЕ В ТЕОРИИ ГОСУДАРСТВА И ПРАВА
Сербская революция не слишком заинтересовала граждан России. Экспресс-опрос, произведенный социологами службы РОМИР среди москвичей (традиционно более политизированных, нежели жители нестоличных мест), показал, что лишь треть опрошенных способна выразить свои живые политические предпочтения (23% за Коштуницу, 10% за Милошевича). Остальным двум третям все равно. Сюжет прямо из «Фауста» — ч. 1, сц. 2. «У городских ворот». Один из участников праздничного веселья, почтенный бюргер, обращаясь к другому, не менее почтенному бюргеру, признается, что любит порой за бокалом доброго вина послушать, «как где-то в Турции, в далекой стороне, народы режутся и бьются», а потом вернуться к своим повседневным трудам. Главное — чтобы дома было спокойно. Если учесть, что с точки зрения средневекового немца Турция включает в себя и Белград, и всю Югославию, где народы режутся и бьются, аналогия оказывается стопроцентной.
Такой бюргерский партикуляризм понятен. Международная политика вообще довольно мало интересует россиян, большая часть которых исходит из того, что довольно им и своих домашних забот. При распространенности воззрения «вся моя политика есть отвращение от политики» трудно ожидать, чтобы это отвращение имело отношение лишь к внутренней политике, а до внешней не касалось. Когда величайший теоретик и практик нашей эпохи Г.О. Павловский в своем обличении нынешней медийной практики договаривается до того, что злонамеренными усилиями медиа-олигархов из газет практически исчезли разделы международной жизни, он явно заблуждается насчет злонамеренности — дело тут вовсе не в олигархических интригах, а в обыкновенном рынке. Материалы на международные темы перестали интересовать массового читателя, и в полном соответствии с рыночными законами международные полосы газет стали вытесняться полосами спорта, происшествий etc. Наиболее полное вытеснение международной тематики наблюдалось в популярных газетах, живущих на свои, а не на олигархические деньги и получающих профит от духовного окормления и развлечения трудящихся. Стало быть, события в мире трудящихся больше не развлекают.
На то можно возразить: а как же прошлогодняя реакция на бомбежки Сербии, когда у американского посольства в Москве бушевала манифестация, состоящая из типажей вполне народных?
Тогдашний взрыв народных чувств был связан не столько с поддержкой Сербии, сколько с неприятием западной манеры вести дела как таковой. Слишком очевидно-неприятен оказался двойной стандарт в поведении западной стороны, в течение десяти лет усиленно поучавшей русских насчет необходимости сопровождать самомалейший чих глубоко корректными правовыми процедурами (и, кстати, достаточно преуспевшей в пропаганде «честной игры» как безусловной ценности) и благополучно похерившей все правила и процедуры, как только это показалось ей нужным. Мужик, может быть, и сер, но ум-то у него не черт съел — столь откровенное использование двойного стандарта, при котором одним остаются вершки, а другим — корешки, наводит на неприятные мысли о делении мира на низших и высших. Для первых предписано соблюдение различных строгих правил и процедур, вторые свободны от такого стеснения и вольны поступать так, как находят нужным. Когда людям весьма откровенно указывают, что их место среди недочеловеков, новоявленным унтерменшам бывает свойственно обижаться и кидаться в горделивых юберменшей яйцами и иными подручными предметами, что и имело место на Новинском бульваре в г. Москве. Натовская авиация методически и до основания разбомбила распространенную до тех пор веру русского народа в то, что идеальные западные ценности и реальная политика нынешних держав Запада находятся между собой в известной связи, а разбомбленная вера бывает гневлива.
В конкретных же хитросплетениях югославского узла и в рациональной реакции на те или иные частные хитросплетения рядовой трудящийся не силен, что и неудивительно, ибо не очень понятно, кто в них вообще силен. Черт (турка, австриец, петербургский двор, династия Карагеоргиевичей, усташи, четники, маршал Тито, Милошевич, Мадлен Олбрайт, Туджман, Изетбегович etc.) напетлял на Балканах столько, что с похмелья не упишешь. Тем не менее представителям русской политической элиты приходится с грехом пополам как-то анализировать балканские чудеса, ибо такова уж обязанность политического класса (другое дело, как он с ней справляется) — не ограничиваться непосредственной эмоциональной реакцией на свершившееся, но видеть в этом свершившемся новые вызовы и новые возможности, т.е. вести политику более или менее проспективно. Тем более когда речь идет о пороховом погребе Европы, каковой почетный титул Балканы заслуженно носят второй век кряду.
Наиболее наивный и чистосердечный тип анализа демонстрируют коммунисты, отечественные демшизоиды и широкое общественное мнение Запада, единодушные в квалификации Милошевича как искреннего союзника России (разница лишь в том, что коммунистам это предполагаемое ими качество Милошевича нравится, а демшизе и западным колумнистам — нет).
Главная проблема, скорее, в другом — не в чьем-то частном приобретении или потере, но в дальнейшей эволюции ряда важных правовых понятий. Точнее — в замене понятий правовых на понятия квазиправовые. Безусловно, в системе демократических выборов есть та слабина, что победитель определяется не «волей народа» (что такое эта воля, на самом деле никому не известно), а решением счетной комиссии, суммирующей поданные голоса. В отличие от «воли народа» «сумма голосов» есть параметр объективный и потому хотя бы в принципе проверяемый. Но возникает вопрос, что делать, если есть основания сомневаться в правильности подсчета. До сих пор считалось, что на такой случай есть два способа:
а) предъявлять данные по конкретным злоупотреблениям и требовать сверки и перепроверки;
б) признать, что становление представительного способа правления — процесс медленный и противный и что злоупотребления на начальных этапах этого процесса практически неизбежны. Главное — есть ли тенденция к сокращению объема злоупотреблений. Это не раболепное покорство, но, скорее, трезвый реализм. Выборы горбачевской эпохи (народных депутатов СССР в 1989 г. и депутатов республиканских парламентов в 1990 г.) были, скорее всего, никак не чище сербских выборов 2000 года, а даже и грязнее. Выборы ельцинской эпохи были, вероятно, чуть менее грязны, хотя по отдельным регионам (типа Башкирии и Ингушетии) имело место весьма произвольное рисование результатов — примерно как по ряду округов послевоенной южной Италии. Конечно же, и злоупотребления в 3 — 5% голосов не могут быть терпимы и в перспективе должны быть полностью упразднены, но дело в том, что нигде и никогда они не упразднялись немедленно, враз и навсегда. Они упразднялись постепенно, кропотливой борьбой общества за честные выборы и против злоупотреблений.
В Сербии же был испытан третий способ, заключающийся в том, что функция счета голосов отбирается у власти, которую есть основания подозревать в злоупотреблениях, и передается тем, чье суждение о том, кто есть подлинный победитель, является изначально абсолютно точным, непогрешимым, а главное — не требует никаких нудных арифметических калькуляций. Лидеры ведущих стран Запада, не утруждая себя никакими точными исчислениями, знали победителя еще до голосования. Это абсолютное знание еще более укрепилось, когда восставший народ вышел на улицу и посредством бульдозеров захватил здания парламента и телевидения. Бульдозер есть столь точный калькулятор народной воли, что дальше о чем и спорить.
Иначе говоря, право народа на восстание против тирании, т.е. на насильственное свержение существующей власти, с которым прежде считались лишь как с обстоятельством неодолимой силы (восстал и восстал, что же делать? мертвых, т.е. сверженную прежнюю власть, не воскресишь), отныне рассматривается как вполне приемлемый элемент демократических выборов. По-русски говоря: считайте по-нашему, сколько мы скажем, а то будет вам свержение тирании. Существенно заметить, что если счетные злоупотребления переходной власти отнюдь не рассматриваются как ее неотъемлемое и священное право, но лишь как временно, во избежание худшего терпимое крайнее зло, то существенно более произвольный подход, демонстрируемый восставшим народом, рассматривается как священное право и несомненное благо.
Оно бы и хорошо, если бы по крайней мере знать, когда мы имеем дело со священным правом народа на восстание против тирании, а когда — с мятежом и погромом, устроенным темными слоями обманутого населения, — формального различительного признака пока не придумано, ибо его нет в природе. Если бы Зюганов 1996 г. объявил, что победитель и подлинный президент он, и возглавил коммунистический мятеж с захватом зданий телевидения и Думы — было бы это священное право народа на восстание или нет?
Мировое сообщество Зюганова, скорее всего, поздравлять бы с демократической победой не стало, ибо тут включается еще один фактор. Если в столицах ведущих стран Запада рассудили, что налицо демократическая победа — так тому и быть. Если нет — беззаконный мятеж. Как скажет заграничное начальство, так и будет. Налицо мелкое и незначащее событие — упразднение права суверенных государств на самостоятельное решение вопросов внутреннего устройства с делегированием этого права на международный уровень — тем авторитетам, которые не затрудняются уже никаким счетом голосов, ибо лучше и к тому же заранее знают, что, есть подлинная демократия и кто подлинный победитель. Вынужденно терпимый эксцесс (ибо механизмы мирной передачи власти не всегда и не везде срабатывают) возводится на уровень абсолютно приемлемой прецедентной нормы.
Западная пресса прецедент уже вполне восприняла. Согласно International Herald Tribune, «напыщенный белорусский диктатор Александр Лукашенко, наверное, чувствует себя теперь очень одиноко», ибо он «остался единственным на всем европейском континенте неизбранным лидером». Теперь, «если Запад будет активно поддерживать демократические институты в Белоруссии и отказываться признавать фальшивые результаты выборов, то белорусы вполне могут последовать примеру сербов и избавиться от диктатуры». С тем, что Лукашенко — пренеприятный тип, спорить невозможно, но есть некоторая разница между тем, чтобы признать некоторого правителя пренеприятным типом, и тем, чтобы открыто призывать к свержению этого типа революционным путем. Разница в том, приемлемо достигать желательных целей любой ценой или же неприемлемо. Прежде нам объясняли, что принцип «любой ценой» — это принцип большевистский. Теперь то ли принцип перестал быть таковым, то ли большевики переехали из Кремля на Запад.
В том, что западный большевизм не нравится не только российской власти, но и нашим собственным экс-большевикам, т.е. коммунистам, а нравится лишь нашим вечно бодрым патриотам заграницы, усиленно воспевающим право народа на восстание (реализуйся такое право сегодня в России — очень ли приятные последствия ожидают самых громких певунов? стихия восстания — штука непредсказуемая), нет ничего удивительного. Правовые нормы и правозаконность нужны прежде всего слабым, ибо сильные не слишком нуждаются в праве, самонадеянно рассчитывая на то, что они и так сильные. Запад, ощутив себя сильным, тут же показал, сколь ему дороги священные и нерушимые нормы права. Россия, чувствуя свою слабость, естественным образом цепляется за эти нормы, ибо слабому как-то несообразно быть певцом правового беспредела, первой жертвой которого он сам и будет.
Будет — не будет, сказать трудно, но вот что интересно. В полугодичной гусевой истерии по поводу кровавого путинского чекизма примечательным было полное отсутствие какого бы то ни было конструктивного начала. Не было вообще ничего, кроме надсадного «Долой!» Если это был голос оппозиции, то оппозиции абсолютно непримиримой, не видящей иного выхода, кроме как свержение ненавистного режима любой ценой. С точки зрения объективной логики такое поведение могло бы быть осмысленным и целесообразным (а не просто истерическим) только в одном случае — если бы их целью было подвести страну к революционному варианту. Какова была их субъективная логика, понимали ли они, что такое их поведение имеет смысл только в одном случае, желали ли они такого случая — сказать трудно, а без серьезных доказательств обвинять в таких вещах нельзя. В комментариях по поводу сербских событий «Эхо Москвы» на днях проговорилось: «Путин с Ивановым <...> невольно показали и российскому обществу: неровен час — кто нас защитит? Как ни крути — кажется, что Москва признала Коштуницу себе на голову». Всегда приятно слышать речь, идущую от искреннего сердца.
Максим СОКОЛОВ
обозреватель газеты «Известия», специально для «Огонька»