ВЕЛИЧИЕ И ПАДЕНИЕ ПОСТПЕРЕСТРОЕЧНОЙ ЭЛИТЫ
В верхах неспокойно. Высший класс общества, т.е. региональная (губернаторы) и денежная (олигархи) аристократия ждет своего раскассирования, чем, естественно, крайне недовольна. Между суждениями о страшном тоталитаризме, 37-м годе, кровавом режиме и утратой высшим классом былого величия — прямая связь. Никакой высший класс добровольно не сходит со сцены, и лишь очень редко особо дальновидные представители высшего класса проявляют готовность поступиться своими привилегиями и преимуществами — «часть прав своих в пучину я бросаю, но свой корабль от гибели спасаю».
Логически рассуждая, происходящее ныне кому-то может быть приятно, кому-то — совсем неприятно, но неожиданным оно быть ни для кого не должно. О крайнем уродстве сложившейся в постперестроечную эру политической и хозяйственной системы не говорил только ленивый, причем разговоры эти шли очень долго, уже лет пять как минимум. Превращение губернаторов в несменяемых (ни сверху, ни снизу) и неуправляемых царьков стремительно подрывало единство страны и делалось все более сильным тормозом для хозяйственного и политического развития. Олигархический капитализм, направленный на извлечение частнособственнической прибыли из государства, все более подрывал как политическую систему страны, так и ее хозяйство. Сложившееся положение дел было не просто плохим, оно было в принципе неустойчивым — в силу конечности и ограниченности разграбляемых ресурсов. Как политических — всякая система имеет пределы устойчивости, а олигархи с губернаторами куролесили как могли, не разумея, что свои антраша они выделывают не на твердой почве, а на тоненьком льду. Так и экономических — бюджет страны сжимался, как шагреневая кожа, и становилось ясно, что воровать вскоре будет нечего. Организм, уязвленный таким количеством болячек, либо умирает, либо от болячек избавляется.
Беда в том, что принцип всякой паразитической элиты — «После нас хоть потоп» — понимается «нами» в том смысле, что потоп будет именно «после нас», а «при нас» он ни за что не настанет. Уверенность столь же понятная психологически, сколь странная в логическом отношении — почему, собственно? «Потому, что нам слишком сладко и беззаботно жилось и, следственно, это должно было длиться вечно» — аргумент не очень убедительный.
Нет, впрочем, уверенности, что термин «элита» вообще в полной мере применим к бесславно сегодня гибнущей региональной и денежной верхушке. Если понимать слово «элита» чисто пространственно — «те, кто находится на верху общественной лестницы», — тогда да, конечно. Сегодня верхушку оккупировали одни, они и будут элитой, завтра их выгонят, наверх залезут новые — тоже элита. Но такое толкование представляется недостаточным. Слово «элита» (см. такие термины, как «элитные коньяки», «элитная пшеница») содержит в себе еще и ценностный смысл. Элита — это, во-первых, нечто высококачественное (как тот же коньяк), это те, кто достойно может представлять собой ум, силу, волю, богатство нации. Во-вторых, это нечто выдержанное, отстоявшееся и способное к самовоспроизводству — а не стремительному вырождению. Понятно, что у нынешней элиты было мало времени для выдержки и отстаивания, но хоть какая-то положительная динамика должна была все-таки наблюдаться, а ее-то и не было. Те же олигархи были способны неистово красть и столь же неистово то враждовать между собой, то вдруг замиряться, чтобы обрушиться на кого-нибудь третьего, а затем снова грызться между собой — но этим их способности и ограничивались. Все попытки какого-то солидарного выступления — ведь соединенный голос богатейших капиталистов должен быть, по идее, большой силой — производили откровенно жалобное впечатление. Смысл соединенного воззвания олигархов от 13 мая 1996 г. — накануне президентских выборов — так и остался неведом не только адресатам, т.е. верховным политикам, и не только простым гражданам, читавшим воззвание в газетах, но даже и самим олигархам, подписавшим воззвание. Что-то они требовали, чем-то угрожали, но что требовали, чем угрожали — не понял никто. Более новое воззвание по поводу ареста Гусинского, в котором свежий арестант был объявлен «символом свободы», произвело столь же жалкое впечатление. Скажи они: «Не троньте его, это сукин сын, но это наш сукин сын» — это произвело бы по крайней мере впечатление твердой решимости отстаивать корпоративную солидарность, являющуюся необходимым качеством всякой состоявшейся элиты. Но когда олигархи, знающие Гуся как облупленного, объявляют его «символом свободы», можно ли воспринимать их голос как голос серьезных людей? Дело, конечно, не в письменном таланте капиталистов — дело в органической неспособности предвидеть развитие событий, осознать изменение правил игры, найти приемлемый компромисс с властью. Как только ситуация усложнилась и одних лишь хапательных и взаимопогрызательных инстинктов стало недостаточно, так тут же люди, гордо именовавшие себя элитой, — «мы-ста, мы-обчество!» — стали являть собой откровенно жалкое зрелище.
Аналогичную картину представляют собой губернаторы. С момента объявления путинской административной реформы прошло два месяца, но за все это время мы ничего не услышали, кроме истерик, грубостей и все того же «мы-ста, мы-обчество!». Но ведь одного желания и далее княжить, володеть и бесконтрольно хапать все же недостаточно. Элита на то и элита, чтобы управляемые ею низшие классы признавали необходимость и неизбежность этого управления. Власть в конечном счете зиждется на согласии к подчинению, но даже в кризисный для себя момент губернаторская элита оказалась не в состоянии обосновать необходимость и полезность нынешней системы властвования.
С воспроизводством нынешней элиты тоже наблюдаются немалые трудности. Один из признаков сложившейся элиты — способность к естественному воспроизводству, т.е. к наследованию места в высшем классе. С этим в России давно уже плохо — коммунистическая элита стремительно вырождалась в потомстве. В посткоммунистической России дело не лучше. Опять же понятно, что для полного эксперимента по наследованию мало времени — не все наследники еще подросли, но первые признаки мало утешают. Родственники губернаторов занимают ключевые места в губернском бизнесе, но довольно очевидно, что занимать они их будут, доколе глава клана возглавляет регион. Поскольку самый властный губернатор не может править вечно, его смерть или уход с поста для наследников и родственников означает немедленное впадение в ничтожество — если не впадение в казенный дом. Т.е. элитное наследование, вместо того чтобы быть средством укрепления социальной стабильности, является фактором грядущей большой нестабильности.
Аналогична ситуация и с олигархами. К «грабительской приватизации по Чубайсу» предъявили массу претензий, кроме, может быть, главной. То, что приватизация грабительская, — что делать! — другой она не могла быть по определению. В конце концов и идея была другая — создать класс собственников, раздавая госимущество хоть кобелю рябому, а затем пойдет естественный процесс устаканивания, и в конце концов образуется почтенный класс крупных собственников — опять же опора всяческой стабильности. Идея может быть верной или не очень, но это не важно, поскольку реализовать ее все равно не удастся. Мешает маленький изъян. Чтобы процессы устаканивания пошли, должен действовать механизм наследования, потому что без него это не собственность, а непонятно что. Но чтобы механизм действовал, олигарх должен быть законным и правильным обладателем титула собственности — а с этим-то и есть большие неувязки. Все так спрятано, запихано, расписано и переписано, что черт ногу сломит. Вероятно, подобно губернаторам, собиравшимся править вечно, олигархи собирались жить тоже вечно. Скорее всего, безутешные родственники почившего олигарха милостыню на улице просить все же не будут — кой-чего да достанется, — но ничего похожего на величавое в веках существование торгового дома «Сукин и сын» ожидать не приходится.
Кроме естественного, есть еще и механическое воспроизводство — за счет притока новых персон, свежей крови. Без освежения крови элита вырождается. Но здесь нет и этого. Поскольку вся губернская система создавалась в расчете на вечное управление, ни о создании смены, ни о механизме преемства никто не думает. Бизнес-элита, члены которой претендуют на титул олигархов, также оказалась монопольно закрытой, а приток свежей крови пошел совершенно в другом направлении — в средний бизнес, удаленный от государства и потому более производительный. Обе верхние элитные группировки оказались без корней, что нехорошо. Корни, во-первых, дают устойчивость, во-вторых, обеспечивают питание.
Будучи временными образованиями хаотической эпохи, «пузырями земли», и губернаторская и олигархическая верхушки жили как живется, даже и не делая осмысленных попыток к самоструктурированию, консолидации, осознанию себя как класса, обретению надлежащего классового сознания etc. Лопанье таких пузырей было лишь вопросом времени. Если произнося приговор прогадившей Россию дореволюционной элите В.В. Шульгин говорил: «Был класс, да съездился», то в нашем случае и класса-то не было. Зато против другого шульгинского речения — «Мы слишком много пели и плясали» — не возразишь. «Ты все пела, это дело...»
Впрочем, злорадствовать вряд ли стоит. Гибель нынешней элиты была предопределена ее крайне маловысокохудожественными качествами, в частности отсутствием способности к саморазвитию и самооформлению, и потому, безусловно, заслужена. Но гибель элиты всегда есть большая беда для нации, особенно если никто не гарантирует, что новая элита, выросшая на обломках старой, — ведь свято место пусто не бывает — окажется много лучше. То, что прежняя элита со свистом прогадила постперестроечную эпоху — несомненно, но будущность новой эпохи тревожна и туманна. Скоро только кошки родятся, а к элитам это не относится.
Максим СОКОЛОВ
обозреватель газеты «Известия», специально для «Огонька»
|