Я В ЗЕМЛЯНКЕ, ВОКРУГ ТИХО-ТИХО. 2-Й ЧАС НОЧИ.
«...НАС СЕТАБА АНИ ХОНДОЙ НА ПЕРЕДОВОЙ»
Лет десять назад в турпоходе по Ленинградской области (вепсовский край) я нашел солдатское письмо военных лет. Пишет молодой парень, с фронта. Парнишку, как видно, наскоро обучили и отправили на передовую. Листок почти истлел, буквы выцвели, но прочесть все-таки можно. Парнишка, похоже, вепс, потому что русские слова кое-где перемежаются какой-то другой лексикой. А может, и потому перемежаются, что цензура военная действовала. Привожу его, как оно есть, в той же орфографии.
1941 года 28 октября. Добрый день веселый час пишу письмо и вижу вас Здравствуйте дорогие родители папа и мама и дорогие сестрицы Августа и Елена. Кланяется вам ваш сын Орлов Артемий Ал. Дорогие родители я сечас нахожус на одыхе на одых прибыли 25 октября от передовой, сечас нас учат 12 часов в сутки изучаем станковый пулемет мы сечас от фронта 20 километ дорогие родители я издому писем неполучаю уже полтора месяца незнаю вы получаете или нет мойи писма. дорогие родители незнаю как вы поживаете а живу очень плохо зато что война дак должны сами понимать что жить трудно.
Дорогие родители папаша и мамаша и дорогие сестрицы Августа и Елена нас сетаба ани хондой на передовой 800 грам лябад а супуд кетаба 3 раза паивяк супуд кетаба ани осондом иксь вези сахаран адаба кашкачой пяивяй. дорогие родители нам уже дали зимние шапки и рукавицы и суконные онучи да уминя сапоги разорвались придется взять ботинки и очень тесные уминя сапоги дорогие родители я сегодня купил носки и зеркальце и карандаш за всо одал 5 рублей. Дорогие родители денег уминя ест 80 руб а купить здес нечево. дорогая маминка мед сечас опендахтаба вяхяжен и сразу отпрв виба на передовую дорогие родители ишо рас кланяюс я вам по нискому поклону павпе и маме и Августе и Елене дорогие родители передайте поклон дорогой сестрицы Дуси и Феди и Маши. Дорогие родители передайте поклон девкам Нуры ипани и Олги и остальным наши колхозникам заобща от Орлова. я сечас сижу вземлянке у печечки и пишу писмо дорогим родителям. Дорогие родители я пишу вам точный адрес. Полевая почта станция (неразборчиво) 708-ой стрелковый полк (неразборчиво) пулеметная рота (неразборчиво) Орлову Ар. Ал. дорогие родители досвидания остаюсь жив и здоров того и вам желаю если получите мое писмо то пишите ответ.
Бог ты мой! Да ведь этот Артемий Ал. Орлов еще ребенок! Это дите, сущее дите, то, что в народе называют «сосунок». Ведь эти его беспрестанные обращения к родителям — это, знаете, что? Это как в детстве: «Мам, а мам!» «Чего, сынок?» А ничего, ему просто звук материнского голоса нужен.
Дите-то дите, но терпит. И уже зреет мужской стержень, мужское достоинство — «дак сами должны понимать, что война и всем трудно».
И этот мальчишка-то в самый ад был сунут! В жесточайшее кровавое месиво. И он лежал за пулеметом. Он нас оборонял, чтобы мы сейчас в тишине и уюте читали его письмо.
Евгений Николаевич БИЧ
Санкт-Петербург
ОН ПЕРЕТЯНУЛ РАНЕНУЮ РУКУ ЛОЗОЙ
В пяти верстах западнее Донца Северского, в поле между Шебелинкой и Гусаровкой растет раскидистый явор. Под ним похоронен сержант 206-й отдельной бригады прикрытия 57-й армии, уроженец села Евгеньевки, что на Одесчине. Его гибели предшествовало поражение трех наших армий, окруженных под Харьковом в мае 1942 года. Тогда, прорвав оборону, танковая армада фельдмаршала Клейста устремилась в направлении Воронежа.
В бригаду прикрытия входила и отдельная противотанковая артиллерийская батарея лейтенанта Нетапова, также оказавшаяся в окружении. Уже на первой исходной позиции в урочище Мигачино она была накрыта бомбами пикирующих «юнкерсов-88» и понесла тяжелые потери. Укрыться в лесу, чтоб не попасть в плен, лейтенанту пришлось с одной уцелевшей пушкой, шестью номерами орудийной прислуги, с 18-летним артразведчиком Гречухиным и раненным в плечо батарейным радистом Дмитриевым. С наступлением ночи они попытались пробиться к своим. Под тягач для пушки приспособили кем-то в панике брошенный исправный «виллис». Там же, у разбомбленного моста, к ним присоединились отбившиеся от своих частей четверо саперов. Шли ночами в направлении Красного Лимана, избегая дорог, не ввязываясь в бои. Три ночи без событий, а четвертая...
А четвертая... На окраине поселка Лозовеньки взвились ракеты, и тут же из каменной башни по группе Нетапова ударили пулеметы. Пушку бойцы развернули быстро, и после посланных ими по башне снарядов пулеметы умолкли навсегда. Но в бою погибли наводчик Ширяев, заряжающий Нептаха, водитель Логинов и двое саперов. От зажигательных пуль запылал стоявший за обочиной тягач. Ночь, озаренная горевшим «виллисом», казалась еще более темной. Дальше пушку с ящиками снарядов за лямки тянули на себе. Быстрее уйти бы от поселка в темноту. К рассвету они с трудом одолели насыпь шебелинского шоссе, тащить на себе пушку не было сил. Остановились у выступа лесной рощи на шоссе. Лейтенант, как и другие, едва держался на ногах, но старался не выдать себя.
Светало. На шоссе неожиданно появился немецкий бронетранспортер с десантом на борту, он повел по артиллеристам трассирующий огонь. Но был подбит Нетаповым с первого снаряда. Десантники выскочили из горевшего БТ и залегли за дорожным выступом.
Раненому радисту Дмитриеву лейтенант приказал добраться до ближнего хутора, там сделать перевязку и ждать подхода всей группы. Его перевязали в полевой кагатной теплице прятавшиеся там от немцев гусаровские беженки Елена Николаевна Семичева с 16-летней дочерью Лидой. От орудийной позиции теплица отстояла всего метрах в пятидесяти, и радист и женщины видели все, что произошло с группой Нетапова.
Сперва донесся нарастающий гул моторов, и вскоре к горевшему бронетранспортеру подошел танк с мотопехотой и штурмовое самоходное орудие. Самоходка, чтобы страховать танк, сошла с шоссе и остановилась на пригорке — за выступом кургана.
Лейтенант Нетапов решил принять бой. Тремя точными пушечными попаданиями они подбили танк, заклинив тому башню и лишив хода. И тогда ахнула самоходка, посылая один снаряд за другим.
Когда обстрел затих, Дмитриев и женщины увидели из своего убежища лежащую вверх колесами разбитую пушку и разбросанные тела погибших.
Елена Николаевна с Лидой нашли в теплице лопаты, чтобы похоронить погибших артиллеристов. Но то, что они увидели, было совершенно немыслимым. Неподвижный солдат вдруг привстал, огляделся, как бы не понимая, что с ним произошло. А затем, опираясь на одну руку, пополз к лесной опушке. Рукав и гимнастерка были в крови. Чтобы остановить кровь, он сломал лозину росшего рядом явора и перетянул лозой раненую руку. Придерживаясь за ствол дерева, он поднялся. И шатаясь пошел по пустынному полю — в сторону теплицы. Дмитриев уже издали узнал своего друга Сашу Гречухина и стал звать его. Внезапно появился мессер и дал пулеметную очередь. Как бы не веря, что в него уже вошла смерть, Саша надломился в ногах и медленно упал на траву.
Дмитриев с Еленой Николаевной и Лидой похоронили его там, где он упал, — посреди поля. Мать и дочь накрыли его своими платками, положили поверх могильного холмика солдатскую каску. Пилотку с написанной на изнанке его фамилией оставили себе.
Через год Елена Николаевна с Лидой пришли на то поле из Гусаровки упорядочить место захоронения 18-летнего артразведчика Гречухина. И вдруг увидели, что из лозины, которой была перетянута Сашина рука, выросла крохотная зеленая веточка. Ржавела под дождями солдатская каска, а рядом с ней шел в рост, тянулся листками к солнцу молодой яворок.
Сейчас над могилой под Гусаровкой шумит уже могучее дерево — живой зеленый обелиск Саше Гречухину. В соках того дерева — кровь солдата, отдавшего жизнь за Отечество.
Николай Николаевич ЗУБЬЯКОВ
член военно-исторического общества при ЦАМО,
инвалид Отечественной войны
Алушта (Рыбачье), Крым
А ОН ХОДИТ ПО СНЕГУ БОСИКОМ
Родом Александр Михайлович Заречнов из деревни Вишенки Калужской области. В 41-м, окончив девять классов, пошел на шахту. Шахтеров на фронт не брали. Но в апреле 43-го он вместе с другом Павлом Прасуковым сменил отбойный молоток на винтовку. После четырехмесячной учебы в Тульском пулеметно-зенитном училище их, 18-летних, отправили на Северо-Западный фронт. А спустя два месяца был тот страшный бой под Старой Руссой. Плавился металл, горели танки... Пулеметчик Заречнов со своим неумолкающим максимом оказался мишенью для противника. Осколок пробил каску, он истекал кровью. Пашка вынес мертвое тело друга с поля боя и побежал догонять часть. После боя написал письмо в Вишенки о гибели Сашки, а потом и похоронка пришла. Однако судьба распорядилась иначе — выжил чудом. Подлечившись, Заречнов вернулся домой инвалидом.
В 49-м поступает учиться в совхоз-техникум — туда брали инвалидов. Потом блестяще сдает экзамены в Тимирязевку, однако не приняли его в академию из-за инвалидности. С этими отметками его зачисляют в сельхозинститут в Ижевске. Третий диплом Заречнов получил об окончании историко-философского факультета Удмуртского университета. Какую же надо было иметь волю, чтобы ему, искалеченному войной, успешно учиться!
Работал зоотехником, затем в Минсельхозе Удмуртии, потом в штабе гражданской обороны.
А что же Пашка Прасуков? Прошел всю войну. Вернулся израненный, но с победой. Сейчас живет в Гродно. Как-то приехал он в Вишенки, зашел навестить мать погибшего друга. И вдруг... «Да живой он, живой, сейчас в Ижевске», — заплакала мать. Встреча состоялась только в 86-м году. Долго стояли молча. А потом... Сами понимаете, о чем могли говорить два искалеченных войной человека.
Я часто бываю в гостях у Александра Михайловича, живет один, не так давно умерла жена. Носит осколок, на операцию не соглашался. Рисует, пишет стихи. Зимой в 30-градусный мороз он, 74-летний, в шортах и футболке ходит босиком по снегу. «А ведь как страдал после войны, — вспоминает, — никакие врачи не помогали. Решил лечить себя сам. Закаливание, сырые овощи. И постоянная работа... Да и правнук мой, пятилетний Степашка, — он дает мне жизнь».
Счастья вам, Александр Михайлович, и долгих лет.
Александр СУТУЛОВ
Ижевск, Удмуртия
ТАКОЕ СИНЕЕ НЕБО И СПАСИТЕЛЬНЫЙ ДОЖДЬ
Летом, спустя 30 лет после Победы, довелось мне побывать в Хатыни. В бронзе шел старик Каминский с ребенком на руках, а кругом печные трубы уничтоженных подворий — и печальный погребальный звон колоколов. А еще далее — длинная стена с зарешеченными окнами. Каждое из них обозначало один из лагерей смерти, устроенных немцами на белорусской земле. И я подумал: «В каком из них безвестно сгинул бы и я, если бы не тот спасительный для меня единственный дождь в эти знойные дни сорок первого года и не тот боец, который, обернувшись, увидел меня».
И вспомнилось мне...
С началом войны наш 15-й отдельный полк связи разделился на две части. Специалисты второго года службы обеспечивали связью штаб Западного фронта. А первогодки, включая и нас, красноармейцев, стали 53-м запасным полком действующей армии. Когда немцы подошли к Минску, вечером 26 июня походной колонной полк направился на Бобруйск. У каждого были винтовка, противогаз, саперная лопатка, шинель и сухой паек. Колонна шла по уставам пехоты. Летавшие над нами самолеты с крестами на крыльях обстреливали всех, кто был внизу. Шли от сумерек до рассвета, а иногда и круглые сутки, зачастую без еды. Вскоре командиру полка капитану Микшакову сообщили, что Бобруйск занят врагом. Предстоял отход лесными грунтовыми дорогами. Вскоре стали появляться отставшие, в том числе и из-за плохой воды из случайных грязных источников. Через несколько дней наш старшина Чинокал сумел раздобыть одноколку и при этом был обстрелян немецкой танкеткой. А затем закормил нас свининой и еще чем-то. Вскоре свалился и я. Не смог идти с колонной. Мне говорили: «Терпи, поможем, потянем...» Ответил: «Обузой быть не хочу». Доложил взводному. Тот вздохнул. И вот я сижу, обессиленный, приговоренный к плену ли, к гибели, не знаю. Сижу, опираясь на винтовку, спустив ноги в канаву, вижу, как уходит колонна. Я один.
Вдруг — неожиданный короткий сильный дождь! Промок до нитки, и вынужденная «диета», возможно, помогла. Решил: попробую пойти, а там будет видно... Через какое-то время добрел до маленькой деревушки. И вот те раз: перед глазами грузовик, в который влезал, как оказалось, последний боец нашего полка. И он оглядывается, видит меня, кричит: «Чугунов!» Я поднажал. И вот уже мы в кузове последней машины.
Потом было много всякого — война для меня закончилась 9 мая в Восточной Пруссии, когда я был заместителем командира 102-го отдельного ордена Александра Невского Млавского полка связи, инженер-капитаном. По белорусской земле прошел я в 41-м от Минска до Рославля. И обратно, от Орла до Восточной Пруссии. Осталось на всю жизнь доброе чувство к белорусскому народу.
Когда мы с женой Аленушкой покидали Хатынь, я вспомнил: такое синее и необыкновенной красоты небо было после того спасительного дождя, когда я остался один, а моя колонна уходила у меня на глазах...
Александр ЧУГУНОВ,
кандидат технических наук, доцент, инженер-полковник
Санкт-Петербург
СЛОЖИЛИ ГОЛОВУ НАШИ МУЖИКИ...
В годы войны наша семья жила в большом селе Воронежской области. 9 мая 1945 года мы были в школе, в класс вошла учительница Анна Михайловна, радостная: «Уроков не будет! Война закончилась! Я поздравляю вас с Победой! Будет митинг, и мы с вами пойдем на митинг!»
На митинге колоннами стояли солдаты и школьники. Жители села вклинились между колоннами. Выступали командир воинской части и местные руководители, Герой Советского Союза и еще кто-то. Вдруг я услышал, как одна женщина, стоявшая рядом, сказала кому-то, всхлипывая: «А мой-то Сашок не вернулся, так хоть бы она и не кончалась... Господи, прости меня». Я с испугом посмотрел на нее. Она плакала. Вторая женщина тоже плакала. Я ничего не понимал.
Я радовался Победе, хотя мой отец, Славгородский Петр Иванович, не вернулся с фронта. Он погиб под Москвой, недалеко от станции Крюково Октябрьской железной дороги, при штурме зданий, в которых перед войной размещался детский дом «Интернационал». Похоронили его местные жители. И здесь, на митинге, я почему-то вспомнил, как сразу после боя, прошедшего через наше село, к нам пришла соседка и сказала: «Там немец лежит убитый». «А за домом еще один, — ответила бабушка и добавила: — А дома, там, в Германии, ждут их». Я тогда с удивлением посмотрел на бабушку, фашистов мы все ненавидели, но ее слова запомнились: их тоже ждут...
Митинг закончился, все стали расходиться. Только женщины встали группками. Я услышал, как одна сказала: «Вот и Победа, а мужиков-то наших нет. Так и останемся одни... Хотя бы какого-нибудь. Пусть безногого...» Я был потрясен. Моя мама, Славгородская Прасковья Ивановна, с трудом пережила гибель моего отца. Всю свою жизнь переживала. Иногда даже странной казалась. В задумчивости, погруженная в собственные мысли, она часто говорила сама с собой: «Погиб, вот, Петр, сложил голову, не вернулся...» Плакала, жалея отца, а потом упрекала, как будто бы он виноват, что не вернулся с фронта. И говорила мне: «Сынок, помни отца, люби его». И тут же ругала его и судьбу, считала, что он не имел права погибнуть.
Только спустя многие годы, став уже достаточно взрослым, я смог понять, какое горе пережили и вынесли наши русские женщины.
Михаил Петрович СЛАВГОРОДСКИЙ
г. Фрязино Московской области
На фотографиях:
- МИХАИЛ САВИН. БОЙ НА ГРАНИЦЕ. 1944 Г.
- МИХАИЛ САВИН. ПОЭТ АЛЕКСЕЙ СУРКОВ.