УЗНИКИ ДОМА НА НАБЕРЕЖНОЙ

УЗНИКИ ДОМА НА НАБЕРЕЖНОЙ

Вешать медную табличку «ХАЗАНОВ» на дверь этого кабинета незачем, достаточно взяться за ее ручку: вместо привычных дверных аксессуаров здесь с двух сторон пришпандорены... лезвия от коньков! Хорошо, хотя бы затупленные. А если от лезвий поднять глаза, то на той же чудной двери увидишь фото: Хазанов в арестантской робе. Снимок, понятное дело, мистификация, стоп-кадр одной из его миниатюр и, возможно, новый русский «оберег» от налоговой полиции. Впрочем, вот уже два года Геннадий Викторович является добровольным узником и этих уютных апартаментов, и легендарного, страшного здания с видом на Кремль, где они расположены.

5 ноября 1997 года Хазанов пришел в столичный Театр эстрады. Не как артист и тем более зритель, а как новый художественный руководитель. После смерти Бориса Брунова на место хозяина Театра на Берсеневской набережной (очень специфического театра) претендовал не только он. Получил же кресло Хазанов и не в качестве нежданного подарка от щедрого Санта-Клауса, а убедительно доказав московскому градоначальнику, что именно он, один из самых знаменитых артистов страны, сумеет раздуть огонь творчества в этом культурном очаге.

Очаг агонизировал. По нынешней хазановской оценке, Театр эстрады пребывал тогда «в состоянии организма, мучающегося в судорогах тяжелейшей болезни». Заброшенное, запущенное помещение, зал, где звук и свет не менялись с конца 70-х, где кресла скрипели и блестели проплешинами. Редко, но бывает, что техническая сторона театра хромает на обе ноги или театр ютится в «табакерке» (простите за каламбур, но студия Табакова — лучший тому пример), но все равно творчество там фонтанирует, публика ломится. Только вот московский Театр эстрады не относился к счастливому исключению. И зрители не висели на его люстрах, и звезды предпочитали другие подмостки. Далеким от совершенства у театра было все: и лицо, и одежда, и душа, и мысли.

Нацепив на нос очки, Хазанов показывает бумаги:

— Вот вам цифры начиная с 1993 года, когда цены уже отпустили и в России начали строить рынок, а театр должен был осваивать рыночные законы. Это была концертная площадка, здесь проходили сборные эстрадные концерты. С 1 января по 31 декабря 1993-го (хотя это неправильно, надо считать по сезонам, но все равно вы поймете) состоялось 98 сборных концертов. Количество проданных билетов на один концерт — в среднем 547, а в зале 1383 места. То есть заполняемость — меньше 40 процентов...

Что такое «сборный» концерт, читатель? Примерно то же самое, что сборная солянка или винегрет: в дело идет все, что есть под рукой. Названия эти мероприятия имели довольно оригинальные: «Парад веселых мужчин» или, скажем, «Эстрадный серпантин». Веселые мужчины, читавшие по бумажке свою сатиру энд юмор, порой оказывались навеселе, а серпантин бывал не первой свежести, как будто его извлекли из какой-нибудь бабушкиной «Карнавальной ночи». Короче, набор номеров, не связанных общей идеей или темой, и случайная публика в зале.

— Дальше ситуация становилась хуже, — продолжает Хазанов сыпать цифрами и фактами, — в 1994-м — 78 концертов, на каждом побывало 257 человек, в 1995-м — 35 концертов и в среднем 234 зрителя, то же самое в 1996-м. А в 1997-м — 22 концерта, 364 зрителя в зале... Когда я сюда пришел, уже были заделаны концерты на полгода вперед. За весь прошлый год их состоялось 13, средняя посещаемость — 487 человек. В уходящем году — ни одного сборного концерта!

И подобная ситуация нового худрука радует: «Нельзя допускать этого позора! Нельзя артисту выходить на сцену в пустом или полупустом зале! Не надо путать театр с рестораном или магазином, мол, там тоже не каждый день давка... И как бы меня ни обвиняли в том, что артисты эстрады перестали здесь выступать, что не является правдой, здесь просто перестали проходить мероприятия, которые не собирают зал».

Хазанов полагает, что без заранее оплаченной аренды сцена должна предоставляться лишь звездам. Так здесь и поступают, если речь идет о выступлениях Шифрина, Новиковой, Петросяна, Арлазорова, Евдокимова или самого Хазанова... «Все, кто делает аншлаги, в театре желанные люди, — уверяет Геннадий Викторович, — и, если по какой-то причине их здесь нет, причина только в них самих. А ситуация подается таким образом, будто я — враг эстрадных артистов! Каких артистов?! Перед кем они должны выступать — перед пустым залом?!»

Конечно, Хазанов не слишком комфортно чувствует себя в атмосфере критики, созданной ему отдельными мастерами эстрады. «Артистов лишили своего дома... Это мертвое здание...» — звучат с телеэкрана хорошо знакомые голоса — это худрук вставил в видак кассету с записью одного такого неприятного телерепортажа. Посмотрите сами.

— Мне казалось, что они в состоянии понять: почему я это делаю, — удивляется «враг артистов». — Театр должен жить, а не выживать. А я вижу передергивание фактов, когда черное выдают за белое.

— Иностранцы называли этот зал русской «Олимпией», — предаюсь я ностальгическим воспоминаниям.

— В каком году они это говорили? — напористо спрашивает Хазанов.

— Ну, в начале 60-х... — неуверенно отвечаю я, поскольку тогда еще не родился и о былых триумфах Театра эстрады, о первых в СССР гастролях великого Азнавура, там проходивших, знаю лишь из архивов.

— Сколько лет прошло? — не унимается худрук.

— Много... — в конце концов, кто у кого берет интервью?

— С тех пор, знаете, сколько в Москве появилось концертных залов?! У нас когда-то и другой партии, кроме коммунистической, не было. А эта площадка из «Олимпии» превратилась в сарай! Наш зал не интересует ни одного шоу-продюсера — невыгодно! Филипп Киркоров сюда не придет! Помещение камерное, а денег на рекламу нужно истратить, как на площадку в две с половиной или в три тысячи мест. Скажите, зачем «Песню года» три дня играют в Кремлевском дворце? Затем что там шесть тысяч мест! Я вам уже говорил: технических возможностей нет, хотя свет мы уже поменяли, но, даже если аппаратура здесь будет стоять самая лучшая, певцы или группы не придут все равно! Зачем сюда идти?! Есть «Пушкинский», есть «Россия», есть «Олимпийский», «Лужники», Дворец молодежи, в конце концов «Горбушка»...

За время своего недолгого руководства Театром эстрады, муниципальным, кстати, театром, существующим на субсидию, которой хватает аккурат на «исходную заработную плату», Хазанов успел сделать немало. И в хозяйственном, и в творческом плане.

— Туалетом у вас в театре не пахнет, как в Большом или консерватории?

— Я не могу поручиться за каждого человека: обоняние — вещь индивидуальная. — Хазанову не нравится вопрос, но, внутренне поморщившись, он продолжает отвечать с терпеливой любезностью: — Может, кому-то и пахнет. Я просто решал другие проблемы. Мы заканчиваем световое оформление. Летом 2000 года, после закрытия сезона, будем менять звук. Спектакли, которые у нас сейчас идут или будут идти, требуют другого звука — не эстрадного, не прямого посыла в микрофон. Посещаемость театра за прошлый год — 91 процент, причем это не аренда, а те мероприятия, на которые продаются билеты.

За два «хазановских» года в театр пришли проекты, вызывающие интерес, споры, раздражение, восторг, но часто и коммерческий успех. На этой сцене играет Инна Чурикова в спектакле «Овечка». Недавно состоялась премьера рок-оперы «Волосы» (проект Стаса Намина, от комментария ее качества воздержусь). Второй год — «при битковых аншлагах» — идет французская комедия «Ужин с дураком», где Хазанов ужинает с Олегом Басилашвили. С ноября тот же Басилашвили, но уже с Алисой Фрейндлих, два раза в месяц привозит с брегов Невы «Калифорнийскую сюиту», спектакль по пьесе процветающего бродвейского драматурга Нила Саймона. В марте должна состояться премьера — «Птицы», опять же с Хазановым в главной роли.

— Мы будем ставить свои спектакли,— говорит худрук. — Создавать продукцию, которая принадлежит театру, а кто уж ее играет, не имеет значения.

Поскольку не стало сборных концертов, отпала нужда в оркестре. Хазанов его уволил. Зато в дом на Берсеневской пришел целый курс Российской академии театрального искусства, экспериментальный курс мюзикла, 16 человек. На скромный, но оклад. Ребята считают, им страшно повезло: во-первых, не расстались, во-вторых, есть хороший шанс доказать свою состоятельность. Режиссер Катя Гранитова ставит с ними к зимним каникулам музыкальную детскую сказку «Ваня и Крокодил» по Чуковскому.

— Как? — изумляется Катя моей дремучести. — Вы не знаете этой сказки?! «Жил да был Крокодил, он по улице ходил, папиросы курил, по-турецки говорил...» Классика! Она опубликована в 1917 году! Ее пять раз запрещали! Это же так интересно, и не только детям!

— Если бы нам было неинтересно, мы бы давно отсюда ушли! — поддерживают своего режиссера Владимир Панков и Роман Калькаев, молодые «синтетические» актеры («синтетические» в том смысле, что и поют, и танцуют, и стихи читают, а если надо, и на шпагат садятся).

— За что же на бедного «Крокодила» такие гонения устраивали? — продолжаю я демонстрировать свою необразованность.

Добрая девушка Карина, еще одно хазановское приобретение, в театре она отвечает за пиар, приносит пресс-релиз, из которого явствует, что сказку молодого Чуковского воспринимали сначала как памфлет на царя, потом как сатиру на советскую власть, и лично Надежда Крупская требовала ее запрета.

— У нас такие декорации! — хвастаются актеры. — Такие костюмы, что даже чужие хочется померить! Приходите!..

Руководить гибридом театра и эстрады сложно. Хазанов не намерен сдаваться, но и ломиться в открытую дверь не будет. Он ищет самую жизнеспособную схему существования своего театра. Он хочет из Театра эстрады сделать Театр. Он говорит мне, открывая смешную дверь с полозьями коньков вместо ручек: — «У нас прекрасное будущее! Стопроцентные аншлаги! Счастливые работники, которые не опускают глаза, когда у них спрашивают: что у вас происходит? У нас премьера 25 декабря!

Влад ВАСЮХИН