КОНЕЦ СВЕТА
ЧМО (человек морально опущенный, человек мотопехотного отделения, человек Московской области) — чрезвычайно емкое армейское слово, которым я охотно пользуюсь и по сей день. Ни от какого века не ждали конца света с таким пылом, и никакой век не подошел к реализации этого вечного подспудного человеческого ожидания так близко
«Какой не думал век, что он последний? А между тем они толклись в передней», — так или примерно так писал поэт и применительно к двадцатому столетию был прав особенно. Временами казалось, что — все. Тем не менее всякий раз находился какой-то спасительный волосок, за который в последнюю минуту можно было ухватиться. Грешным делом, я даже на инопланетян с их чудесными вмешательствами валил одно время.
Судите сами. Гитлер находился в каком-то месяце от атомной бомбы, но нацистское недоверие к евреям в конечном итоге сыграло свою роль, и отец бомбы уплыл к американцам. Коммунистическая зараза после разгрома Гитлера была сильна как никогда, но совсем старый Черчилль в Фултоне нашел в себе силы отмежеваться от победоносной коалиции, и мир, хоть и поплатившись «холодной войной», несколько
отрезвел в своем кратковременном левачестве. Сталин совсем было подготовил транспорт для массового переселения евреев в тундру, но тут же и скончался в собственных испражнениях, вследствие чего и евреи до сих пор во всем виноваты, и тундра не окультурена. Кеннеди и Хрущев довели мир до Карибского кризиса, но оба были люди отходчивые, поговорили по прямому проводу и сняли проблему. Андропов вел дело к Третьей мировой войне, но и у генсеков есть почки, как ни цинично это звучит. Наконец, Лужков-Примаков уже видели себя во главе России, но, кажется, у народа за последние десять лет отрос-таки маленький здравый смысл...
На Новый год, зная мою любовь ко всяким триллерам и одновременно ко всяким неприличиям, жена подарила мне изданную в «Военной библиотечке приключений» книгу польского писателя К. Пшездецкого «Конец». Книга реальная, могу показать, 1958 год. Если бы известный русский прозаик В. Конецкий опубликовал книгу «Пшездец», думаю, эффект был бы еще полнее.
Вечный двигатель не может крутиться вечно, потому что всякий раз мешает какая-то неизбежная, хотя бы и ничтожная с виду фигня. История не может прекратиться, потому что в последний момент обязательно вылезает зацепка, Божья помощь, лазейка, в которую рано или поздно протискиваются все. Если уж в двадцатом веке человечество не накрылось, есть основания полагать, что в двадцать первом ему точно ничто не грозит. Потому что именно двадцатый был пограничьем, первым испытанием, когда человек впервые смог создать технику в миллионы раз сильнее себя — и все равно в конечном итоге старая добрая мораль оказалась убедительнее и победительнее техники. Если не доигрались мы, детям точно бояться нечего.
Но страх был, и несколько раз в своей жизни я был ему свидетелем.
Бывший комсомольский работник, впоследствии публицист в районной прессе и, наконец, очередное воплощение Спасителя Мария Дэви Христос (далее для краткости МДХ, не путать с Московским домом художника) пообещала вместе со своим мужем и пророком Юрием Кривоноговым (он же Юоанн Свами), что устроит апокалипсис в Киеве в октябре 1992 года. Я написал Марии Дэви открытое письмо, тогда же опубликованное «Собеседником», где указал ей на ряд чисто технических ошибок в ее широко тогда распространявшейся газете «Юсмалос». Во-первых, она утверждала, что от нее непрерывно исходит излучение в 900 с чем-то рентген. Я посоветовал занизить цифру, ибо на Украине еще помнят, что такое 900 рентген, и побоятся подходить близко, что очень затруднит проповедь. Во-вторых, Мария утверждала, что внешне похожа на лицо с Туринской плащаницы. Я ей указал на десяток серьезных различий. Наконец, я дал ей понять, что второе пришествие Христа еще не означает непосредственного конца света, что с концом сопряжен еще ряд знамений и проч. Хрен-то она меня послушала. Всегда надо брать в консультанты профессионалов.
Между тем через два дня после публикации в приемную редакции явилась некая женщина лет сорока (как ее пропустили на вахте — не знаю), довольно грязная, с блуждающим взором и странной улыбкой, с руками, покрытыми экземой. Впрочем, одна рука была надежно упрятана в карман. Посетительнице нужен был Быков. Ну, мы в «Собеседнике» люди негордые: Быков, иди сюда, к тебе гости! И я пошел.
Она с внезапной силой выдернула руку из кармана (я поначалу испугался, что там нож или пузырек с кислотой, но там была свернутая в трубку газета «Юсмалос») и громко прокляла меня от имени МДХ, после чего сказала, что если редакция в трехдневный срок не покается, то всем кранты, и здание сгорит.
Надо сказать, до предсказанного МДХ апокалипсиса оставалось тоже три дня, так что когда я пошел доложить главному планы Белого Братства относительно нашей редакции, он совершенно не выразил должного беспокойства.
— Слушай, — сказал он доверительно. — Если она все врет, значит, они люди несерьезные. И конца света не будет, и контору они не подожгут. Так?
— А если не врет?
— А какая тебе тогда на хрен разница? Если конец света, пусть и контора горит, не жалко.
Этот нехитрый силлогизм меня почему-то успокоил, а через три дня МДХ вместе с ее блаженным кривоногим мужем арестовала киевская милиция при попытке самораспятия.
Вторая история заставляет меня о многом задуматься серьезней и произошла раньше — в то самое время, когда прикладная эсхатология вообще стала входить в моду. Тогда количество катастроф перешло постепенно в новое качество мышления — шел 1988 год, я служил в армии под Ленинградом, и осенью кто-то из водителей привез в часть газету, где черным по белому было написано, что через месяц в нас ударит метеорит.
Один доморощенный ленинградский исследователь замечал тут же, что налицо все приметы грядущего конца, вон и сахар уже подорожал (следовало какое-то сложное числовое обоснование связи между этими событиями), после чего сообщалось, что Христос уже явно среди нас, поскольку именно его пришествием должен быть ознаменован настоящий апокалипсис. Поскольку религиозный и оккультный бум в то время совпали, люди готовы были верить всему. Я спешно взял в ротной библиотеке книгу Косидовского «Сказания апостолов» и принялся пристально ее изучать.
Ходил я тогда в основном в достаточно халявный, дедовский наряд по КПП (служить оставалось полгода) и там мог сколько влезет читать книжки и писать письма, изредка отвлекаясь на то, чтобы впустить в часть командирскую машину или почистить снег вокруг ворот. В наряды со мной ходил солдат на полгода помоложе, назовем его Силуянов, человек из Новосибирского университета, филолог выдающейся физической силы, но крайне деликатного характера. Он был малый начитанный, умный, щедрый и внушаемый. Только природная открытость души и чрезвычайная легкость нрава спасает таких от почти неизбежного вытеснения в нишу чмошника, поскольку, чтобы в армии не стать чмошником, надо быть хоть немного эгоцентриком и вообще свиньей. Тем не менее Силуянову ничто не грозило еще и потому, что свой чмошник у нас был, и это был Кучилин по кличке Куча.
Вспоминать о нем мне до сих пор неловко, потому что на его месте в армии реально может оказаться любой. Куча был чуть менее приспособлен, чуть более неуклюж, чуть более зануден и жалок, чем остальные, но этого «чуть» было достаточно, чтобы над ним измывались все, включая сопризывников. Я в этой оргии не участвовал, но и сочувствие к Куче проявлять боялся — тем более что временами он безумно раздражал меня самого. Трудно было более по-идиотски вести себя в предлагаемых обстоятельствах. Его даже поколачивали не сильно, словно брезговали. Самый вид его долговязой фигуры вызывал сострадание, чувство стыда и оттого еще большую злость — на него и себя. Кто испытал, тот знает.
И вот Силуянов, пока я спал свои четыре часа, сидел на КПП и читал «Сказания апостолов», и чтение это произвело на него странное впечатление. Поначалу я, конечно, ничему не придал значения.
— Слушай, — сказал задумчиво Силуянов как-то во время послеобеденного перекура. — А ведь Куча, по-моему, безотцовщина.
— Кажется, — подтвердил я. — Ну и я безотцовщина, родители развелись, когда мне года не было. И что?
— Ничего, — сказал Силуянов, и я насторожился, только вспомнив, что и Христос с точки зрения современника был безотцовщиной. Но это было начало.
— Кстати, — сказал Силуянов чуть позже. — У Косидовского написано, что Христос вовсе не был прекраснейшим из сынов Израилевых.
— Думаю, что не был, — ответил я. — Думаю, он вообще выглядел не слишком презентабельно. Это был своего рода тест — воспримут ли истину в таком обличье.
— Именно! — воскликнул Силуянов с изумившей меня горячностью. — Именно тест! Он их проверял на человечность, понимаешь? И поэтому, как и сказано в одном апокрифе, он всегда ходил грязным. И от него, наверное, пахло.
— То есть ты хочешь сказать, — попытался я перевести все в хохму, — что в терминологии Ганделяна (вечно бешеного от злобы ротного каптера) он ходил, как чмо?
Незадолго до конца света, о котором за отсутствием других тем говорила вся рота, Силуянов как-то в наряде, куда мы опять попали вместе, довольно долго рассуждал о том, что если Христос и явится во второй раз, то уж точно туда, где его меньше всего ждут. Потому что если проверять людей на терпимость и милосердие, то в условиях экстремальных. И проповедовать он ничего не будет, потому что никакая проповедь никого еще не исправила. А только проверять самим своим существованием, отделяя тех, кто его травит (и следовательно, безнадежен), от тех, кто защищает (и следовательно, пойдет в рай). Мне по этой теории светило максимум чистилище. Сам собою разговор перешел на Кучу.
— Вот и вчера его опять побили, — сказал Силуянов. — За то, что проспал в караул.
— Не побили, — уточнил я. — Его распинали сапогами, и он пошел.
Невиннное слово «распинали», от простого «пинать», произвело на Силуянова чудовищное действие.
— Как ты сказал?
— Растолкали сапогами, а что такое?
— Нет, ничего...
Но на следующую ночь Силуянов вычитал у Косидовского, что Христа в ночь перед казнью избивали в караульном помещении, а поскольку Кучу тоже довольно сильно поколотили недавно в караульном помещении, это оказалось последней каплей для его сознания, истомленного бессонницей и недоеданием. Я думаю, ему вообще очень тяжело было в армии, чего мы видеть не могли, поскольку истинно сибирская сдержанность изменяла ему крайне редко. Но 7 ноября, когда вся рота выстраивалась в ожидании праздничного обеда, случилось то, что случилось.
Кто-то — даже не особенно сильно — пнул Кучу, когда тот замешкался при построении. Силуянов взвился и отшвырнул обидчика:
— Не трогайте его! Это Христос!
Я никогда не слышал, чтобы сибиряк так орал. В считанные секунды вокруг него образовалось пустое пространство, в котором он чрезвычайно громко и сбивчиво объяснял всем, что трогать Кучу нельзя ни в коем случае, потому что все гореть будем, и если еще кто-то его тронет, то конец света еще приблизится, и надо немедленно всем попросить у него прощения, потому что он затем к нам и прислан, чтобы всех поделить на агнцев и козлищ, и он-то и есть Христос, которого все так ждут... Все это время совершенно обезумевший от страха Куча спасался в Ленинской комнате, а дежурный по роте молодой лейтенант-замполит срочно отослал дневального свободной смены за медбратом. Силуянов был страшен: бледный, с горящими глазами, с обтянувшимся костистым лицом.
Как и следовало ожидать, Силуянова в госпитале комиссовали, найдя у него реактивный синдром — быстро проходящее психическое расстройство, вызванное каким-то шоком. Он прислал мне на день рождения поздравительную открытку уже из Новосибирска, но из университета тоже вскоре ушел, и след его затерялся. С концом света тоже не вышло никаких неожиданностей — метеорит должен был удариться о Землю где-то около восьми, рота торопливо поужинала, чтобы хоть подыхать на сытый желудок, все выстроились, чтобы возвращаться в казарму, и минут двадцать смотрели в звездное небо. Ничего по нему не летело, и ангел полуночи тоже не наблюдался.
Только незадолго до дембеля в очередном наряде по КПП, глубокой ночью, когда боишься любого постороннего звука, мне в голову пришла невероятная, невозможная мысль: что, если именно Силуянов, единственный из нас, кто пожалел последнего чмошника, — и был Христос? Мороз пробежал по моей коже, глаза наполнились слезами ужаса, и майор, пришедший меня проверять, вспоминал впоследствии, что никогда не видел такого испуганного солдата.
Во время описываемых событий Силуянову было девятнадцать лет, так что время у нас еще есть. Добавлю, что он тоже был безотцовщиной и родился 24 декабря.
Дмитрий БЫКОВ
ЛЮБИМЫЙ АВТОР НЕ ТОЛЬКО «ОГОНЬКА», НО, КАК ВЫЯСНИЛОСЬ НЕДАВНО, И НАШЕГО ПРЕЗИДЕНТА. БОРИС НИКОЛАЕВИЧ НЕДАВНО ПРИСЛАЛ ДМИТРИЮ ЛЬВОВИЧУ ЛИЧНОЕ ПИСЬМО (ОНО ОПУБЛИКОВАНО В ОДНОМ ИЗ НЕДАВНИХ НОМЕРОВ «ОГОНЬКА»), В КОТОРОМ ПОБЛАГОДАРИЛ ЕГО ЗА СТАТЬЮ «СНОТВОРНОЕ В ОКРУЖЕНИИ СЛАБИТЕЛЬНОГО». ВООБЩЕ БЫКОВ — ЧЕЛОВЕК-ФОНТАН. ИЛИ ЧЕЛОВЕК-ВУЛКАН. ОН ПРОИЗВОДИТ ИЗ СЕБЯ ДЕСЯТКИ СТАТЕЙ, СТИХОТВОРЕНИЙ, МЫСЛЕЙ, АНЕКДОТОВ И СЮЖЕТОВ. В ДЕНЬ, В ЧАС ИЛИ В МИНУТУ — КАКАЯ РАЗНИЦА?