— А то же они здесь, знаешь, как говорят: «Мы до Ростова дойдем!» Вот вам Ростов! Только Грозный жалко — там целых домов считай что и не осталось
ДОРОГА В ГРОЗНЫЙ
Cамолет в упор выпускает заряд и, сверкнув колпаком кабины, отваливает влево. На его месте тут же зависают две «вертушки», отстреливаются и тоже уходят. Немедленно, без перерыва начинают долбить минометы. Над многоэтажками стоит столб густого дыма. Будто трехлетний ребенок войну нарисовал. Только это вот ненарисованное.
«Ил-76» гремит, как консервная банка по железу, — грузовой борт МЧС втиснул в свою трубу медикаменты, телогрейки, отряд «Лидер» — подразделение для операций, связанных с высоким риском, взвод водителей-срочников и нас, журналистов. «Лидеры» смотрятся солидно — мышцы, автоматы, звездочки на погонах, водители солидны меньше — ребята типа «служба идет». Самые несолидные здесь мы, четверка из «Огонька» — две особы женского пола и две мужского, насквозь штатские. Бухаркова вообще выглядит артефактом — колготки, сапожки на каблуках... Лететь страшно. Потому что летим за репортажем в то место, где убивают. В Чечню.
В Моздоке нас обещали встретить, но, разумеется, никто не встречает — обычное дело в командировках. В пресс-центре Кошмана сообщают, что все уехали в Гудермес, завтра будут. Бредем по войсковой части в пресс-службу Министерства обороны. В части на каждом углу посты, причем не символические, какие вспоминаются по службе пятнадцатилетней давности, а вполне серьезные — бруствер из мешков с песком, бойницы — только каски торчат. В воздухе пахнет большой бедой, войной пахнет, и московский страх проходит — бояться за себя в такой обстановке не то что стыдно, а как-то мелко и неуместно.
В пресс-службе тоже пусто, стоим у порога в раздумьях о ночлеге. Из дверей выходят два мужика в синих штормовках с надписями: «Медицина катастроф». Наши девицы на два голоса кричат:
— У нас катастрофа! Ночевать негде!
Мужики поворачиваются:
— Можно их в инфекционный бокс...
Мужики оказались первым замминистра здравоохранения России и руководителем бригад полевого многопрофильного госпиталя. Грузимся в уазик и едем в моздокскую больницу. Моздок, по которому проезжаем, сверкает огнями, несмотря на непосредственную близость стреляющей Чечни и еще большую близость аэродрома, откуда уходят на Грозный штурмовые «Су-24». Такое впечатление, что именно сейчас этот провинциальный осетинский город переживает пору своего расцвета — когда еще столько народу сюда съедется...
В инфекционном боксе, переделанном, кажется, из банального сортира, распиваем запасенную бутылку под короткие, как выстрелы, военные тосты типа «за удачу». Положение обязывает.
Утром нас будит Юрий Алексеевич — тот самый главный над госпиталями:
— Почему у вас дверь открыта? Здесь так нельзя. Вот месяц назад сюда шли семьдесят боевиков.
— Куда — сюда?
— Ну, вот нашу больницу захватывать. Их по дороге перехватили.
Володя Смоляков чешет бороду:
— Интересно, если бы боевики пришли и увидели, что дверь заперта, они что — постучались бы и ушли?
В эту кампанию за журналистами следят со всей строгостью, без аккредитации в пресс-службе ты проедешь до первого блокпоста. А оттуда — в комендатуру. И подписывает аккредитацию один-единственный человек, которого, естественно, целый день нет на месте. Слоняемся от пресс-службы Министерства обороны до пресс-центра Кошмана, представителя президента, и обратно. Наконец ближе к ночи объявляются и те и другие. Появляется и сам Кошман с командой из девятнадцати первых замминистров РФ. Правительственная комиссия приехала осмотреть на месте, как в Чечне восстанавливать совершенно убитое за последние шесть лет хозяйство. Я их понимаю — из Москвы весь масштаб разорения трудно представить.
...В эту ночь ночуем в лагере МЧС, на аэродроме рядом с ВПП. Просто пришли и попросились. Кажется, у этих людей свойство помогать другим превратилось в рефлекс. Командир только и сказал:
— Ну, вы — в палатку к «Лидеру», а девушки — в женскую. Да в столовую зайти не забудьте, там ужин как раз.
Всю ночь ревут взлетающие «сухие». Что творится в Грозном, представить страшно. По вечерним «Новостям» сообщили, что бои уже в районе площади Минутка, значит, наши начали настоящий штурм. Мы туда завтра двумя группами: девушки — на вертолете в Ханкалу к генералу Трошеву, а мы — за беженцами куда-то под Грозный.
...Подъем в полшестого. «Лидеры» берут ящик гранат, автоматы. Рассаживаемся по трем «КамАЗам» с бронированными кабинами: стекла толщиной в два пальца, бойницы-окошечки, закрывающиеся круглыми дверками с ручкой. У нас всего три ствола «лидеров» и пистолет начальника колонны полковника Игоря. Маловато, если что. В нашей кабине четверо — водитель, начальник и наш фотограф сидят, а меня загнали наверх за сиденья. Еле втиснулся, лежу на мешках с сахаром в позе человека с переломом позвоночника. Едем. До Грозного три с половиной часа.
Водитель из тех срочников, что летели с нами в Моздок. Это его первый выезд.
— Леша, — спрашиваю, — у тебя когда дембель?
— Весной, скоро уже.
— А чего тебя сюда понесло? Опасно ведь.
— Приятно быть полезным.
Нормально ответил. Помнится, мы в свою срочную службу (в начале восьмидесятых) выше «Масло съели — день прошел» — в своей философии не поднимались. Может, действительно новые времена настали? И еще я за ними понаблюдал в части, за солдатиками, — внешних признаков дедовщины вроде нет. Война, что ли, так влияет?
— Игорь, — обращаюсь к полковнику, — отчего это у вас отношения такие человеческие? Будто и не армия вовсе.
— Ну, а как же. Мне, может, завтра с ним вот в бой идти. Я же в нем должен быть уверен, как в себе.
Въезжаем в Чечню у станицы Ишерская. Здесь шли бои — воронки, разбитые дома, но чеченки торгуют на рыночках у дороги. Эти рыночки потом встречались почти до Грозного. В Толстой-Юрте останавливаемся, выхожу прицениться. Тетки сразу накидываются, сверкая золотыми зубами:
— Начни торговлю, молодой! — на цыганок похоже.
— Ну и почем это? — тычу в бутылку газировки.
— Десять.
— А сигареты?
— Пятнадцать.
Что ж, цены вполне московские. Только шашлык дешевый — двадцать пять за шампур.
Колонна втягивается все дальше в Чечню, выпавший утром снежок понемногу тает на солнце, травка зелененькая, лес вокруг.
— Самые опасные места, — говорит Игорь, — потому что войск нет, и если банда прорвется, никто не поможет. Там, ближе к Грозному, спокойнее будет. Ну, исключая Старую Сунжу.
— Старая Сунжа — это что?
— Это куда мы едем. Леша, следи за дорогой — воронка вон.
Дорога разбита — то ли оттого, что долго не ремонтировали, то ли от воронок, то ли танковыми гусеницами. И еще вся дорога перекрыта блокпостами. Есть более укрепленные — с врытыми в землю бэтээрами, отваленными брустверами по краям окопов, взводом бойцов. Есть менее — мешки с песком, бетонные блоки на дороге. После очередной проверки колонны отрядом Внутренних войск Игорь ворчит:
— Сами себя, что ли, охраняют? И воюют так же. Я сейчас в Ханкале стою, насмотрелся этого. Армейская пехота, мальчишки, идет вперед без разговоров, молодцы, а эти — взрослые ведь мужики уже, все осторожничают.
Но в общем дорога до Старой Сунжи прошла спокойно, и даже движение кое-какое наблюдается. Правда, «Мерседесов» и «Вольво» не видно, самая роскошная машина встретилась — тридцать первая «Волга». И чем дальше в Чечню, тем больше телег, одна попалась вообще ни с чем не сообразная — ящик на двух деревянных колесах, запряженный непонятным животным — то ли лошадью, то ли ослом. И в ящике мужик-чеченец в лохмотьях и две девчонки, тоже в лохмотьях. Все трое радостно смеются беззубыми ртами, увидев наш белоснежный «КамАЗ». Уже близко к Грозному, над головой беспрерывно гудят наши вертолеты, и в той стороне слышно ритмичное «бум-бум». Деревни все грязнее, но чеченцев у дороги не меньше, чем прежде. Вид у них, мягко говоря, небогатый. Помятый вид.
— Чего это они сюда высыпали? — спрашиваю.
— Да они всегда здесь стоят. Работы нет, делать нечего.
Работы на самом деле навалом — вон сколько домов разбитых, иди чини. Наверное, хозяева еще не вернулись или ждут, как повернется, чтобы одну работу сто раз не делать. Вот удивительно, здесь, на севере, и дома победнее, и чеченцы больше обрусевшие, а разрушений больше. В то время как «настоящий» чеченский юг, где мы были на следующий день, войска прошли практически без боев до самых предгорий. Может, именно потому, что там традиции сильнее — послушались боевички своих старейшин?
Колонна вползает на гору уже по полностью разбитой дороге и останавливается. Справа что-то большое, фабрично-заводское, с проломами в стенах и пустыми окнами, а впереди, через поле — Грозный. До закопченных многоэтажек километра два, и с нашей стороны на них заходит самолет, в упор выпускает заряд и, сверкнув колпаком кабины, отваливает влево. На его месте тут же зависают две «вертушки», отстреливаются и тоже уходят. Уже больше десяти часов, и это последняя атака с воздуха. Немедленно, без перерыва начинают долбить минометы. Грохот такой, что я сначала не могу определить откуда. Ага, вон за забором метрах в ста. Над многоэтажками стоит столб густого дыма. Будто трехлетний ребенок войну нарисовал. Только это вот ненарисованное.
Выходим из кабины, начальство совещается с офицерами на КПП.
— Зашли бы за машину, — машинально бросает Игорь и, увидев вышедшего Лешу, ласково берет его за рукав:
— Тебе сколько лет?
— Двадцать.
— Так вот я хочу, чтобы тебе исполнилось двадцать один. Марш в кабину.
Сзади, в небольшой лощине стоят три «жигуленка».
— Частники, — кивает подошедший Игорь.
У меня глаза на лоб:
— Кому они здесь, на фиг, нужны, частники?
— На чужой беде наживаются. Беженцев за большие деньги вывозят. Простые люди страдают в этой войне, а кто-то наживается. Но, конечно, больше всех — главари этих бандитов. Простым людям уже эти боевики поперек горла. Если бы этого не было, то они не вытесняли бы боевиков из селений.. Ну что, вы здесь останетесь или с нами в город поедете? Там гантемировцы дальше, а потом вообще не поймешь, чья территория. Опасно.
— Где здесь сейчас безопасно, лучше скажи, — философски замечает Володя, закручивая объектив.
Едем по Сунже. Действительно, выходят два чеченца с автоматами. Бороды, кожанки.
— Я их больше, чем бандитов, боюсь, — говорит Игорь, — их же не отличишь, свой он или с той стороны вышел.
«КамАЗы» крутятся по узким улочкам. Над головой в город летят мины, грохот еще сильнее. Проезжаем примерно километр и въезжаем во двор бывшей колонии. У ворот воткнут шест с флагом. На флаге отрисованный по трафарету красный крест. Говорят, метрах в двухстах отсюда последний блокпост. Так что улица, по которой мы ехали, формально отделяет освобожденную территорию от территории боевиков. Наверное, это и есть то, что называют коридором, — место, в котором в данный момент не атакуют. Вылезаю из кабины и одновременно пытаюсь решить вопрос, что делать, если они вдруг выйдут из дома напротив. Мы приехали на двух машинах, охрану не взяли, бежать бессмысленно, стрелять не из чего. Решил, что подойду и возьму интервью — что еще остается...
Беженцев в накопителе человек сто. Живут сами по себе по комнатам бывшего медпункта. Часть грузится, часть остается.
— Вот вы, корреспонденты, — кричит пожилая чеченка, — посмотрите, в каких условиях мы живем! Воды нет, холодно, медицины нет. Снаряды залетают! И мы так уже второй месяц!
— Так почему же не уезжаете? Вот сейчас садитесь, мы вас в Знаменское отвезем, в лагерь беженцев. Там и свет, и врачи, и не бомбят.
— А вещи! — взрывается чеченка, — вещи как же! Нам три недели коридор обещают, чтобы мы смогли в город сходить вещи забрать. И вообще, что мы там в лагере не видели, мы, может, здесь обождем, пока город возьмут. Сколько можно — уже месяц третий микрорайон штурмуют!
Я что-то мычу в ответ, что, мол, быстро — не всегда хорошо. А в целом никаких сомнений, что Грозный возьмут в ближайшее время, ни у кого нет. Кстати, по поводу медицины. На следующий день нам рассказали, что из Грозного вышла группа чеченских врачей и прямо там, рядом с накопителем, они организовали медпункт. Даже лекарства свои принесли.
Наконец тех, которые едут, погрузили, отправляемся. Из-за угла выскакивает еще один мужик с двумя баулами и чуть не на ходу забирается на борт.
— Может, это боевик, а ты его подобрал, — говорю водителю.
В ответ он только улыбается:
— Проверят, кому надо. Мое дело вывезти.
Вот-вот, я же говорю, у всех эмчеэсовцев один рефлекс — хватать и спасать.
Однако на КПП действительно проверяют всех молодых мужчин — задирают рубашки и смотрят, нет ли синяков от автомата. Сейчас ни у кого не обнаружили, потом их еще будут проверять и проверять. Говорят, на днях в лагере в Знаменском несколько человек из банды обнаружили. Разбегаются боевички из Грозного. Сбривают бороды, прикидываются беженцами и бегут.
Все. Добро на выезд нам дали. Теперь — в Знаменское. Уже полдень, Грозный после многочасового обстрела горит, как факел. Столбов дыма уже около двух десятков. Канонада смолкает, на штурм выдвигается пехота.
...Обратную дорогу еду в кузове вместе с пятью беженцами. Дед с бабкой, мать с сыном лет двадцати и совсем старая бабулька. Все русские.
Обычно МЧС вывозит людей на оборудованных машинах, но в этот раз почему-то не сложилось, и кузов пустой, едем стоя — так меньше устают ноги. Но беженцы, кажется, не замечают мелких неудобств. Вещей при них почти нет — пара сумок и все. Они только сегодня вышли из города и еще вздрагивают при каждом резком звуке. Знакомимся. Женщину и ее сына зовут Люда и Сергей. Деда с бабкой соответственно — дядя Коля и баба Тоня. Имя древней бабульки с катарактой на левом глазу остается неизвестным.
— Почему вы раньше не ушли? — спрашиваю.
— Сначала думали, как-нибудь обойдется без штурма, — отвечает Люда, — а потом, знаете, как было? Когда в сентябре все началось, свет отключили, чеченцы все погрузились на машины и уехали. Они же кланами живут, там обязательно несколько машин есть. А наши, которые победнее, остались. Там сейчас в городе в основном русские. Говорят, тысяч тридцать-сорок. И потом, мы, например, перед началом событий отправили моих родителей в Краснодар к сестре за пенсией. Я и думаю — мы уедем, а они вернутся. Надо ждать стариков... Так вот и дождались, пока первая ракета на улицу не упала.
— Почему это вы родителей за пенсией в Краснодар отправляете? Здесь не платят?
— Что вы, какие пенсии! Ничего не платят, и работать негде. Я вот в военной части до Дудаева работала, делопроизводителем, а теперь — дома по хозяйству.
— А ты? — поворачиваюсь к Сергею.
— Тоже. Куры там, виноград.
Однако. Двадцать два года парню.
— Ладно, — говорю, — ну, а когда уж совсем бомбежки пошли, почему не вышли?
— Проводника не было. Только сегодня случай подвернулся. Сейчас без проводника-чеченца из Грозного не выйти. Особенно русскому. Во-первых, там же самые звери остались, увидят, что русский идет, пристрелят. Были бы нормальные люди — давно бы уже город сдали, видят же, что зажали их на пятачке. А во-вторых, снайперы. Нас сегодня даже с проводником снайпер обстреливал.
— Он, этот проводник, кто?
— Не знаю. Может, просто хороший человек, может, бывший боевик, понял, что конец скоро, бороду сбрил и хочет хорошим показаться. Вот он сегодня к нам пришел с утра и сказал, что это последний шанс — завтра такое начнется, что уже никому до конца штурма не выйти. Довел нас до поворота — дальше, говорит, мне нельзя, сами идите. Мы пошли и на пост вышли.
— Знаешь, — встревает Сергей, — как здорово было наших увидеть. Просто форму нашу российскую после этих морд! Это просто счастье какое-то!
— А вообще — страшно там было?
— Очень. У нас дом свой, крыша три раза обваливалась от обстрела. Вон, хочешь посмотреть, что у меня в карманах? Гвозди — крышу чинить.
— Только три дня назад она окончательно обвалилась. И мы спали как раз, не слышали, что налет. Спасло только то, что у нас кровати железные, вот на спинках она и задержалась, а мы уже ползком к выходу. Но самое страшное — не обстрелы и даже не боевики, а мародеры.
— ?
— Там сейчас расплодились такие сволочи, подростки в основном, под наркотой, которые ходят по домам, все отбирают, пристрелить могут. Оружия ведь немерено наворовали, у каждого автомат. Я, когда еще в части работала, в девяносто третьем, видела, как это делается: подъезжают штатские на грузовике и давай со склада грузить. Я еще тогда подумала, что добром не кончится. А что сейчас говорят, как дальше события развиваться будут?
— Ну, говорят, что Грозный скоро возьмут, а потом за юг примутся. По слухам, загонят боевиков в горы, а там — вакуумными бомбами...
— Ох, хорошо бы. А то же они здесь, знаешь, как говорят: «Мы до Ростова дойдем!» Вот вам Ростов! Только Грозный жалко — там целых домов считай что и не осталось.
— Люда, после войны возвращаться собираетесь?
— Нет. Хватит с меня. Поеду к сестре в Белореченск. Может, еще сегодня на поезд успеем, если в Моздок отвезут. Есть хочется — мы же там почти не едим ничего. Сегодня утром завтракали луком, обжаренным в бараньем жире, и аджикой.
— У вас деньги хоть есть?
— Есть сто рублей. Знакомый чеченец дал. Хороший человек, мы у него последние три дня жили, как крыша обвалилась. Он боялся — ведь эти гады, если узнают, что чеченец русских к себе пустил, приходят и расстреливают и тех и других. Но этот хоть и боялся, но пустил, и сто рублей на дорогу дал.
— Не хватит вам до Краснодара. Знаете, я на вокзале разменяю пятисотку и дам вам еще рублей двести.
...До вокзала они не доехали. Высадив часть людей в лагере в Знаменском, мы было направились в Моздок, но в Ставропольском крае на блокпосту колонну остановили милиционеры и стали проверять содержимое.
Потом узнавали у нас, как там в Грозном.
— И че ты туда поехал? — удивился один.
— Работа...
— Я имел такую работу...
А один особенно рьяный мент, положив руки на автомат, гордо вышагивал вдоль колонны с надписью «МЧС» и орал:
— И сколько вам за эту фигню забашляли?!
Я еще подумал, что он очень боится и что таким людям нельзя автомат доверять — они ведь со страха и пальнуть могут...
Короче, мы с фотографом пересели в другую машину, а наших беженцев опять завернули в Знаменское, в миграционную службу. Но я все же успел сунуть Люде деньги, правда, не двести, а пятьсот — менять было негде.
Я уверен — они доберутся (или уже добрались) до своего Белореченска. Спасибо спасателям, спасибо проводнику. Он ведь был прав: уходить надо было именно в тот день, потому что на следующий, когда мы затемно возвращались с юга Чечни на вертолете, небо над Грозным так гремело и светилось, что напоминало необъятную цветомузыкальную установку.
Антон МАКСИМОВ
|
