ЛЮБОВЬ К ТРАВЕ

ЛЮБОВЬ К ТРАВЕ

— Знаешь, Борь, — сказал мне Анатолий Николаевич Бочинин, — я когда в сорок пятом году начал снимать, нам всем — кто с фотоаппаратами — выдавали в МГБ такую бумажку с круглой печатью. Там было двадцать шесть объектов Москвы, которые можно снимать. Остальное было снимать нельзя.

— Ну и какие объекты? — спросил я.

— Ну какие... — стал вспоминать Анатолий Николаевич, — площади, мосты... Стадионы, конечно.

Мы с Бочининым как раз находились на стадионе, на красной гаревой дорожке, где во время матча бегают счастливые мальчики в спортивной форме и подают футболистам мячи. На красной гаревой дорожке сейчас лежал грязный полиэтилен, скатанный в тюки. Еще лежал одинокими кучками последний упорный снег, от него пахло холодом. Еще снег был где-то наверху, на стеклянной крыше. Он был виден сквозь стекло. А от неба, правильным овалом висевшего над стадионом, пахло теплом и счастьем. Сразу за гаревой дорожкой начиналась трава. Настоящая свежая трава. Редкая и пронзительная. Нигде в Москве сейчас нет настоящей травы. Только тут, в «Лужниках».

По полю ходили люди в синих куртках и с дачными граблями. А вокруг поля — солдаты со строительными носилками. В зеленых куртках. Сразу за голыми, без сетки, воротами стояли важной кучкой (и в черных куртках) руководители всей этой подготовки к Первому Матчу Сезона. Я точно знал, что если бы они могли сейчас сказать свое веское слово, то каждый из них выгнал бы нас с Бочининым отсюда к чертовой бабушке. Чтобы не мешали работать со своей фотосъемкой.

Но выгнать они нас не могли. Нас сюда пустил сам начальник Большой Спортивной Арены — Олег Александрович Григорян. Он только об одном нас попросил:

— Долго, пожалуйста, траву не топчите. И если можно, пусть только дети. Пусть дети, они легкие... А взрослые — только на дорожке. Газон еще очень слабый.

Поэтому мы с Бочининым стояли на красной дорожке. А дети — Толя и Саша, наши статисты, — стояли на самом краешке поля. Они волновались и стеснялись. У каждого к пальцу был привязан за ниточку воздушный шарик. Почему шарик — чтобы мячом не разыгрались, не разбегались. А почему привязан — чтобы не улетел. Туда, на середину, откуда его уже не достанешь. Потому что опять же бегать по этой траве страшно.

Мне очень хотелось сказать детям речь. Примерно такую:

— Дети! Дорогие мои! Елки-палки! На чем вы стоите! Вы видите, на чем вы стоите? Вы стоите на газоне, которого еще не касалась этой весны нога футболиста! А ваша нога буквально вот касается этого газона.

Но я промолчал. Только когда мы уже возвращались, я потрогал Сашу за плечо и сказал: больше, наверное, уже и не побываешь тут никогда.

И чтобы тут же забыть это нехорошее слово «никогда», мы договорились прийти в субботу на футбол. Пусть не на газон — на трибуну. На Первый Матч Сезона. Если, конечно, погода будет такая же. Как в этот день.

Мне почему-то очень хотелось прийти на стадион до всякого футбола. Кожей почувствовать, как он идет, приближается. Как до него остаются считанные дни и часы. Я стоял внутри пустой «лужниковской» чаши и как будто таял в этой солнечной пустоте. Пустым было это нежное изумрудное поле с мокрой свежей землей. На той части поля, где лежала почти черная тень и была минусовая температура, стояли космические лампы на колесиках и невидимыми лучами грели траву. От них поле становилось еще пустее. А люди с граблями были точно совсем как космонавты на Луне.

Пустым было и небо. Яркое, как краска из школьной гуаши. Макай в него кисточку и рисуй. Пустым был воздух, нагретый мартовским солнцем. Но он все равно был еще холодный, воздух. Сквозь закрытые ворота доносилась пустая восточная музыка с ярмарки. Музыка пахла мандаринами и шашлыками. И морем.

И я хотел, чтобы моя душа тоже стала пустой. Но она все никак не становилась пустой. Она помнила о выборах, о войне, о том, как я пробирался сюда с Сашей сквозь тесные ряды с дубленками и шубами. И чуть не опоздал. Моя душа все помнила.

А надо было уже забыть. Потому что скоро футбол.

Сейчас, когда я пишу эти строки, вы все уже знаете. И как сыграли «Спартак» с «Аланией», и как вписался Цымбаларь в «Локо», и поставил ли Романцев в состав югославов, и была ли драка в Саратове на кубковом матче, и как отстоял в воротах Сметанин, и кто бегает справа — Кечинов, или Баранов, или оба вместе, и забил ли в первом туре надежда России — маленький и юркий питерец, нападающий Панов, и вообще все-все вы знаете, а я пока — ничего.

Впрочем, стоп. Вы, откроющие журнал в понедельник или вторник, этого ведь тоже не знаете. Только не еще, а уже! Вам неоткуда это узнать. Матч ЦСКА — «Локомотив», претендующий стать «намбер ван» в первом туре, не покажут вообще. «Спартак» (да и то лишь потому, что играет дома) покажут по REN ТV. Есть такой телеканал в некоторых районах Москвы (хотя, говорят, его и не в Москве принимают тоже). Теленачальники ОРТ-РТР-НТВ-ТВЦ прочитали в газетах, что уровень нашего чемпионата уж очень низок. Ниже прямо даже плинтуса. Что смотреть его никто не будет. Они уже потратили эти деньги на другое. Они будут спать спокойно.

Но я не хочу о них писать. Я абсолютно уверен, что потом вмешается какой-нибудь другой начальник, наорет, натопает ногами, нажмет на кнопку — и футбол появится. Пусть в записи. После двенадцати ночи. После всех дебильных сериалов. После всех наиважнейших новостей. Но появится. А от этого дурацкого скандала будет только польза: люди помчатся на трибуны (на международных встречах уже аншлаг, но скоро будет и на домашних).

...Это нормальная ситуация. Футболисты уже играют за деньги. А зрители еще за деньги смотреть их не хотят. Или просто не могут. Как везде — бизнес уже есть, а экономики еще нет. Глупо, но факт. Это значит, что кто-то где-то на всех этапах, на всех ступеньках откладывает понемножку себе. И что-то никак не состыкуется, не наладится в этой цепочке. А результат расстыковки простой. Одной минуты не хватило, чтобы победить вторую команду Англии и пройти дальше в Кубке УЕФА. Одной минуты не хватило, чтобы лихой сборной Романцева пройти в финал Европы. Одной минуты не хватило, чтобы обыграть в сезоне 98/99 великий «Интер». Все время — одна минута, одна минута. Просто заколдованная минута. Такое бывает лишь по одной причине — мы сами не верим в то, что можем ИХ обыграть. Просто не верим. Не можем поверить. Нам внушили, что мы хуже. И мы ОТ ЭТОГО хуже. Именно от этого нелепого внушения. Каждый день я ищу статьи и комментарии про футбол. И каждый день нахожу про то, что уровень чемпионата, профессионализма, игры, техники, тактики — упал, упал, упал... Вот в то советское золотое время! Там было да! Там было ого-го! Но я же все помню — и тот чемпионат, и те команды. Я помню, как ТОГДА эти наши команды играли с западными — как нам всухую, влегкую, в одни ворота закатывали по четыре, по пять, по шесть мячей. НАШИМ ХОРОШИМ СОВЕТСКИМ командам. Очень сильным и профессиональным. Сейчас — на данный момент — «Спартак» и «Локо» играют на равных с любыми клубами Европы. Бьются в кровь, до последнего дыхания. Издеваться над ними — грешно.

Этот нелюбимый, захаянный, заплеванный всеми национальный футбол не просто вырос. Он сильно вырос. Но комплекс неполноценности его погубит. Если мы не будем их хвалить, все эти «последние минуты» их рано или поздно раздавят, сломают. Мы, как это ни глупо звучит, просто обязаны их любить. Когда мы ИХ любим, это значит — мы себя любим. Себя! А их есть за что любить. Наших игроков, наши команды. Которые даже по телевизору не хотят уже показывать. По той причине, что на фоне английской премьер-лиги или итальянской — они смотрятся хуже. Хуже, чем сборные мира, называемые «английскими» или «итальянскими». В которых каждый игрок стоит столько, как весь бюджет одного нашего клуба. По этой логике надо вообще перестать что-нибудь делать в этой стране. И всем встать в очередь к горячему бесплатному супу, который опять же будут раздавать по телевизору.

...Но мы все равно — будем. Будем любить. А иначе как? Да никак. Что для любви нужно? Вот вам мой опыт. Личный. Никому не навязываю. Посмотрите немножко на газон. Почувствуйте пустоту. Постойте на солнце. Вот и все. Что, не выходит? Давление? Сердце? Мысли?

Это тоже нормально. Это потом пройдет.

А пока Толик и Саня пинают шарики — головой, пяткой, шведой и пыром. Шарики разлетаются. Бах! И мы надуваем новые.

— Так, — говорит Бочинин, — ну, откуда снимать будем?

К нему у меня тоже приготовлена речь. Примерно такая:

— Анатолий Николаевич! — хочу сказать ему я. — Вот представьте себе, что эти пустые трибуны символизируют собой наше душевное состояние. Кончились выборы, вся эта суета вокруг дивана. Трибуны опустели. Матч закончился со счетом... Ну не важно, с каким. С другой стороны, мы все сейчас живем в ожидании чего-то нормального. Нормальных человеческих вещей. Футбола, например. Чтобы забыть о страшном, о глупом. Вот это и надо снять. Понимаете?..

Но я молчу.

— Так, ребятки, давайте поактивней. Так, так... Наподдай, Толя. Головой, коленкой.

— Надо, чтобы небо в объектив попало, Анатолий Николаевич.

Он послушно меняет объектив и показывает мне картинку.

На картинке пустое черное табло. Солдаты. Толя с шариком. И небо ослепительной голубизны. Господи, но какая же здесь трава. Детям становится холодно. Пленка кончается. Мы уходим со стадиона.

— Вот здесь начальство в теннис играет, — невпопад говорит Бочинин, показывая на новое здание. — Смотри, как сделали. Под мрамор.

— А вы с какого года сюда ходите, Анатолий Николаевич? — тоже невпопад спрашиваю я.

— С пятьдесят седьмого, а как же.

Ну да, в том же году «Лужники» построили. А меня еще не построили. Я думаю о превратностях судьбы. Тогда, в пятьдесят седьмом, бумажка с двадцатью шестью объектами, которые можно снимать, была еще в силе. Но уже не во всей силе. Уже можно было договориться. А сейчас бумажки никакой такой нет. А договориться стало трудно. Кругом частная собственность. И люди с рациями и в черных куртках.

— Пойдем в обход ярмарки. Не хочу ее видеть.

И мы идем мимо каменных друзей Бочинина: Яшина и Стрельцова, издали смотрим на них. И молчим.

Последний кадр мы сделали сквозь ворота. Поставили пацанов прямо в рамку.

— Чтобы «Спартак» забил, — смеется Бочинин.

...Такая примета.

Борис МИНАЕВ