ЗОНА РИСКОВАННОГО ЗЕМЛЕДЕЛИЯ

Каждый раз, приезжая в деревню в качестве дачников, москвичи, мало вникая в проблемы колхозников, всегда наблюдают одно и то же — беспредельно грязные мужики в телогрейках и резиновых сапогах шатаются в поисках опохмела. Впечатление, что не работает никто. Спрашивается, откуда берется еда в магазинах? Чтобы разобраться в этом вопросе, отдел спецпроектов «Огонька» практически в полном составе выехал на село. Мы выбрали для исследования самое что ни на есть Нечерноземье — Тверскую область, Рамешковский район, деревню Медведиху, расположенную на брегах благословенной речки Медведицы в двухстах километрах от Московской кольцевой дороги.

Кажется, тут ничего не изменилось со времен Советской власти. Колхоз имени Калинина так и остался колхозом имени Калинина. На правлении висит когда-то красный, а ныне выцветший до бледно-розового лозунг «Работать сегодня лучше, чем вчера, а завтра лучше, чем сегодня». Рядышком рукописное объявление: «Родители! Завтра в школе субботник по уборке дров».

Из тысячи жителей — половина дачники из Твери и Москвы. Работающих в колхозе всего 130 человек, остальные — бабки. Во время нашего приезда председатель колхоза Кукушкин лежал в больнице: в него из обреза два раза стрельнули, нашпиговали дробью. Нравы тут простые.

Мы с доброй пейзанкой Татьяной Александровной стоим на проселочной дороге. Еще не успевшую загореть ногу в резиновом сапоге Татьяна Александровна поставила на раму велосипеда — самого ходового здесь транспорта. Все у Татьяны Александровны хорошо, только зарплата маловата — 150 рублей, и ту не платят с января 1998 года.

Зоотехником Татьяна Александровна работает с 1969 года. С тех пор каждый день в полпятого встает — и к коровкам. Работать стало не веселее, но легче: поголовье в колхозе сократилось с 2200 голов до 400. А убойный вес бычков упал с 400 до 200 кило. Это, она считает, непорядок. Молодняк стали забивать! А почему такое безобразие происходит, Татьяне Александровне неведомо. Промеж себя селяне в разговорах у колодца свое бедственное положение открыто обсуждают, но на колхозном собрании почему-то отмалчиваются. Стесняются, наверное.

— Зачем вы вообще на работу ходите, раз полтора года денег не платят?

— А как же не ходить?

— Да сидите дома и все! Зато время освободится для медитаций.

— Стыдно как-то. Люди будут говорить: молодая, а не работает.

— Сколько же вам лет-то?

— Сорок семь, — на тридцатипятилетнем по виду лице скромной труженицы появляется легкий румянец.

— Как же вы живете без денег?

— Так дачники кормят! Наши мужики у них калымят, построить там, досок привезть. Вот недавно мой муж три щучки поймал, опять же дачникам продал за 30 рублей. А иногда попросишь слезно председателя, он и выпишет рублей 50 на хлеб. Дочь у меня неплохо устроилась — 120 рублей получает в клубе, 89 выходит чистыми. В основном конечно, от огорода живем. Лес опять же рядом... В том годе ведро земляничного варенья наварила. Грибов насушили.

В счет зарплаты Татьяне Александровне обещали дать в колхозе поросеночка. Как некоторые стоят в очереди на квартиру, так колхозники стоят на поросеночка. У Татьяны Александровны номер очереди 139. Она должна получить свинюшку в ближайший месяц.

— Ну а вообще-то вам жизнь нравится?

— А чего ж не нравиться? Природа у нас тут хорошая. В общем, живем, не жалуемся. Вот денег бы еще. А то, если б не картошка да не рыба, — хоть вешайся.

— А кто у вас тут заместо Кукушкина главный? — непроизвольно перешли мы на «народную» речь.

— Да заместитель кукушкинский, товарищ Седов... А вы зайдите к нам в коровник.

— Еще пара таких встреч, и у меня случится депрессия, — сказал Торгашев, когда ударная группа журналистов вышла из вонючего коровника. — Я напьюсь от несправедливости жизни и жалости к людям.

— Раз мясо колхоз продает, значит, деньги есть. Куда же они деваются? Этот председатель и его зам их просто грабят, я уверен. Пользуются безответностью и бесконечной терпеливостью русского народа. Он самый настоящий мафиози.

— И что нам делать?

— Для начала встретиться с этим Седовым и посмотреть в его преступные глаза.

Когда мы пришли к дому Алексея Александровича Седова, дверь оказалась запертой.

— Где товарищ Седов? — уточнили мы у соседки.

— На даче, — без тени иронии ответила крестьянка. — Сейчас приедет.

Оказалось, дача у Седова совсем неподалеку, в трех километрах от его основного жилища, на речке Ивица. Там когда-то жила его мама, а теперь «дача» Седова... Вскоре на дороге показался председательский «козлик».

Заместитель Кукушкина оказался краснолицым мужчиной лет 45, в сапогах, синих тренировочных штанах с лампасами и старой красной рубахе, не страдающей избытком пуговиц. Он был вовсе не похож на зажиревшего от капиталов кровопийцу.

Увидев целую бригаду журналистов из самой столицы, Алексей Александрович поначалу слегка оторопел, а потом... начал жаловаться на безденежье. Оклад заместителя председателя Седова равнялся 280 рублям в месяц. Ровно на 40 рублей меньше, чем у председателя Кукушкина. Этих денег Алексей Александрович не видел столь же долго, сколь и прочие жители деревни.

— Все, что за мясо выручаем, приходится тратить на первую необходимость — корма, налоги. За одно электричество приходится каждый месяц 7 — 8 тысяч отдавать. Хозяйство в долгах как в шелках. Да еще эта отчетность! Как было при советской власти, так и теперь ничего не изменилось — каждый месяц пуды отчетов пишем в районное Управление сельского хозяйства.

— А когда было лучше, Алексей Александрович, раньше или теперь?

— Дак ясно, раньше! Я получал 160 рублей, оклад, так на эти деньги всегда мог в Москву поехать, да продуктов накупить. Мы тут посчитали недавно — в личном хозяйстве корова дает в среднем привес 1 килограмм в сутки, а колхозная корова 150 граммов только. А комбикормом одним питаются. Почему такое происходит, не пойму...

— Ну так, может, распустить этот колхоз к черту?

— Не, нельзя. Мы же работаем все тут. Без работы человеку никак.

— Ну, хорошо... А вообще, вообще-то как, нравится вам тут жить?

— А чего ж? Хорошо. Места здесь красивые...

За ужином Валера Чумаков начал медленно погружаться в пучины философской меланхолии:

— Вообще говоря, на селе люди всегда жили хуже, чем в городе. Видно, судьба такая.

— А мне бабушка говорила, — вдруг вспомнила Куликова. — Она в 1924 году родилась и хорошо помнит — по весне идешь по улице, и по всей деревне буквально через дом крышки маленьких гробиков стоят. Это в порядке вещей было — весенний мор, осенний. У нее в семье из десяти детей только четверо выжили. И это ведь совсем недавно было.

— И мне отец про голод рассказывал. Довоенный и послевоенный.

— Ничего не попишешь. Видно, на роду у селян так написано — в нищете жить.

Помолчали. Ночную мглу, едва разбавляемую вялым светом Луны, прорезал ленивый лай собак. Майя Куликова, склонная к ведическим воззрениям, вздохнула:

— И главное, никто конкретно не виноват... Как меня достала эта Кали-Юга!

Сельская школа постройки 1904 года встретила нас плакатом «Если Вы удачно выберете труд и вложите в него свою душу, то счастье само найдет Вас» и доской почета, где висели лучшие ученики за всю послевоенную историю. В верхнем ряду красовался в черном бушлате и бескозырке молоденький Леша Седов.

— Какой красивенький был! — умилилась Майка Куликова.

Все учителя уже знали о приезде журналистов из Москвы — новости по селу распространяются со скоростью звука (330 м/с). И скорбные речи начали, естественно, с зарплаты, которую за полгода не заплатили. С того, что последние 10 лет мебель не обновлялась.

Но не бывает одних только минусов совсем без плюсов. Сбылась мечта русско-советского интеллигента: наконец-то сельский учитель зажил лучше, чем рядовой крестьянин! Вы заметили, что учителя бастуют в основном в городах? Теперь ясно почему — крестьяне полтора года зарплату не получают, а учителя — всего полгода. Да и оклады не в пример крестьянским — аж по 400 рублей! При этом обед в школе стоит 1 рубль — первое, второе и компот. В день нашего прибытия в школьной столовой жарили «блинцы», подозрительно похожие на оладьи.

В классах от двух до пяти человек. Мы было обрадовались практически репетиторскому качеству сельского образования, но директор школы нас разочаровал:

— Откуда успеваемость-то? Если два ребенка в классе, они весь урок в напряжении. К тому же по интеллекту им, конечно, далеко до городских: алкогольная наследственность. Вот две девочки есть у нас. Уж я им все слова из диктанта на доске выписал. И все равно на двойки написали. Списать не могут с доски! Я им говорю: ну что мне теперь, повеситься? Зато если наших детей с городскими сравнить, наши, конечно, подушевнее, помягче будут, подобрее гораздо.

Не успев порадоваться благотворному влиянию алкоголя на морально-нравственные качества потомства, мы опять огорчились.

— А в прошлом году в деревне вообще приплода не было никакого. Первый раз за всю историю — никто не родился. Считай, значит, через 7 лет первого класса нет.

— А вам самому тут нравится?

— Чего ж не нравиться? Тут хорошо, тихо. Природа красивая... К нам в школьный краеведческий музей даже французы приезжали!

— Вместе с Наполеоном, что ли?

— Да нет, лет 20 назад. У нас ведь тут прялки старинные, веретена по избам собрали... Хорошо у нас жить-то, но трудно. Вот на прошлую зиму дрова мне завезли такие сучкастые, еле переколол...

Мы тихо передвигались вдоль реки Медведицы по направлению к разрушенной колокольне и промеж себя рассуждали.

— Село вымирает. Налицо полная деградация. Упадок поголовья в пять раз. Дебилизация и сокращение населения. Через несколько лет все придет к закономерному финалу.

— Ведь всех этих 130 колхозников можно заменить одной семьей голландских фермеров, они бы уж наладили здесь хозяйство.

— Через два года твои голландские фермеры будут ходит в рваных телогрейках и искать червонец на бутылку. Зона рискованного земледелия, лучше не скажешь.

Месяц назад на этот дом было страшно смотреть — покосившаяся развалина с провалами окон, заросшая бурьяном по самую крышу. Сегодня его не узнать — картинка. Подумать только, одна баба с шестнадцатилетним сыном всего за месяц сделала чудо. Неукротимая энергия нового зоотехника Галины Пахаротовой, которой колхоз от щедрот выделил эту развалюху, внушала оптимизм.

Галя больше всего напоминает не крестьянку, а дачницу, ее легко представить хоть на Арбате, хоть на Елисейских полях: кожанка, джинсы, маникюр, жесткая, правильная речь, выстроенная логика, ясное представление о реальности и о том, как с ней бороться. Галина Пахаротова — последняя надежда Медведихи, человек с идеями. Главная ее идея — развивать свиноводство. Не для того, чтобы прибыль получать или город кормить. Просто, чтоб не вымереть физически.

— Я о ребенке своем думаю. Ну куда он денется через пять лет, когда все гикнется? Когда советская техника износится, а основная масса сегодняшних оставшихся работников выйдет на пенсию или помрет с перепоев.

Галина еще совсем недавно работала на свиноферме под Вышним Волочком, потом пришел новый председатель и уволил ее.

— Я ведь трудоголик, с шести лет на ферме, без работы не могу. А у него другие были интересы — набить карман. Когда я там стала начальником арендного коллектива, мы за три месяца погасили 460 тысяч рублей задолженности перед государством, зарплату начали регулярно выплачивать, поголовье свиней увеличили с 3300 до 4500. А он меня уволил «за развал производства». Не сработались, короче. Суд меня, конечно, восстановил, но я все равно уехала. Мы хотели вывести ферму из совхоза — забрать свой пай, свои акции. Сейчас многие хозяйства дробятся, чтобы оставить долги за главным предприятием и дальше уже работать чистыми. Часто главное предприятие только на бумаге присутствует — на деле там уже ничего нет, ни людей, ни техники, одни долги государству. Думаю, скоро государство это просечет и лавочку закроет, запретит разукрупнение хозяйств, оно у нас хитрое. Вот молокозавод нам, например, кучу денег должен. А мы ему все равно молоко сдаем. А куда его, не на землю же выливать...

— Не проще ли объявить себя банкротом и просто начать заново?

— Я же говорю, государство хитрое, ему выгоднее держать село в кабале. Если колхоз объявляет себя банкротом, ему просто не разрешают выбирать председателя, а назначают своего, это называется внешнее управление. И дальше все идет по-старому.

— Вы что, хотите сказать, что рентабельное сельское хозяйство у нас вообще невозможно?

— Конечно! А вы еще не поняли? Выжить можно только если вести двойную бухгалтерию, скрывать от государства деньги, а то оно все отберет за долги и на налоги. Все хозяйства, которые держатся на плаву, так и делают. Пока такие налоги — 98 копеек с рубля — можно выжить, только обманывая государство.

— А фермерство?

— Была такая мода. Но все, кто уходил в фермеры, разорились. Вот здешний председатель Кукушкин тоже уходил в фермеры. А потом вернулся в колхоз. Фермерство на Руси умерло, не родившись.

— Зачем же люди на работу ходят, если им по полтора года деньги не платят? Разбежались бы по огородам.

— Потому что у колхозников льготы. Им по малой цене комбикорма дают, например, в счет зарплаты. А разбежавшись, чем они свои огороды пахать будут? Ведь три трактора на сто человек не разделишь.

— Но ведь это же путь в никуда, Галя! Поголовье сократилось. Телят уж стали маленькими резать. Если продолжить эту линию, скоро все, каюк. Что вы делать-то собираетесь?

— Первое, что я уже сделала, — составила график по нормам. На молочной ферме надой был 280 литров на шестьдесят дойных коров, а сейчас — 460. Зато теперь каждый день по тысяче рублей получаем. Такими темпами мы за сезон с долгами по зарплате рассчитаемся. Я так и сказала председателю: вот, мол, нашла деньги, которые у вас в канаве валялись, так пусть эти деньги идут людям на зарплату. Он пообещал. Свиней разведем. В свиноводстве оборачиваемость быстрее. Главное, денег государству не показывать. Сейчас подготовили двадцать коров с молочной фермы к забою — тех, которые все равно молока не дают. Получим за мясо деньги, купим сорок поросят. В декабре забьем. Опять купим — таким образом получим живые деньги. А люди работать готовы — главное, дать им понять, что они за эту работу деньги получат. Хоть 50 рублей, но каждый месяц.

А я верю в село, — вдруг вне контекста со всей собранной информацией заявил Торгашев, когда мы мчались обратно в столицу по серой асфальтовой полосе. — Им просто менеджера талантливого не хватает. Но вот откуда на прилавках продукты берутся, я так и не понял, честно говоря.

— И слава богу. Чем меньше мы о селе понимаем, тем спокойнее ему жить. Если государство не будет им мешать или, не дай бог, помогать, селяне, глядишь, через год-другой поднимутся. Только не надо скулить об их печальной доле.

— Правильно! Когда при Брежневе в село деньги самосвалами сваливали, мы зерно за границей покупали. А теперь, когда о селе все забыли и даже газеты о нем не пишут, Россия зерно перестала закупать. А после кризиса, когда на село вообще рукой махнули, россияне только отечественную еду и кушают. Буддийский парадокс коллективного непомыслия о сущем.

— Чего?.. Нет, в принципе, я с Буддой согласен. О деревне надо забыть. Просто забыть. И вернуться к ней лет через пять, осторожно выглянуть из-за угла и ахнуть получившемуся изобилию, достатку, а также завидной округлости лица трезвого и сытого колхозника будущего, надушенного дорогим парфюмом и идущего босым по росой траве, поигрывая ключами от, скажем, «Мицубиси-паджеро».

— Только не спрашивайте, откуда он деньги взял, а просто наслаждайтесь вкусом...