ПОЕЗД НА МОСКВУ

Сейчас уже невозможно оценивать человека по тому, что он съел сегодня на завтрак. Чувствуешь себя евреем — хорошо. Чувствуешь себя русским — хорошо. Но принимай хоть какую-то систему ценностей, а не играй в игру: я не знаю, кто я, — поэтому живу по закону джунглей

ПОЕЗД НА МОСКВУ

«Прощай, родная Палестина —
Я не приеду никогда...»
Анатолий Жигулин

Когда родившийся в Милане еврей Берл Лазар, только-только получивший российское гражданство, на съезде раввинов России был избран главным, это почему-то сильно задело русских политкомментаторов, сенаторов и думцев.

— Да что ж такое?! — разорялся в камеру кто-то из аграриев. — Над нашими бедными евреями поставить ихнего хасида — это все равно что мирными казанскими татарами прислать руководить какого-нибудь саудовского ваххабита!

...К моменту встречи это было все, что я знал про раввина Берла Лазара.

— Вам кока-колы или минеральной воды? — совершенно по-офисному осведомился он. Я попросил коку и изумился: не пойди этот человек в религию — по замашкам ведь обычный западный менеджер. Тем паче удивительно, что он здесь.

Своего удивления я и не стал скрывать:

— Что вас занесло-то сюда? Разве это нормальное место для правоверного?

ЧТО-НИБУДЬ ОСОБЕННОЕ

— Корни многих евреев — в России. Если посмотреть на историю создания и выдающихся людей Израиля — огромное число ведущих политиков, общественных деятелей, деятелей культуры и раввинов так или иначе выходцы из России. Чуть ли не большинство. Приехав в Израиль, именно они изменили к лучшему лицо страны. Хорошее дело сделали. На благо всего еврейского народа.

Мне с детства начали рассказывать об истории евреев в России. И в тяжелые времена, и в хорошие времена. Мне было страшно интересно. Я всегда воспринимал Россию как великую страну — и не только из-за истории ее еврейской общины. Даже из-за ее огромных пространств. Я родился в Италии. Когда ребенком я ходил на вокзалы, я всегда искал поезд на Москву.

— Но как вы могли хорошо относиться к России, у которой спокон веков репутация одной из самых антисемитских стран мира? Вы ж не могли не знать, что даже синагога в Марьиной Роще, где вы сейчас служите, появилась, когда евреев выселяли из Москвы. А они тайно здесь остались и собирались. Их за это ловили и ссылали в Сибирь. Хорошенькая страна для еврея, знаете ли... А вы поезд на Москву искали...

— Все так. Все я знал. Знал, что во многие периоды своей истории Россия была очень тяжелым местом не только для евреев — для людей очень многих национальностей и вероисповеданий. Но я поражался стойкости этих людей. И мне всегда казалось, что российские евреи — особенные люди, если они могут жить в такой стране и сохранять свои ценности даже лучше, чем в других странах! То, что они смогли верить до конца, не отступать, передавать это из поколения в поколение, — для меня это было что-нибудь особенное! Это было безумно интересно. Если мы посмотрим в историю евреев — помните, в Испании после инквизиции от еврейской общины почти ничего не осталось? Физически столько людей уничтожить было невозможно. Дело было в другом: на общину надавили — и одни уехали, другие ассимилировались. Раз — и уже все испанцы. Влились в общую испанскую культуру, и их еврейство было забыто. С этой точки зрения то, что произошло здесь, в России, уникально. Может быть, это даже загадка: люди сохранили еврейство в таких обстоятельствах, в которых по всем приметам община должна была исчезнуть. Ассимилироваться или уехать. Самое удивительное для нашего поколения то, что в России так вели себя не только евреи. Не только религиозные и национальные группы. Но те же отказники, те же диссиденты — как на них ни давили, они все оставались самими собой: делали, писали и говорили то, что считали нужным. В общем, для меня это все было даже больше, чем загадка, — некий уникальный пример человека на взлете его веры и убеждений. Никто за эту стойкость веры и убеждений, извините, не получил не то что ордена — даже значочка. Но тем не менее люди делали не то, что от них хотело порой даже все общество, — а то, что они сами хотели делать.

Я с детства слушал эти истории о здешних евреях, которые шли на любые жертвы, чтобы соблюдать законы. Чтобы вот эту синагогу в Марьиной Роще построить. И о том, как их ссылали в Сибирь за один приход на это место, знал. И о том, что многие из них из ссылки не вернулись, тоже знал. И это всего-навсего в прошлом веке, когда во всем мире и обрезание и еврейская свадьба никого уже не волновали: большинство общин жили открыто и ни от кого не прятались! А община в России жила тайком и все обряды соблюдала секретно — представляете, как будоражит любого ребенка рассказ о любой тайне, о любой тайной жизни?! Я читал книги, которые написали уехавшие отсюда — да и не уехавшие тоже. Последнее особенно захватывало: люди оставались в стране, которая их преследовала, но их рукописи дошли до Америки, были затем изданы в Израиле; их много раз перепечатывали. Мне было не просто интересно. Я читал эти книги и плакал. Я думал: вот они, настоящие герои — и не какие-то древние и мифические, а почти из нашего поколения! Когда читаешь о тех, давних — согласитесь, это уже не то. Но что кто-то борется сейчас (а отказники по отношению к моему поколению — это было самое что ни на есть сейчас) — это совсем другое. Ты просто хочешь быть рядом, в этой стране, видеть этих людей и говорить с ними.

Вот я и поехал в Россию.

ЧЕМОДАН — ВОКЗАЛ — РОССИЯ

— Ну вот вы приехали. Нашли что хотели? Кстати, когда это было?

— Было это в восемьдесят седьмом. Да, последних героев, последних отказников застал. Выпускать без проблем начали позже, а тогда только-только началась перестройка. Я даже выучил это слово наизусть, как многие тогда на Западе. Приехал и увидел, что в магазинах почти нет еды, а у людей — никаких планов, что с этим делать и куда идти. Это с одной стороны. А с другой — когда ты попадал в какой-то дом, происходило чудо: ты заставал полный стол и теплых, радушных людей за этим столом. Ты и не знал, что эти люди ставили на стол последнее.

Я тогда учился в Америке. Сначала в очень почитаемом раввинском колледже в Нью-Джерси, затем в Бруклине. Купил в «Интуристе» тур в СССР. Было сурово: это сейчас перед тобой кладут каталог отелей и спрашивают, в каком ты хочешь остановиться. А тогда меня поселили в «Белграде», против МИДа на Смоленской площади, не спрашивая, удобно ли мне там. А было, надо сказать, неудобно: в субботу я должен был пройти до синагоги пешком. Вот в эту самую, в марьинорощинскую, тогда еще деревянную. Будь моя воля, нашел бы тогда гостиницу поближе — но воля-то была не моя. И я пошел от Смоленской. Выучил слова «Новослободская» и «Марьина Роща». Люди попадались страшно сердобольные. Сначала все показывали, как до-ехать в этот район на метро. Ближе к месту стали объяснять, как добраться на автобусе. Хорошо, что я выучил еще одно русское слово — «пешком». И всем твердил, что мне надо пешком. И находились люди, готовые со мной идти десять минут, двадцать минут в нужную сторону. Потом они показывали дальнейшее направление и шли по своим делам. Последний доброволец нашелся чуть ли не на Сущевском Валу. И вот когда я в конце концов в чужой тогда стране, в незнакомом тогда городе увидел это старенькое деревянное голубое здание и звезду Давида — для меня это был шок. Сколько я об этом ни читал, ни слышал — до последней секунды где-то в глубине души я не верил, что увижу ЭТО в России. И следующий шок был тогда, когда я вошел внутрь и меня встретили как человека, который здесь всю жизнь живет и которого здесь все давно знают. Кстати, сейчас московская публика стала ближе к западной и этого тепла уже намного меньше. Но когда я бываю по делам в провинции — там это еще есть.

Еще два раза я приезжал в Союз в восемьдесят восьмом. И в девяностом начал служить. Вот в этой самой синагоге.

ЛАВИНА

И сразу же попал в водоворот самого большого отъезда евреев из СССР. Я помню этот страх в глазах людей, которые толпами тогда приходили в Марьину Рощу. Они ведь хотели принимать решение об отъезде, имея хоть какой-то минимум информации: куда они едут, что там будет, будет ли вообще продолжение жизни?! А у них не было ничего, кроме ощущения, что надо уезжать. никто ничего не знал. Я уж не говорю об иврите — люди первые в своей жизни фотографии из Израиля увидели у меня, понимаете? Тысячи вопросов. Толпы людей в синагогах. Мы с трудом успевали давать им то, что они хотели, еще и потому, что решения об отъезде тогда были молниеносными.

— А сказать вам, почему? Весь девяностый год более или менее думающая часть советского общества провела в ожидании военно-коммунистического переворота. Была уверенность: вот сейчас выпускают, а завтра путч — и больше никогда и никуда.

— Я тоже об этом знаю. Люди не стесняясь об этом и говорили, приходя к нам. Но я знаю то, чего не знаете вы: тогда во всем мире поднялась волна — надо спасать советских евреев. Там точно завтра будет путч, там точно завтра закроют границу. Надо спасать — или завтра мы потеряем этих людей, потому что в СССР будет неизвестно что. Эта волна была неизвестна большей части советского общества — но людей, приходивших к нам, она достигла. По сути, здесь была паника. Те, кто не мог вывезти по каким-то причинам всю семью, всю родню, — просто метались. А уж как чувствовали себя те, кто не мог выехать из-за здоровья, из-за работы, из-за немощных родственников, которых было не на кого оставить, — не могу передать. Уезжавшие ехали, как на тот свет, а не в реальную ближневосточную страну — и остающиеся оставались в ожидании конца света, но уже в советской стране. И нужно было объяснить всем, что, с одной стороны, их в Израиле не ждет ничего плохого, с другой — что и здесь никаких катастроф не будет.

Сейчас уезжают не так. Но для меня неизменно одно: уезжая или оставаясь, надо быть внутренне свободным. Человек, внутри которого некое ощущение тюрьмы, — он и в самой благополучной стране, куда ему удастся выехать, при малейших трудностях будет ныть, что вообще-то в России и черный хлеб был вкуснее и дешевле...

Двенадцать лет назад я знал, что вот закончится моя туристическая виза — и на выход с вещами. Вы ведь, наверное, и не знаете, что иностранцу тогда было разрешено находиться не дольше двух недель в Москве, не более пяти дней в Прибалтике, три дня в Казахстане. А сейчас я смог работать здесь и получить гражданство. Так что Россия уже другая. Вот прямое доказательство!

Я бы очень хотел, чтобы евреи оставались здесь осознанно и спокойно. Не из обреченности: у меня там ничего не получится; а с ощущением: я и здесь могу нормально жить и оставаться собой. И уезжали бы так же: я свободный человек, я хочу поехать туда-то и туда-то. Захотел — вернулся. Захотел — опять куда-то уехал. Мир большой, пусть каждый решает, где хочет жить.

ПРАВО ЗНАТЬ

— Но вот выросло новое, прагматичное поколение. Самоидентификации особой нет (да и откуда ей взяться, если многие выросли в смешанных семьях). Женятся, выходят замуж за кого хотят: это часть моей внутренней свободы, не трогайте меня! Если и едут в Израиль, то в порядке реализации бизнес-плана: через столько-то пересдам диплом, попаду в такой-то сектор рынка труда, будет вот такой оклад, бонус и машина. Вас это удручает?

— Удручает не то, что не знают, — что упиваются своим незнанием: я не знаю, кто я, поэтому не принимаю ничьих ценностей. Вопрос, кем себя считать, не всегда вопрос соблюдения традиций. Какой-нибудь бизнесмен может внешне выглядеть как очень ортодоксальный, очень правильный, очень религиозный еврей, но бизнес вести предельно грязно. Вразрез с тем, как учит Тора. Ну и кто он? Решайте сами.

Впрочем, это наша проблема — чтобы человек знал. Я говорю не только о раввинах и не только о евреях. Дефицит информации — ужасное состояние. Если бы тогда, в девяностом, люди лучше отдавали бы себе отчет, кто они, что произойдет в ближайшее время в России, куда движется и что из себя представляет Израиль, — можно себе представить, скольких трагических ошибок можно было избежать. Я хочу посмотреть в глаза человеку, который пришел ко мне весь в сомнениях: «Вот я родился от смешанного брака — и кто я?!» Я хочу выслушать его, понять, что он хочет для себя, для своих детей. Пусть даже в конечном счете он примет решение, что не считает себя евреем, — но пусть примет его осознанно! Может быть, до меня ему об этом открыто вообще было поговорить не с кем! А так хоть выговорится и решит какие-то свои проблемы.

Чем больше по стране нормальных еврейских центров с книгами, с фильмами, с клубами, ресторанами — тем больше и у евреев возможности просто пообщаться, и у остальных — знать о евреях как можно больше. Так меньше легенд, сплетен, страхов. Лучше, когда все знают все обо всех. Я очень люблю, когда туристические фирмы возят людей по святым местам Израиля и помещают фотографии святых мест в своей рекламе. Пусть туроператор в этот момент думает только о деньгах — ничего страшного. Пусть корректно выполняет свою задачу: нормально привезти, разместить и увезти. Но вот турист доехал до святых мест — и вполне может вернуться домой другим человеком. С какими-то ценностями. Получается, что туроператор продал туристу нечто большее, чем тур: новое знание об окружающем его мире. В идеале так должно быть в любом бизнесе: что-то большее, чем просто деньги.

РАБОТА КАК РАБОТА

Вот вы идете в обычный гастроном около вашего дома. Раз, другой, третий. С какого-то момента продавцы начинают вас узнавать, говорить о жизни, советовать что-то брать, а что-то нет. Все — вы уже идете туда не за самыми дешевыми или лучшими в районе продуктами, а за ощущением, что вы здесь обжились и все родное. Это ценности, которые выше денег. Вот ко мне приходит человек со своей бедой, а я не то что не бог — даже не банкир. Даже кредит дать не могу. Но иногда моего человеческого участия хватает: человек получает ключ к ситуации и где-то неожиданно легко находит деньги.

Я стал раввином не потому, что раввином был мой отец, а потому, что видел, как он служит. Как поддерживает людей и как они ему благодарны. И решил, что в восемьдесят мне будет все равно, сколько у меня денег. Пусть это не самая денежная профессия — мне будет гораздо интереснее помочь как можно большему числу людей. А раввин это может.

Когда я начинал службу — и в мыслях не держал, что когда-нибудь изберут главным раввином. Более того, и не хотел. Мне гораздо интереснее обычная жизнь, понимаете? Вот вчера вечером я был на свадьбе в общине. Простые, не очень богатые люди захотели соблюсти все тонкости, все обычаи. Захотели сами, а смогли в какой-то степени благодаря мне. Вот это я в своей тарелке: я помог кому-то устроить праздник. А главный я, не главный — честно говоря, от этих должностей одна головная боль.

Вот та пара, которые вчера поженились, познакомились в общине. Для меня это гораздо важнее, чем все мои должности: если бы структуры общины не работали по-настоящему, эти молодые люди могли бы так и не найти своей половинки. Никому такого не пожелаю.

Мы никого не хотим заставлять жить по-еврейски. Но мы хотим дать свободу выбора: хочешь жить так и блюсти обычаи — вот тебе эта возможность, где б ты ни жил — в огромной ли Москве или в маленьком провинциальном городке, где вся община — ты да я. Когда у человека есть эта свобода, он уже не сидит на чемоданах и не скрипит зубами: вот я тут в России не могу жить по-еврейски, мерзкая страна, ну и так далее. Он спокойно остается с хорошим отношением к России.

А любой стране лучше, когда в ней живут, потому что хотят тут жить. Не на чемоданах и не скрепя сердце...

Борис ГОРДОН