НЕЙТРАЛЬНАЯ ПОЛОСА

НЕЙТРАЛЬНАЯ ПОЛОСА

Двадцать лет без Высоцкого...
Написал и задумался: а ведь неправильно! Эти два безумных десятилетия, пролетевших с того жаркого олимпийского дня, с того морозного дня прощания, были годы с Высоцким.
Мы открыли его для себя. Мы выяснили о нем, кажется, все. Даже больше, чем при его жизни знал КГБ. Даже то, чего и знать-то не следует. Скрупулезные исследователи воссоздали чуть ли не по дням его недолгую жизнь. Вдовы, дети, друзья, приятели, мимолетные знакомые написали и наговорили о нем столько, что хватит на десяток биографий.
И вот трагическая годовщина. Двадцать лет без Высоцкого-человека. Двадцать лет с Высоцким — собранием сочинений, памятником, музеем, малой планетой, коллекцией мемуаров.
...Во внутреннем таганском дворике цветет огромная береза, а рядом — бронзовый Высоцкий в образе Гамлета. Несколько дней назад, зайдя в театр по другим делам, поинтересовался, кивая на скульптуру: «А Высоцкий теперь чей?» (все знают, что «Таганка» давно разделена.) — «Ничей... — ответила молодая актриса. — Это нейтральная территория».

Влад ВАСЮХИН

С Вадимом Ивановичем Тумановым меня познакомил Борис Драгилев, поэт и композитор.

— Привести-то в гости приведу, — предупредил он... — Но если что не так... Туманов с журналистами не общается.

Встретил нас Вадим Иванович строго, разговаривать не захотел.

— Почему? — Туманов пожал плечами. — А толк какой? Шума больше не хочу. Вот сейчас — дни памяти Высоцкого. Думаю: как бы он реагировал на нашу жизнь? Смешно ему было бы. Всем хочется подробностей: женщины и наркотики, пьянство — так ведь? И вы вот прибежали. А он этих подробностей терпеть не мог. Конечно, мы мужики, о многом говорили, но если бы кто-нибудь из нас когда-нибудь позволил себе... спросил бы: ты с ней ... ? Да мне Вовка бы сказал: Вадька, очумел, что ли? Презирал бы он меня за такие вопросы. Но вас ко мне привел все-таки мой друг... Я сейчас поставлю кассету — один наш ночной разговор. Без комментариев. Конечно, там будут слова крепкие, но вы их пропускайте. Вообще, знаете, какое самое страшное слово в лагере? Козел. За него убивали. А на остальные не обращайте внимания. Главное — слышите Вовкин голос?!

«Высоцкий: — Я рассказывал Володьке (сын Марины Влади) о заключенных — какие у них порядки, какие характеры. Знаешь — сидит слушает. По глазам вижу — чувствует. Спрашивает: а почему сидели, за что? Знаешь, когда я ему сказал, что у нас сидели люди невинные, ни за что — он как-то сжался весь, притих, молчит. Понял, значит, почувствовал что-то... Вадька, помнишь, рассказывал, как Жорку Звезду зарезали? Почему-то я не все понял.

— А че ты не понял? Прикинь: два вора, Жорка Звезда и Пашка Ржаников. Оба авторитеты. Зашел между ними спор их воровской, принципиальный — не поняли друг друга, завелись. И Ржаников Жорку зарезал. Жорка сразу не помер. Его отвезли в больницу, и он там все время кричал: «Я еще вернусь, я вернусь...»

В зоне, конечно, шум подняли.

Высоцкий: — А почему шумели?

— Такой закон: вор вора не имеет права убивать (вор даже не имеет права ножа носить с собой). А уж если такое случалось, надо отвечать, как, б..., положено.

Высоцкий: — Он, Пашка, знал, что придется отвечать и заплатить придется?

— Конечно знал. И с Ржаниковым разобрались. Постановили: повесить. Накинули петлю на шею, а он отодвинул чуть-чуть веревку и говорит: ребята, уважьте, дайте только письмо матери напишу, и просьба к вам у меня: похороните в чистом белье. Так все и сделали.

Высоцкий: — Вадька, это же похоже на игру, но какую-то дикую, жуткую игру. Это ж все на чувствах человеческих. Но объясни ты мне: что это такое? смысл-то какой в таком убийстве? что это — в запале? Неужели человек может себя довести до такого состояния, что жизнь ни в грош не ставит? А ты как же — сидел слушал, что ли?

— Слушал, видел. Я тебе скажу, что бывали случаи, когда уголовники, самые отпетые, помогали политическим выжить. Вот такая история, например. ОП — оздоровительный пункт в лагере. Туда собирали тех, как правило, кто погибал от дистрофии.

Утром — обход. Врач идет по палате, смотрит на койки и командует: «Этот мертвяк, этот — дойдет скоро, этот — скоро тоже дойдет, уносите». Человек на койке шепчет: «Доктор, я еще жив». «Молчи, лепило. Уносите», — командует.

Выбросили человека на кладбище. Недалеко от кладбища работали уголовники. Увидели, что людей выбрасывают — пошли посмотреть. Видят, один еле дышит. Вытащил его чистый ворюга Колька и принес в свой барак. Говорит: «Мне прокормить его, падлу, было легко, а вот беда — где очки достать ему, ханыге?» В общем, откормили: надо сказать, от дистрофии быстро поправляются. Говорит ему Колька: «Все, жив ты, хрен собачий, теперь беги. Вот тебе ксива». А тот ему: «Как же так, без разрешения?» Колька ему: «С ума спятил. Ты мертвяк, понимаешь, списанный, тебя нет уже». Тот говорит: «Не могу. Нечестно так. Я должен вернуться».

И что ты думаешь — вернулся. В это время на этого человека пришла бумага об освобождении. Начальство пишет: помер, мол... А тут он и явился. В лагере все одурели: с этой интеллигенцией одна беда. Дело как-то замяли, мужика отпустили. Через несколько месяцев Кольке посылка. Ему, этому Кольке, слова-то доброго никто никогда не сказал, а тут — письмо и посылка: сахар, табак, сало.

— Вот очкарик, падла, знает, что надо присылать.

И мне жизнь спасали не раз уголовники. Однажды в Сусуманском лагере меня так конвой избил, что кровь в ушах запеклась. Бросили в камеру — и уголовники меня отливали холодной водой. Очнулся — вижу, стоит надо мной молодой человек, глаза голубые как небо — вор в законе Женька Немец.

Высоцкий: — А когда они выходили на свободу, то жизнь у них как складывалась?

— Спивались. Умирали. Никак не скадывалась...

Как-то в Москве мне мой помощник докладывал: вас какой-то старичок спрашивает. Входит сутулый худощавый старик с поблекшими голубыми глазами: вы меня, наверное, не узнаете? Я Женька Немец. Всего он просидел за проволокой 48 лет. Разыскал меня и Васька Корж. В лагерях провел 54 года. Сидели, говорили. Он ничего про нашу свободную жизнь не понимал: так жить нельзя, как же так — свои своих же обирают, беспредел.

Высоцкий: — Как ты сказал — беспредел?

— Ты что, не знаешь, что такое беспредел? Но это у нас в лагере говорят, когда не поймешь ничего. Беспредел — лагерь, где все были вместе: и политические, и воры в законе, и разные другие уголовники — в общем, зона, где всё и все перемешаны. Неужели ты не слышал?

Высоцкий: — Нет...»

— Потом у него в песне появилось: «Неродящий пустырь и сплошное ничто, беспредел», — Туманов выключил магнитофон. — Высоцкий слушал с пониманием. Говорил мне: «Вадька, ты что же делаешь — ничего не записываешь. Возьми блокнот, если лень тебе, засранец, истории писать, хоть просто фамилию, имя, год напиши — пройдет время, посмотришь, и сразу все вспомнится. Всех запиши — хороших и плохих, подлых и благородных, какой бы человек ни был — все же человек, Вадим, понимаешь?» Книжку эту я завел. Вот, например, фамилия Симонов. И сразу память, как Вовка и говорил, раскручивает судьбу.

Симонов командовал самыми страшными зонами. На Широком, в Борискине. Заключенным говорил: «Мне не надо, чтобы вы работали. Мне надо, чтобы вы мучились». У Симонова был помощник — Георгенов, редкостный негодяй. У него было развлечение: поймает кошку — сунет лапы в проем двери и начинает играть: открывает-закрывает дверь. Молодому парню за какую-то пустяковую провинность выстрелил в глаз: чтоб знал. И вот Женька Ерофеев решил его проучить. Женька был вор, но отличный парикмахер, и у него стриглись лагерные офицеры и их жены. Однажды пришла жена Георгенова, посоветоваться: лезут волосы. Женька посмотрел важно: дело плохо, но есть одно средство — голову надо побрить.

— А поможет?

— А как же. Обязательно.

— Хорошо, схожу на танцы на прииск «Стахановец» и побреюсь.

На следующий день, натанцевавшись, приходит к Женьке: брей.

Женька быстро обрил ее наголо.

— А теперь что?

— А теперь, — сказал довольный Женька, — вся ваша поганая семья лысая будет.

Следы Женьки затерялись где-то в штрафных лагерях.

А вот — Упоров, омерзительная личность, изворот. Чем он занимался? Приезжал этап воров — он начинал окучивать, вербовать на работу: стучать, шпионить, подслушивать.

Высоцкий всегда уточнял: ссучивались? почему отказывались? Объясни.

— Порядок такой. Всякий вор, который подает суке (предатель по-нашему) руку, уже вором не считается. Терял уважение. Могли убить его. Так вот, Упорова этого ненавидели и зарезали в бане.

Высоцкий уточнял: четко все, совершил подлость — заплати.

...Его часто спрашивали: «Недостаток, которого вы не прощаете?»

«Их много... Жадность. Отсутствие позиции, которое ведет за собой очень много других пороков».

«Человек, которого ты ненавидишь?»

«Их мало, но все-таки список значительный».

Однажды сидим у него на Грузинской, смотрим телевизор. На экране известный комментатор читает письма трудящихся. Вовка смотрел-смотрел, взорвался: где они только такие рожи находят?! Видно же все, все на нем написано — врет. Повернулся ко мне: знаешь что, давай составим список противных людей. Ты, Вадька, — свой. Я — свой, а потом сравним. Разошлись по комнатам. Через несколько минут сравниваем. Написали сто фамилий, практически во всем совпали, и даже под номером 16 оказался неприятный нам тип — Дин Рид...

Моему сыну он подарил блокнот и написал: «Дорогой Вадим! Попробуй записывать сюда все, что вдруг поразит, разозлит, рассмешит, опечалит и развеселит. Попробуй, Вадик, пригодится».

Он меня как-то спросил: ты столько гадостей видел, как же можно было все это пройти и человеком остаться! Когда тебе было страшно? Я ему ответил: да всю жизнь страшно. Однажды Высоцкого спросили: ты счастлив? Он подумал и сказал: иногда — да. А почему? Да просто так... А за что ты любишь жизнь? Он усмехнулся: какую?

Я ему как-то сказал: знаешь, Вовка, когда мы с тобой познакомились, я сначала не поверил, что ты не сидел, что ты в зоне не был. Я же твои песни слушал — все правильно, меня провести трудно.

Он рассмеялся довольно. Неужели правда — не поверил?

В последний год своей жизни он стал бесшабашно тратить деньги, швырял их направо и налево, никогда не считал. Однажды сидели вечером у него дома. Пришла к нему какая-то девчонка — какое-то совсем шапочное знакомство — просить в долг: не хватает на квартиру две с половиной тысячи. По тем временам очень даже приличные деньги. Высоцкий ей говорит: возьми вон в шкафу. Когда она ушла, его друг Шекман возмутился:

— Ты чего так деньгами швыряешься, Вовка?! У тебя у самого полно проблем, «Мерседес» чинить надо и вообще... Она же тебе их никогда не отдаст.

— Конечно, не отдаст. Ну и пусть. Деньги — дело наживное.

— А что не наживное?

— Друзья.

Друзей, близких становилось все меньше и меньше. Он стал нелюдимым, резким.

— Раздружился я со многими, Вадик. Вот в чем дело.

Я ему говорю:

— Ты пьешь много, Вовка.

— Вадик, это мне не мешает. Права пить не имеет только тот, кто себя жалеет назавтра.

— Ты же деградируешь. Ты хуже писать стал. Ты же сдохнешь...

Он рассказал историю:

— Про меня так много не пойми каких слухов ходит. Как-то после концерта ко мне подошла девочка и спросила: «Правда, что вы умерли?» Я говорю: «Не знаю».

Он шутил и написал шуточную последнюю свою записку: «Вот моя последняя записка. Я вчера много работал. Прошу не будить! Никогда. Засыпаю насовсем. Люди! Я любил вас! Будьте снисходительны!»

Последний его день я очень хорошо помню. Он собирался ко мне в Ухту: отдышаться от всякой гадости. Мы строили разные планы.

Я прилетел 23 июля, из аэропорта сразу к нему. Дома — Нина Максимовна, плачет.

— Володька наверху, в гостях, выпивает. Пойди за ним.

Я поднялся. Вовка довольно прилично выпивши. Домой повел его с трудом. Я уехал. Звонок: Володе плохо. Вызвали врачей из Склифосовского — они решили отвезти его в больницу утром, вечером не было свободного бокса. Когда я позвонил, мне ответил врач: «Все нормально, спит».

Без двадцати четыре — звонок. Вадька, мой сын, взял трубку. Смотрит на меня: «Высоцкий умер».

Я не поверил. Растерялся.

Вспомнил, как он приехал к нам в гости в Пятигорск. Гуляем по набережной. Он подходит к аптечному киоску и спрашивает какое-то лекарство. Тетка из ларька ему сурово отвечает: «Оно по записи. Проходи». Мы подошли к ней и сказали:

— Знаете хоть, кому отказали?

— А кому? Подумаешь, Муслим Магомаев!

— Да вы что... Это ж Высоцкий.

— Это какой? Который про Нинку, что ли? Парень! Вертайся.

Ирина КЛЕНСКАЯ