Всемирному делу Уолтера Элиаса Диснея — 75 лет
Уолт Дисней монополизировал Страну Детства. Взял власть, выставил караулы, зарыл контрольный пакет в златом ларце за синей горой под охраной гигантских псов с глазами-блюдцами. И распахнул объятия радушного церемониймейстера: «Добро пожаловать к нам на елку!» Вот уже минимум полвека для большинства детей планеты мир начинается с его мышат, ежат, белок и далматинских песиков. Будь в его лентах побольше библейских мотивов, на Рождество дети молились бы ему, а не святому Клаусу. И всем по порядку давал бы он шоколадку.
28 личных «Оскаров» остаются недостижимой вершиной цехового триумфа (для сравнения: наибольшее число актерских «Оскаров» — 4 — имеет Кэтрин Хепберн, 4 режиссерских — у Джона Форда, 10 — у художника Седрика Гиббонса). Столь блестяще соединить профессиональный успех с уважением коллег и любовью народа в XX веке удавалось единицам. Репину. Сталину. Биллу Гейтсу. Михаилу Калашникову. Битлам. Даже слово «мультимиллиардер» кажется специально придуманным под него.
Притом, как и все крупные магнаты, Уолтер Элиас Дисней был порядочной дрянью. Сдавал своих сотрудников охранке в пору черных списков и охоты на ведьм. Гнал взашей старых сподвижников в самые голодные годы депрессии. Всегда охотно делился улыбкою своей — и больше ничем. Как нередко случается с поп-идолами, при всей немеркнущей к нему любви немало найдется близких людей, с удовольствием плюнувших бы на его могилу.
Дисней ухватил свою жар-птицу за хвост в самые черные для Америки времена. Биржевой крах разорил мелких собственников, основу американской демократии. Сухой закон сплотил разрозненные гангстерские шайки в подпольную империю бутлегеров. Безработные толпами валили на побережье, где было круглый год тепло и не требовалось ни кола ни двора. Вместе с тем, именно с депрессией совпал невиданный взлет индустрии развлечений: в отличие от прочих народов Земли, переживающих нищету в угрюмости, средний американец был неисправимым оптимистом, верил, что Бог его просто так не бросит, и рад был отвлечься от пустого кармана и мятой шляпы. В барах танцевали до одури и напивались до бесчувствия, черный джаз стал вторым после Гражданской войны ударом по расовым предрассудкам, в кино было не протолкнуться, благо билет стоил «никель» — пятицентовик. Эпоха упадка стала началом американской культуры — до той поры эпизодической или откровенно балаганной. Пошли в гору новосветская литература, мода, музыка, Голливуд, подпитанный мощной волной бежавших от Гитлера немецких кинематографистов, приближался к своему золотому веку 1937 — 1939 годов.
К тому моменту Дисней давно уже был на коне. Он первым в мире сообразил, что нормального человека всегда умиляют детские пропорции: большая голова, крохотный носик, ручки и ножки, распахнутые глаза — и построил на том анатомию всех своих положительных героев. Микки Маусу он к тому же подарил огромные желтые ботинки: в обуви не по размеру была какая-то особая трогательность, и неизменной приметой всех голливудских вундеркиндов — от Джекки Кугана до Маколея Калкина — были гигантские бутсы Чарли Чаплина. Мышонок — оптимист, проныра и забияка — стал воплощением национального характера, его деловая походочка воодушевляла взрослых, а выходки до визга смешили детей. В 1927-м он летал вслед за Чарлзом Линдбергом через Атлантику, в 1928-м, в разгар автомобильного бума, вкалывал на бензоколонке, в 1941-м вместе с нацией отправился на войну — и уже в 1944-м высадка союзников в Нормандии носила кодовое имя «Микки Маус». Микки менялся вместе с Америкой: по окончании кризиса он стал более солидным, респектабельным, завел шляпу-канотье и собаку Плуто. Бесконфликтность в тот момент начала серьезно угрожать сериалу, ему срочно требовалась доза здоровой анархии — и в 36-м Дисней придумал в пару Микки сварливого утенка Дональда. Волшебник Изумрудного города не преувеличивал, когда в одной из серий изобразил, как Мауса приходят поздравить с премьерой натуральные Чаплин, Фербенкс, Гарольд Ллойд и Грета Гарбо. Эйзенштейн на полном серьезе называл мышонка главной звездой американского экрана, «Тайм» посвящал ему развороты, а мордочка с ушами-кляксами украшала 5000 предметов обихода.
Однако всю жизнь ездить на одной, пусть и звездной мыши невозможно. Дисней выдумывал и оживлял поросят и Белоснежку, Пиноккио и Маугли, Питера Пэна и братца Кролика, Золушку и всех семерых гномов, за каждого получив по маленькому «Оскару» 38-го года. «У него самый лучший кастинг, — завидовал Хичкок. — Если не понравился актер, он его просто стирает». На него работали Шарль Перро и братья Гримм, феи и кузнечики, кентавры и бурундуки, пляшущие коровы и летучие слоны. Ему повиновались мочалки и умывальники, смерчи и водопады, джунгли и кукурузные поля, эльфы и скелеты, ноты и буквы, клавиши и конечности. Энциклопедия поп-культуры писала, что для довоенной Америки Дисней значил больше Рузвельта — хотя сделать для довоенной Америки больше, чем сделал Рузвельт, практически невозможно.
При этом, пользуясь славой художника, он давно уже ничего не рисовал сам. Он задавал параметры, корректировал сюжеты, организовывал производство и расставлял людей. Даже Микки Мауса, вопреки массовому заблуждению, создал не он, а друг его и соратник Юб Айверкс, имя которого известно сегодня только специалистам. Диснею этого и не требовалось — он обладал куда более весомым даром дельца, умея обратить в свою пользу самые плачевные страницы американской истории. Из кризиса 30-х он извлек дешевую рабочую силу. Из войны — новые рынки сбыта: вместе с американской армией в Европу и Азию пришли хот-доги, английские вывески, кока-кола и кино; Микки Маус пережил второе рождение на экранах Старого Света. Маккартизм помог ему расправиться со студийным профсоюзом, послевоенный бэби-бум, совпавший с началом эры телевидения, — значительно расширил аудиторию. Дисней вовремя отдал свою фильмотеку на малый экран, «подсаживая» детей на свою продукцию с самого раннего возраста, — и вовремя отобрал ее назад, когда телепоказ начал угрожать барышам от повторного проката. В 55-м он открывает «Диснейленд» — самый прибыльный проект своего бизнеса.
Это был уникальный в истории случай, когда человек закрыл собою целую отрасль. После Шекспира осталось еще место в драматургии, после Пеле — в футболе, после Честертона — в эссеистике. После Диснея в рисованной «контурной» мультипликации делать было практически нечего. Дольше других не сдавались японцы, подпустившие в мультики традиционной азиатской кровожадности. Нечто оригинальное делал у нас Хитрук, но школы своей и «авторского» графического стиля так и не создал. Все остальные были бледными копиями великой кинофабрики с лейблом в виде замка спящей красавицы — фабрики, чей основатель безбожно обсчитывал своих сотрудников, давил забастовки и 25 лет был добровольным осведомителем ФБР.
Эти подробности уже мало кого волновали. Человек, вышедший за рамки национальной известности, оказывается вне общепринятой морали и традиционных этических норм. О нем судят по результату, а не личным качествам, зачастую довольно отталкивающим. В течение XX века Дисней стал богом и Лениным, его имя перешагнуло границы, превратившись в икону, учебник, пароль и колыбельную. Кино его получило статус международного кода наравне с эсперанто, Библией и рок-н-роллом.
В новеньком фильме Спилберга «Спасение рядового Райана» пленный немецкий снайпер, копая себе могилу под американскими прицелами, монотонно ноет: «Не убивайте! Я люблю Микки Мауса! Я восемь раз смотрел «Пароходик Вилли»!»
И его не убивают.
Денис ГОРЕЛОВФото: FOTObank / CAP / SF