ВЫ ЗНАЕТЕ, КАК Я ЖЕНИЛСЯ?

Шнитке уезжал в Германию. Как оказалось, навсегда... Телевизионщики — люди беспардонные: мы уговорили его, тяжело больного, дать интервью, нагрянули к нему домой накануне отъезда. Альфред Гарриевич смущался: «Нужно ли меня показывать? У меня с речью не хорошо и с движениями. Я к себе такому привык, но хорошо ли другим видеть меня таким... Ваша камера пока не работает? Я попробую порепетировать — объяснить вам, чем занят мой ум...»

«Сказочник Шарль Перро сформулировал правило, которому я следую всю жизнь: чудо доказывает не то, что невозможно, а то, что возможно. Чудо напоминает нам, какие возможности мы упускаем в жизни... В молодости я был нелепый человек. Никогда мне не удавалось сделать что-то полезное, житейски важное. Долго никто всерьез ко мне не относился. Не знали, чего от меня ожидать. Говорили: ну, этот Шнитке такой чудной, не надо с ним иметь дела... Так тридцать лет со мной никто дела не имел. Но почему-то все осуществилось: и в любви и в творчестве. Вопреки логике! Поэтому я не доверяю так называемым логичным решениям...

Выход из ситуаций всегда для меня вне реальности. Я верю, что мир — тайна, законы его — таинственны, только им и надо следовать...

Мир не есть мысль, как думают философы. Мир — это страсть. И только она помогает видеть сны и слышать музыку.

Вспоминаю историю, которая мне часто помогает принять верное решение. Великий Тосканини дирижировал. И в самый любимый его момент, когда должна была зазвучать арфа, — вдруг фальшивая нота. Тосканини делает оркестру знак, невозмутимо возвращается к этой фразе — снова фальшь. Еще раз — и опять неудача... Концерт закончился. Тосканини мрачно проходит мимо арфистки, сухо кланяется... На следующий день они исполняют тот же самый концерт. Арфистка приходит за два часа до начала. Снимает чехол с арфы — и видит: все струны срезаны, кроме одной — нужной...

Долгие годы я работал для кино — это был мой заработок. И я понимал, что если буду относиться к этому как к халтуре — как музыкант я исчезну. Себя нельзя обмануть. В жизни ко всему надо относиться серьезно. К любым обстоятельствам, которые складывает вокруг нас судьба...

Меня всегда восхищал в этом смысле Рихтер. Помню, он уезжал в Финляндию — на операцию. Его провожала на вокзале Наташа Гутман. Он был печален. «Святослав Теофилович, — утешала его Наташа, — ну что вы так переживаете, все же будет под общим наркозом...» «Наташа, о чем вы говорите? — смутился Рихтер. — Меня операция не беспокоит. Меня другое тревожит: я слишком много играю последнее время... Мне кажется, я совершенно не расту...»

Ну разве не чудо — так к себе относиться?!

Все в жизни взаимосвязано. И все осуществляется по какому-то высшему плану. Я очень ощущаю присутствие этой таинственной воли. В Зальцбурге меня поразила партитура «Волшебной флейты», написанная рукой Моцарта. Представляете — ни одной поправки. Как будто он это откуда-то переписывал. Почерк летящий, спешащий... Ему хотелось успеть записать то, что он слышал...

Мы слабые люди. Быть может, сила наша единственно в том, чтобы смиренно признать присутствие тайны. И не задавать вопросов.

...Знаете, как я женился?

Мне рекомендовали позаниматься с аспиранткой. Я согласился подработать. Когда я впервые увидел ее, совершенно растерялся, не мог сказать ни одного слова. Через несколько занятий попробовал с ней объясниться: «Заниматься с вами я не могу, потому что вижу прекрасную женщину — и реагирую не как учитель, а как мужчина...»

Когда мы поженились, Ирина рассказала мне свою историю. Вам она покажется странной — но для меня по-другому быть не могло.

Ирина в детстве ходила в садик и, как все девочки, играла в дочки-матери. Подружки спрашивали: «Как зовут твоего мужа?» — и она, пятилетняя, уверенно им отвечала: «Альфред!»

Когда ей двадцать лет спустя в консерватории порекомендовали меня как хорошего преподавателя, она совершенно не удивилась, узнав, что меня зовут Альфред.

Мы жили трудно. Меня не брали на работу, никаких заказов, никаких надежд. И однажды вечером я был в таком отчаянии, что подошел на кухне к ее матери: «Простите меня, я не должен был этого делать... Я не должен был жениться на вашей дочери». Она посмотрела на меня с удивлением: «О чем вы, Альфред?» «О том, что я никчемный человек! Кто я такой? Разве я могу составить счастье такой прекрасной женщины?» Она помолчала, потом сказала: «И это все, что вас тревожит? Пойдемте обедать. Жизнь короткая...»

Прошло несколько лет, и Ирина мне сказала: «Знаешь, любовь — такое таинственное свойство человеческой души... Что бы ни происходило, для меня любить — это чтобы тому, кого любишь, было хорошо. Я постараюсь, чтобы тебе со мной было хорошо»...

Правда, сейчас Ирина говорит: «Каково быть женою Шнитке? Очень просто. Идет дождь. Кто в этом виноват? Конечно, я...»