Заботы товарища Саахова:
«ИЛИ Я ЕЁ — В ЗАГС, ИЛИ
ОНА МЕНЯ — К ПРОКУРОРУ»
Новый грех, открытый за журналистами, — чрезмерно пристальное внимание к сугубо личностным особенностям кандидатов на выборные должности. Странно, ведь речь идет не просто об абстрактной функции — должности депутата, мэра, губернатора, президента. Речь идет о конкретной личности, которая собирается исполнять эту функцию, привнося в исполнение все особенности — как хорошие, так и дурные — своей натуры. В любой иерархической структуре (армия, дипломатия, полиция) всякое назначение на новую должность, особенно если эта должность сопряжена с чрезвычайными полномочиями, сопровождается тщательным изучением личности кандидата порой вплоть до самых деликатных подробностей, ибо справедливо предполагается, что цена небрежного кадрового решения может оказаться чрезмерно высокой. Неспособный или злонамеренный человек, занимающий высокую выборную должность, способен принести вреда не меньше, чем назначаемый чиновник; в одном же отношении даже и заведомо больше — чиновники сменяемы, тогда как смещение недостойной личности с выборной должности крайне затруднено и почти нереально. Из чего следует, что степень публичной просвеченности кандидата на выборах должна быть — при серьезном отношении избирателей к делу — не меньшей, чем в самом въедливом кадровом управлении, склонном прорентгенивать кандидатов до седьмого колена. Не нужно иллюзий: без большого (порой непоправимого) вреда для дела избежать публичного перетряхивания кандидатского белья можно лишь при практике келейного назначения на высшие должности. И в этом смысле болезненная обидчивость кандидата (особенно если кандидат уже занимает искомую должность и лишь намерен подтвердить свои полномочия на повторных выборах) должна служить для избирателя дурным признаком — либо он не уважает естественную озабоченность граждан, желающих избрать наиболее достойного, либо ему есть что скрывать от избирателей.
Одним из самых обидчивых кандидатов нынешней избирательной кампании является глава правительства г. Москвы Ю.М. Лужков. Его кампания давно уже превратилась в одну бесконечную жалобу на злых людей, засевших в Кремле, в телевизионном ящике и во многих иных местах, причем дьявольская злоба этих людей выражается в совершенном отсутствии у них любви к Ю.М. Лужкову, в полном нежелании делать и говорить лишь то, что Ю.М. Лужкову было бы приятно, иначе говоря — в отношении к нему как к политическому противнику и применении к нему принципа a la guerre comme a la guerre.
Учитывая, что публичная политика есть дело вообще жесткое, а избирательные кампании и вовсе отличаются сугубой жесткостью, такая протяжная жалоба производит несколько странное впечатление — как если бы некий полководец, в очередной раз учинив бомбардировку неприятельских позиций из тяжелых орудий, стал бы плакать и жаловаться на то, что противная сторона в своей неизреченной злобе производит ответные выстрелы из ружей, а иногда — о ужас! — даже из пушек. Иные даже предположили бы, что, судя по характеру сетований, они принадлежат не закаленному судьбой бойцу с седою головой, но двенадцатилетнему подростку, который в силу психофизиологических особенностей, присущих его несовершенным летам, сочетает крайнюю жестокость и бесчувственность по отношению к другим с болезненной чувствительностью и ранимостью по отношению к обидам, наносимым ему самому.
Жалобы самого Ю.М. Лужкова разбирать не очень интересно. Если, достигнув календарного возраста в 63 года, человек избежал той стадии умственного и нравственного мужания, которая присуща хотя бы двадцатипятилетнему индивидууму, трудно рассчитывать на то, что это мужание произойдет в ближайшие месяцы — или вообще когда-нибудь произойдет. Достаточно мирно согласиться на том, что любители инфантильных личностей проголосуют одним образом, а нелюбители — другим. Более интересными представляются жалобы на дурные черты характера Ю.М. Лужкова, все громче раздающиеся по мере приближения к выборам.
Авторов антилужковских выступлений — от испытанного ландскнехта С.Л. Доренко до безусловно чистого сердцем поэта Дм. Быкова — точнее всего было бы назвать верными ленинцами. Так схожи их тексты с бессмертным ленинским «Письмом к съезду». Из них — в полном согласии с политическим завещанием Владимира Ильича — можно узнать, что «Ю.М. Лужков, сделавшись мэром, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью», ибо «Лужков слишком груб, и этот недостаток <...> становится нетерпимым... Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Лужкова с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от Ю.М. Лужкова только одним перевесом, именно: более терпим, более лоялен, более вежлив и больше внимателен к товарищам, меньше капризности и т.д.».
Ленинские нотки тут никак не случайны, а вполне даже неизбежны, ибо и «Письмо к съезду», и сетования по поводу отеческих манер вождя «Отечества» в качестве базы имеют сходное психологическое переживание — окончательно снизошедшую на душу скорбную уверенность в том, что дурные и неприятные явления и персоны, казавшиеся прежде досадными побочными издержками исторического процесса, оказываются его главными и победительными героями. Когда итогом многотрудного исторического сдвига, направленного, как казалось, вперед, оказывается властно предъявляющая свои права Русь Московская, а то и Русь татарская (известный своей крайней и совершенно недопустимой грубостью В.И. Ленин даже поминал подлецов и держиморд), персона, сумевшая особенно ярко воплотить в себе старомосковские (они же татаро-монгольские) замашки, производит на публику, мечтавшую о чем-то светлом и чистом или хотя бы чуть-чуть пристойном, особо огорчительное впечатление, как бы воплощая в себе крах былых иллюзий. Дело не в убежденности (отнюдь не имеющей место быть), что т. Сталин или т. Лужков явится единственным организатором и вдохновителем последующих исторических событий, а в том, что страстное предостережение нуждается в персонифицированном символе угрозы. Кожаная кепка, как символический венец отходящего в вечность великого и страшного российского XX века, — это сильно. И к тому же стыдно.
Впечатляющие символы — вещь нужная, однако В.И. Ленина неоднократно и справедливо упрекали в том, что, увлекшись блистательными личными характеристиками вождей (за что его строго бы осудил нынешний ЦИК во главе с т. Вешняковым), Ильич забыл свой собственный завет — «люди всегда будут глупенькими жертвами обмана, пока не научатся за всяческими учениями, теориями и т.д. видеть конкретный классовый интерес». Конечно, завещать легче, чем претворять завет в жизнь — «чужую беду на бобах разведу, а свою беду к рукам не приложу». Классовый смысл сталинской грубости В.И. Лениным так и не был разъяснен. Не больше повезло с беспристрастным классовым анализом и Ю.М. Лужкову, отчего метания крепкого хозяйственника то в сторону кремлевского трона, то назад, в сторону мэрского кресла, так и не получили вразумительного разъяснения. А зря — такой анализ был бы наиболее приятен самому Ю.М. Лужкову, ибо предполагает совершенное отвлечение от несущественных подробностей типа кепки, супруги Е.Н. Батуриной и всей ее многочисленной родни, друзей-предпринимателей В.П. Евтушенкова и У.А. Джабраилова, статуй Церетели, супержеребцов с мэрской конюшни etc.
Никаких таких язвящих душу конкретных сюжетов не нужно, потому что и без них все было бы то же самое. Дело не в «Отечестве» и не в «семье», а в том, что московским мэром эпохи столичного цветения, высшая точка которого была достигнута в 1997 г., т. е. гордым властелином, не знающим, куда девать деньги, и не обязанным никому в отчете за свои поступки, Ю.М. Лужков не станет уже никогда — ибо должности с вышеописанными волшебными качествами больше уже нет и никогда не будет. Останется совершенно неинтересная должность главы московской администрации, требующая от своего носителя неустанных и не сулящих никакой популярности трудов по предохранению столицы от приближающегося коллапса (практически не обновляемая городская инфраструктура стремительно ветшает и может начать сыпаться в любой момент), но ни о каких дорогостоящих барских причудах речи быть уже не может. Тем более — о поддержании прежней нахрапистой модели столичного партикуляризма, при которой России не должно быть никакого дела до того, что происходит в Москве, все же происходящее в России предварительно должно получить милостивое соизволение Москвы. Все то, что составляло главный вкус и смак мэрской должности, ушло безвозвратно — отсюда наблюдаемые сегодня неистовые метания, суета, жалобы и проклятия.
Уникальность пореформенной московской ситуации объяснялась тем, что столичному руководству фактически даром, без сколь-нибудь серьезных усилий с его стороны досталось баснословное богатство. Природа этого богатства — в сочетании «грабительской приватизации по Чубайсу» с уникальным геополитическим положением Москвы, которая в силу многовековых традиций российской сверхцентрализации, усугубленных уже совсем сверх-сверхцентрализаторской семидесятилетней практикой коммунистов, была солнечным сплетением гигантской державы, ее монопольным инфраструктурным центром. Товарным, информационным, финансовым потокам было некуда идти, кроме как через Москву.
Бурное половодье шальных денег, образовавшихся в результате разграба социалистической собственности, в своем стремительном движении физически не могло миновать московского гидроузла. Поставить на пути этого потока свою московскую турбинку и добывать абсолютно дармовую энергию было решением само собой напрашивающимся и к тому же технически простейшим. Кособокая природа нового российского капитализма, строившего свое благополучие на основе диффузного взаимопроникновения с центральной властью, имела следствием окончательный перекос всех финансовых пропорций и чудовищно гипертрофированную долю денежных средств России, обращающихся через столицу.
Ныне все это приходит к концу.
Процесс упоенного разграба не может быть бесконечным, поскольку хотя и велика, но все же конечна собственность, служащая объектом разграба. Если не включить механизм чреватого большой кровью вторичного перераспределения уже поделенной собственности, поток шальных денег в конце концов иссякнет — да он уже иссякает.
Модель приятельского капитализма также перешла все пределы разумного, отозвавшись сокрушительным кризисом 1998 года. Хозяйство страны, движимое инстинктом простейшего выживания, все более отходит от сверхцентрализованной модели, основанной на верхушечном перераспределении денежных потоков и на приятельских отношениях с тем, кто сидит наверху и перераспределяет. Стихийная децентрализация российского народного хозяйства, будучи несомненным благом и спасением для страны в целом, означает смертный приговор для Moscow-prosperity, ибо тем самым столица утрачивает уникальные функции всероссийского солнечного сплетения — появляются альтернативные пути движения ценностей в обход Москвы. На сегодняшний день сверхцентрализация реально может быть восстановлена лишь через возрождение принудительно направляемой экономики, т.е. через насильственное изъятие центральной властью всех сколь-нибудь значимых ресурсов в видах их последующего перераспределения на плановой основе. Но даже и этот вариант Москве не поможет. В годы советской власти имела место и крайняя централизация, и даже особенное положение Москвы, объяснявшееся политическим значением столицы, но никакого своеволия первых секретарей МГК КПСС отнюдь не наблюдалось — напротив, за ними следили особенно бдительно, жестко отслеживая и пресекая любые попытки «вождить». У генсеков хватало ума понять, что неуправляемый 1-й секретарь МГК — это параллельный центр власти, существование которого чревато успешным дворцовым переворотом. Только ультралояльный хозяйственник и ничего более — это было непременным требованием ко всем московским начальникам.
Но этой же логикой будет руководствоваться и любой новый президент РФ. Он может быть правым, левым, западником, почвенником, либералом, автократом, личным другом Ю.М. Лужкова или его личным недругом — в данном случае все это не имеет никакого значения. Безотносительно к своим политическим склонностям новый президент РФ, как бы он ни назывался — Путиным, Примаковым, Зюгановым, Явлинским, Чубайсом, Анпиловым, Пупкиным, — будет безусловно заинтересован в главном и первичном: в том, чтобы его власть была сохранена и ему было над чем президентствовать. Столица страны, демонстративно выказывающая свою неуправляемость и соблюдающая общегосударственные законы лишь в той мере, в какой это не противоречит интересам столичного руководства, представляет из себя мину, заложенную под все основание российской государственности. Если агрессивный партикуляризм торжествует в самом сердце России, то странно требовать безусловной лояльности от других российских земель. Обращение президента РФ в номинального императора Священной Римской империи германской нации, всецело зависящего от произвола князей, делается тогда лишь вопросом времени. Небольшого.
С другой стороны, никакой новый президент не забудет историю взаимоотношений Ю.М. Лужкова с нынешним президентом Б.Н. Ельциным. Когда при ослаблении центральной власти (а ослабнуть не один лишь Б.Н. Ельцин, а и всякий может) выспренние клятвы в верности до гроба сменяются до непристойности откровенными попытками похоронить заживо вчерашний объект вечной преданности, то не давать воли столь верному союзнику есть не вопрос идеологических принципов, а вопрос личного выживания, и решаться он будет однозначно, кто бы в 2000 году ни воссел на престол кремлевский.
В этой ситуации, описываемой выражением «разгадан и отвергнут», у нынешнего главы правительства г. Москвы остается единственное средство сохраниться в качестве перворазрядной политической фигуры — стать президентом РФ самому. В этом — и только в этом — случае он получает и утраченный им ныне доступ к общероссийским ресурсам, и гарантию от попыток устранить его со стороны нового президента РФ. Другой гарантии в его положении нет и быть не может. Очень может быть, что лично он готов был бы сделать «hande hoch» и пообещать все что угодно, лишь бы сохранить status quo — беда в том, что все другие уже не готовы терпеть московские чудеса. Процесс пошел.
В начале фильма «Кавказская пленница» районный руководитель товарищ Саахов сам не понимал, какие беды он кличет себе же на голову (а также на противоположную часть тела) — ему просто полюбилась «спортсменка, комсомолка, красавица». Организуя для штурма Кремля ведущую тройку «ОВРАГа» — «Бывалый, Балбес, Трус», глава правительства г. Москвы еще меньше думал о том, какую кашу он заваривает, — ему просто полюбился Кремль. Итог же — совсем как у тов. Саахова: «Или я ее (спортсменку, комсомолку, красавицу, т.е. Россию) — в загс, или она меня — к прокурору». А все оттого, что товарищ Саахов не слушал мудрого совета своего шофера: «А ты не смешивай свою личную шерсть с государственной».
Максим СОКОЛОВ
|