КТО ЧАЩЕ УМИРАЕТ,ТОТ ДОЛЬШЕ ЖИВЕТ

Я думаю, писать о смерти должен тот, кто прошел через нее. Я, можно сказать, умирал трижды. Не хотите ли ознакомиться с плодами моих опытов?

В своих попытках отправиться на тот свет я, как и положено, прошел путь от трагедии до фарса.

Первый раз это случилось в детстве, лет в 14. Влюбился я в девочку 12 лет в нашем тбилисском дворе. Но вместо проявлений нежности стал ее бить и обижать — так, мне казалось, было мужественней и «по-кавказски». Реакция девочки была адекватной, и я решил покончить с жизнью, оскорбленный ее невниманием и неблагодарностью.

Поскольку я увлекался химией, сам приготовил сильный яд, отвесил смертельную дозу, развел в вине и выпил. А потом и весь остаток залил в рот. Чтоб добро не пропадало, видимо. Эта жадность и спасла меня, так как шок наступил немедленно, до полного всасывания яда. Я едва успел забежать в комнату из кухни, где занимался суицидом, и сообщить маме, что именно выпил. Помню совершенно безбольное падение назад, удар затылком по полу, необычайно яркий прямоугольник окна на темной стене и высокий — до неба — пирамидальный тополь в окне.

Далее события разворачивались так. Когда мама с криком: «Помогите!» — выбежала во двор, там Тамара Ивановна Цагарели уже отчитывала любовника нашей соседки, приехавшего к своей пассии на автомобиле «Москвич-401». Советские машины были тогда в диковинку — шел 1954 год, — и неудовольствие домуправа, скорее, было вызвано необыкновенным богатством любовника, нежели его моральным обликом. Узнав о причине маминого крика, Тамара Ивановна велела незадачливому любовнику срочно везти «ребенка» в больницу, а сама села рядом с водителем. Больница скорой помощи находилась метрах в пятистах от дома, и, таким образом, через десять минут после приема яда меня уже начали обрабатывать специалисты. Вот тогда-то я впервые и увидел себя со стороны — как бы из угла комнаты.

На койке, покрытой бежевой клеенкой, безжизненно лежит худенькое тело, которое врачи со всех сторон чем-то тычут: шлангами то ли в рот, то ли в нос, иглами шприцов куда-то в середину тела. Суетятся, в общем. Ни боли, ни чувства опасности или другого ощущения — только беспристрастная, молчаливая картинка. Такое «видение» себя со стороны потом было у меня несколько раз — во время сильнейших стрессов.

Наконец тело мое стало стремительно приближаться ко мне, иначе говоря, становилось все крупнее и крупнее, «точка зрения» вдруг перевернулась на 180 градусов — и надо мной снова появилось сияющее окно с пирамидальным тополем на фоне темной стены. Через несколько секунд окно поблекло, превратилось в тусклую больничную стену, а тополь — в тревожное лицо красивой молодой врачихи (ее фамилию я до сих пор помню — Горгадзе). Последовали крепкие грузинские ругательства, и меня потащили в палату.

Неделю я харкал и мочился кровью, потом вылечился и очень удивлялся, как же я мог решиться на такое. Тогда не бытовало понятия «клиническая смерть», но в больнице мне сказали, что привезли уже неживого.

Второй раз я покусился на свою бесценную жизнь в городе Тольятти, куда я в 27 лет поехал строить для вас коммунизм. Коммунизм имел вполне материальное воплощение в виде Волжского автомобильного завода.

Поселили меня в женское общежитие (в мужском мест не оказалось), дав отдельную комнату на втором этаже. Я был страшно одинок, сильно тосковал по родному солнечному Тбилиси и не понимал, зачем я очутился в этом мрачном степном краю и на кой вообще ляд мне сдался этот коммунизм... Еще меня почему-то доводил до безумия звук хлопающих по голым пяткам шлепанцев незнакомых «сожительниц», снующих по коридору мимо моей комнаты.

В один из дней я немного выпил, лег спать в пять часов, а проснулся в девять вечера. Это было страшной ошибкой. Так никогда нельзя поступать. Спать уже не хочется, а впереди ночь, тоска, пустая комната в общежитии... Сумерки.

Я снял со своего старого кожаного пальто пояс, взобрался на подоконник, завязал узлом конец пояса на трубе водяного отопления, проходящей высоко по стене. При этом на другом конце пояса, где пряжка, образовалась петля. Я сунул голову в эту петлю и прыгнул с подоконника.

Я бы не сказал, что повешение — смерть мучительная, мне так не показалось. Ведь повешение — это не удушье (особенно если хорошенько вдохнуть перед этим), а просто пережим сонных артерий и мягкая потеря сознания.

И тут повторилось то, что я уже испытывал в больнице. Из верхнего угла комнаты мне было видно мое тело, лежащее на полу лицом вниз, с оборванной петлей на шее (пояс был сшит из кусков кожи, и под нагрузкой постепенно распался, и я грохнулся на пол). Внезапно дверь открывается, входит молодой человек. Он наклоняется над телом, переворачивает его на спину и, сообразив в чем дело, снимает с шеи петлю. Потом он начинает какие-то манипуляции над телом, видимо массаж сердца или искусственное дыхание. И как тогда в больнице, расстояние до лежащего тела стало стремительно уменьшаться, «точка зрения» перевернулась на 180 градусов, и я увидел взволнованное лицо соседа надо мной.

Видя, что я задышал, сосед помог мне подняться, посадил на кровать, дал воды. Он сказал, что живет подо мной и поднялся ко мне из-за грохота (это рухнуло на пол мое бездыханное тело). Затем пригласил к себе в гости, сказав, что у него в комнате есть водка. Я был спасен...

Казалось, ничто в моей жизни больше не заставит меня повторить попытку. Но, как говорится, зарекалась свинья на помойку не ходить... Третий и последний случай произошел в день моего тридцатипятилетия — 6 октября 1975 года. Я был в командировке во Львове, где подписывал процентовку по научной работе. Я был совсем один в день рождения! Целый день шел дождь, мне не с кем было выпить, и я, естественно, решил повеситься.

Поскольку билет на киевский поезд был уже куплен, я пришел-таки на вокзал, отправил процентовку в бухгалтерию почтой (люди не виноваты, деньги свои должны получить!), купил две бутылки портвейна и пошел к забору вешаться. Одну бутылку я выпил по дороге.

Пояс на сей раз был добротный, крепкий. Я вынул его из брюк, залез на изгородь, привязал пояс петлей вниз за ветку дерева. А потом взгляд мой упал на вторую бутылку. Елки-палки! Не пропадать же добру! Я засосал бутылку из горла и... Чего-то так захорошело мне. Я сразу расхотел вешаться, и в этот момент раздался свисток поезда. Моего поезда, он уже уходил без меня в Киев! Я попытался сорвать пояс, ничего не вышло, и я, придерживая одной рукой падающие штаны, а другой портфель, побежал за поездом и успел в него вскочить. Сразу заснул на своей полке.

Киев встретил меня сияющим солнцем и хорошей погодой. Я опять подивился своему висельному вчерашнему настроению и пошел гулять по городу. Кстати, приезжая потом во Львов, я не раз ходил на экскурсию к тому вокзальному пустырю и смотрел на свой ремень. Уверен — он и теперь еще там висит памятником моей глупости.

В общем, после третьей попытки я стал интересоваться смертью только теоретически, а экспериментальные попытки прекратил. Потому что узнал о смерти много интересного и важного. Я уж не говорю о «Тибетской книге мертвых», которую должен прочесть каждый, оказывается, и европейская традиция и история также дают много почвы для размышлений о самой великой загадке на земле — загадке смерти.

Римляне были умными людьми... Memento mori — Помни о смерти! А для чего? Для какой надобности помнить о самом печальном и горестном, о неизбежном конце всего?.. Но этот вопрос неясен только тем, кто из всех жизненных ценностей «выбирает пепси». Для мудрых же людей — он не стоит. Помнить о смерти надо. Стремиться туда — ни в коем случае!

Не стоял этот вопрос для римлянина Муция, который, чтобы показать свое презрение к боли и смерти, положил правую руку в горящий очаг и спокойно беседовал с врагами, пока рука не истлела до кости. За это он и получил прозвище Сцевола, что означает левша.

А великий вольнодумец Вольтер? Когда близкая смерть начала мучить его нестерпимыми болями и врачи хотели при помощи наркотиков обеспечить ему легкий конец, Вольтер от обезболивания отказался, сказав, что хочет принять смерть, как положено человеку.

Чем же так притягательна смерть, что мудрые так спокойно шли на нее? И почему в то же время человеку нельзя искусственно прерывать жизнь, даже если смерть ему все равно не страшна? Чтобы ответить на этот совсем не простой вопрос о смерти, нужно знать, что такое жизнь. Послушайте по этому поводу мнение человека, который три раза умирал, точнее, пытался умереть.

Как и большинство ученых-механиков, я считаю, что весь мир, в том числе и разумная жизнь, создана по некоему продуманному плану. Кем? Философы используют тут термин «Абсолютный Дух», народные массы — «Господь Бог», атеисты — «Природа».

И этот самый Создатель не позволяет «потеряться» ни одному атому вещества во Вселенной. А душа человека, на мой взгляд, является «атомом» духовного мира. Раз она реально существует, значит, у нее должны быть какие-то свойства. Например, свойство неделимости. Я полагаю, что душа, как и любой материальный квант, неделима — «полдуши» не бывает! Стало быть — как из квантов мир — из атомов-душ должны складываться какие-то более сложные конгломераты.

Какие еще свойства у души? Она, естественно полагать, вечна, как тот же атом. Ничего в этом мире не теряется по закону сохранения — ни вещество, ни энергия, ни душа.

Тело человека — я называю его скафандром для души — служит местом пребывания души при ее земной жизни. Тело — плацента для растущей души. Сплав души и тела, называемый человеком, совершает при земной жизни поступки — нравственные, безнравственные и прочие. И они влияют на формирование нашей души, ее качество, если хотите. В теле при земной жизни проходит путь созревания души — ее совершенствование или деградация. Я сравниваю земную жизнь души в теле с куколкой в коконе. Но всегда настает момент, когда душа покидает тело, как бабочка кокон.

Что потом происходит с этим атомом духовного мира, мне неизвестно. Может быть, души сортируются и некоторые недоразвитые выбраковываются, ибо из них нельзя построить ничего путного. Не нужны они Создателю. Может быть, они вселяются в животных, растения... Врать не буду, не знаю и как ученый не хочу голову морочить читателю своими домыслами.

Одно ясно — со смертью физической нам придется навсегда расстаться со своим «скафандром», к которому мы так привыкли, который холили и лелеяли. Одни, как ваш покорный слуга, качали на этом «скафандре» мышцы и заставляли его работать в режиме подъемного крана, другие снабжали его силиконовыми грудями, пересаженными волосами и т.д. Делали что хотели. Одного только мы не вправе делать — искусственно заставлять душу покидать свой «скафандр». Потому что душа еще не выросла, не созрела. Потерпите немного, не так уж и долго осталось по сравнению с грядущей вечностью...

Нурбей ГУЛИА, профессор,
доктор технических наук