Дедушка пел в церковном хоре...
ЖИТИЕ МАЙОРА НИКОЛЬСКОГО
Нахожу описание этого дня в дневнике: «Парк Горького, звон медалей и стук палочек. Купили по охапке нарциссов, договорились дарить по одному и только одиноким — и через пять минут остались с пустыми руками. Через два часа нашли политруку Феде одного однополчанина, связиста, и вздохнули с облегчением. Так упорно искала глазами табличку «84-я дивизия», что потом некоторое время принимала за номера дивизий ценники. К полудню ветеранов растворила толпа, идущая в итальянский Луна-парк...»
Язык — это раненый немец,
подобранный дедушкой Федей,
лепечущий без умолку:
то ли прося пощады,
то ли творя молитву,
то ли военную тайну
выдавая...
— И что с ним стало,
дед, а дед?
Помолчал, ответил:
— Нихт ферштейн!
И опять умер.
На самом деле я не спросила, что стало с немцем-языком.
И его фронтовых рассказов — тех, что дословно повторялись во время семейных застолий, — почти не помню. Повторенье — мать забвенья.
Все, что осталось для памяти, — фотография, сделанная в метро по пути в Парк культуры, и «Житие майора Никольского, рассказанное им самим однажды на кухне», которое мы с братом (мне было 17, ему 10) записали, беллетризовали по мере сил и издали в четырех экземплярах к дедушкиному дню рождения...
«Первое боевое крещение я получил, не дойдя до полка. В полк я шел пешком, если встречал наши расположения, просил у солдат: «Братки, покормите!» В тылах полка налетели немецкие штурмовики и начали бомбить нас. Я лежал в балке, а вокруг грохотали бомбы. «Моя сейчас, моя сейчас», — думал я, а потом как рванул... Это было рекордное время...»
«Готовится, к примеру, наступление, прикрепляешься к части, проводишь разъяснительную работу, даешь комсомольские и партийные поручения типа: первым подняться в атаку и поднять других криком «Ура!», что под огнем непросто...»
«Помню, как мы форсировали Днепр — ночью, на понтонах и деревянных лодках, с пулеметами, под шквальным огнем врага и ответным огнем нашего прикрытия. Я передал командиру полка приказ и по телефонному кабелю пошел в роту. Вдруг слышу — немецкая речь! Оказалось, я по ошибке пошел по немецкому кабелю. Я вернулся. «Иван! — крикнул комполка своему ординарцу. — Я тебя расстреляю! Отведи капитана в роту!» Комполка был пьян... За эту операцию я был награжден орденом Красной Звезды...»
И еще в том «Житии» пять-шесть историй.
Дедушкин полк идет по дороге, и последний солдат подрывается на мине. Дедушка — в воронке, окруженный немцами; и вдруг — густой снег («В сентябре! Воистину Бог спас!» — комментирует наш политрук.), и немцы отменяют атаку. Дедушке дают задание подорвать мост, чтобы наши солдаты не отступали дальше...
Но больше всего дедушкиных рассказов про то, как радовалось население «братских стран» по поводу дедушкиного в них вступления (застрявший в памяти топоним: Секешфехервар). И бабушкино — репликой в его рассказе — незабываемое: «Он вернулся только в конце 46-го — то-о-олстый! А я такая худая, что даже месячные прекратились...»
Бабушка не пускала. Но Федор надел ордена
и пошел в Совет ветеранов. Блажен муж,
иже не иде в Совет ветеранов в такой мороз
в свои девяносто. Но Федор надел ордена.
И почти вернулся.
Каких-нибудь двести шагов,
сто стуков палочки —
и был бы дома, но тут
дедушку Федю убил наповал Дед Мороз.
...Лежал на снегу, желтый, как апельсин.
Палочка рядом — древко. А знамени нет.
Умер как воин. Стоя. Можно сказать, в строю: повис на руках двух ветеранов, которые провожали его домой. Не дожил до 90 лет восемь дней. Продукты, купленные к юбилею, были съедены на поминках. Еще долго после похорон бабушка получала поздравления однополчан...
Дедушка пел в церковном хоре
дискантом: «Со святыми упокой».
Дедушка пел в другом хоре
тенором: «Там вдали, за рекой».
Дедушка с девочкой пели дуэтом
у реки: «Там вдали, за рекой».
Лирическим сопрано соло спето
дедушке: «Со святыми упокой».
Соло, потому что не в церкви, а на кладбище — Домодедовское кладбище! — дом деда... И родные мои атеисты, услышав мой дрожащий — какое уж там лирическое сопрано! — голос, наконец смогли заплакать... Сын священника, внук священника, правнук священника, рожденный, чтобы стать священником, политрук Федор прожил жизнь праведника. Каждый год мы находим на его могиле цветы — кто их приносит? Бог весть...
1906 — 1996.
Вычитанье из меньшего большего.
В ответе — отрицательная величина.
Смирно! На мертвый-живой
рассчитайся!..
Из прошлого — прошлого.
Боб, суетливо снимающий
с дедушкиного пиджака ордена.
До сих пор перед глазами: на диване — дедушкин парадный черный пиджак, на полу, на коленях, — Боб, дядя Боря, дрожащими руками отвинчивающий ордена...
А 9 Мая 1996 года (и 1997-го, и 1998-го, и 1999-го) Боб поехал в Парк культуры, повесил на грудь картонку с надписью «Федор Николаевич Никольский, 84-я дивизия» и стал искать дедушкиных однополчан.
И много в тот день было в парке людей с табличками на груди.
О ВОВ! Кажется, не только ее воины — актеры, игравшие в военных фильмах, и те уже умерли. Но Боб и в этом году пойдет в Парк Горького. Но когда я пою лирическим сопрано (а Федор пел великолепным тенором) «Землянку», две девочки подпевают мне...
Вера ПАВЛОВА
На фотографиях:
- ЭТО ПОСЛЕДНЯЯ ФОТОГРАФИЯ ДЕДУШКИ ФЕДИ. 9 МАЯ 1995 ГОДА. МЫ С МОЕЙ СТАРШЕЙ ДОЧКОЙ НАТАШЕЙ ВЕЗЕМ ФЕДОРА В ПАРК КУЛЬТУРЫ. ФЕДОР ЕЗДИТ ТУДА КАЖДЫЙ ГОД, ЧТОБЫ ПОВИДАТЬСЯ С ОДНОПОЛЧАНАМИ (ПОВИДАТЬСЯ? ОН ЖЕ ПОЧТИ СЛЕПОЙ!..)