(отрывок из романа)
Егор ГРАН
IPSO FACTO
О чем речь?
Сын Андрея Синявского и Марии Розановой, пишущий на французском языке под псевдонимом Егор Гран, чей роман недавно издан в нескольких европейских странах, отвечает на вопросы журнала «Огонек».
— Кто вы по профессии и почему начали писать?
— Я получил образование инженера-экономиста и работаю в этой области. Но пишу я с шестилетнего возраста. Я всегда верил, что именно литература позволит мне выйти из моего тела, то есть познать Абсолютную Свободу. Поэтому я построил свою жизнь так, чтобы совмещать мою основную профессию с необходимой для меня писательской работой.
— Какова судьба вашего романа, как он называется и будет ли издан?
— Роман называется «Ipso-Facto» (силой факта — лат.). Он был опубликован во Франции в январе 1998 года и осенью выйдет в Германии, Италии, Испании, Голландии, Греции, Дании и вскоре, надеюсь, в России.
— Считаете ли вы Францию бюрократическим государством или ваша проза лишь художественная гипербола?
— Безусловно, Франция является бюрократическим государством, в известной мере даже больше, чем Россия. Например, в большинстве случаев для обращения в административные инстанции вы должны предъявить копию метрики, заверенную не более чем три месяца тому назад: в противном случае она недействительна. Но не в этом суть романа. Основная его идея, это идея падения Человека, его вера в нерушимость им самим созданных правил игры.
— Участвуете ли вы в литературных делах семьи?
— Нет.
— Кто ваши любимые писатели?
— Следуя примеру героя моего романа, я перечислю их в алфавитном порядке: Гоголь, Гончаров, Гюисманс, Кафка, Набоков, Селин, Флобер.
— Считаете ли вы себя французским писателем?
— Я склонен считать себя скорее писателем космополитичным. Но пишу я на французском языке, и моя цель — взорвать его неприкосновенную синтаксическую структуру.
— Как вы относитесь к идеям и идеалам Синявского и Розановой? Примет ли ваше поколение, особенно в его эмигрантской части, эти идеи?
— Я разделяю их безоговорочную приверженность к демократии. Но я очень далек от политики, особенно русской. Гораздо больше меня интересует современная русская культура. Боюсь, что большинство бывших русских моего поколения слишком далеки от русских проблем: они живут жизнью, которая их окружает дома, на Западе.
* * *
Нет, не так, это я слишком быстро, упущу важные подробности, надо с самого начала: прихожу из института, докладываю обо всем Франсуазе, ужинаем при свечах, то есть дома тоже отмечаем мое повышение, она говорит, горжусь тобой, я тоже несу какую-то чушь, как все влюбленные.
За сладким рассказал ей про аттестат, сказали, говорю, принести завтра аттестат зрелости, и Франсуаза почему-то отнеслась спокойно, балаболки, говорит, у вас в институте, им же не к спеху, время будет, отнесешь, солнышко. Радуйся, что повысили, и плюй на все. У нас не средневековье и не орвелловская диктатура-84, и потом на хрена им твой школьный аттестат, когда ты двадцать лет у них отышачил? Отксерили б его раньше и не морочили б тебе голову, котик. Пошутила так минут пять, потом убрали со стола, она села заниматься, а я начал искать.
...Сначала открыл папку «А», ясно, что искать надо в «А». Запасся терпеньем, «А» — толстенная темно-синяя папка, лежат, разумеется, старые абонентские счета, далее автомобильные разные документы, далее акционерские бумаги, аккредитивы, авансы всякие, далее амбулаторная карта моя, короче, выложил на стол кучу до потолка. За час перебрал все бумажки, Франсуаза хихикает, ну что, не нашел еще, эх ты, слушай, сожги лучше все, искать будет легче, а я молчу, перебираю, извещение из автоинспекции, старый анализ крови, эй, а это что, при чем здесь квитанция об уплате за газ, газ ведь, кажется, на «Г», так, перекладываю, продолжаю, абонент, автомобиль, акции, анализы. В одиннадцать с папкой «А» я закончил. Аттестата не нашел. Полминуты посидел, потаращился на папку «А» без аттестата, от волненья защекотало в глотке, как когда пьешь кока-колу, ладони вспотели, тело стало свинцовым.
Отложила книгу, села рядом, посидели, наверно, думаем, попал куда-нибудь случайно, как газовый квиток в «А», вынимаем все папки, достаем все бумаги, смотрим до четырех утра, больше не можем, у Франсуазы лицо — без слез не взглянешь, аттестата нет, просто черт знает что.
В довершение всего замечаю в окне напротив того хмыря с бабочкой, уставился на нас в бинокль, тоже не спит, извращенец что ли, есть такие, смотрит и ловит кайф, наверно, думает, чем это они ночью в куче бумаг занимаются, с чего сыр-бор, когда все порядочные спят, по-моему, моя паника его возбуждает. Ну ты, хрен старый, думаю, своими делами займись, все лучше, чем на мои зырить, иди в свои сейфы играй, а нас оставь в покое, и штору задернул. Ладно, уймись, рыбонька, это Франсуаза говорит, успокаивает, но я-то вижу, что ей бы самой успокоиться, ей весь этот бедлам тоже действует на нервы, думает небось, сколько можно, скорей бы найти и спать! Все хорошо в меру.
Ну, так, студбилет, курсовые, диплом палеонтолога, институтское удостоверенье с гербом, вот они, все мои корочки на столе, все университетские документы, но нет Его, Аттестата сраного! ...Выдан сто лет назад, ни разу не пригодился. Закон всеобщего свинства, что же еще! Не нашел, где надо, стал искать, где не надо, черт знает где, в кухонных шкафах и книжных, перебрал книжечка за книжечкой, может, мало ли, дал маху, молодой был глупый, сунул и забыл.
...Не хватала бы все подряд... говорю, ничего бы не случилось! что за привычка убирать чужие вещи, вполне могла убрать аттестат! — а что, тоже, не исключено, говорю, говорю и разжигаюсь, я ей слово, она мне два, слово за слово — перешли на крик. Скажи еще, что я нарочно! Я не говорю, что нарочно, я говорю, что не надо трогать чужие вещи, не трогаю и трогать не собираюсь, сам же просишь — помоги, знаешь, кто ты после этого, ну, кто, кто я, эгоист ты, вот ты кто, мне тоже завтра на работу, а если я не высплюсь, завтрашний экзамен не сдам, да, но живем мы на мою зарплату, а не на твою, ну здрасьте, приехали, я так и знала, тебе плевать на мою работу. Кроем друг друга, на чем свет стоит, красные, злые, уже, вроде, и зла не хватает.
На рассвете иссякли, отупели, ругаться расхотелось и за неименьем сил присели, нет, я не оправдываюсь, поймите меня правильно, я просто хочу объяснить, что и почему было дальше. Значит, сидим, откинув копыта, на диване, молчим, о чем Франсуаза думает, не знаю, лично я думаю — бред собачий, с чего в истерику вдарились? Дело не стоит выеденного яйца. В жизни куда хуже случаются истории, катастрофы всякие, болезни. Могла бы сгореть квартира в придачу с бумагами. Могли б угодить под машину. Если по гамбургскому счету, с точки зрения космоса, например, пропавший аттестат — тьфу. Ничего, говорю вслух, бодренько так, ничего, все будет хорошо, вот увидишь, подумаешь бумажка. Схожу завтра в академию, получу копию, и все дела. А в институт притащу полный набор, пусть застрелятся: все курсовые и диплом. Диплом у меня с отличием, между прочим. У директора простой, у меня с отличием, вот так. А если кадровичка будет рожу воротить — плевать, есть повыше кой-кто, пойду к декану, министру напишу, если надо! Короче, бред сивой кобылы.
Подумать только, сидит на диване, глаза осоловели, в лице ни кровинки, краше в гроб кладут, ведущий ученый французского госинститута палеонтологии, и рассуждает, называется. Детский лепет, и стыд, братья мои, и срам. Болты наболтал, ни слова правды не сказал, все вранье. Академия копий не выдает, не та академия контора, на ней миллионы французов, у нее дела поважней, и не ей, а мне, взрослому мужику в здравом уме и полной памяти, мне отвечать за самого себя и класть вещи на место.
Загордился — и попался, погорел на комплексе сверхполноценности. Тоже, горе-художник, детали выписывал, а не видел, что холстина трещит посередке, увлекся излишествами. Хранил старые автобусные талончики — кому, спрашивается, нужны старые автобусные талончики — а аттестат зрелости не сберег, не вынимал никогда, думал, лежит в папке «А», в целости, думал, и сохранности!
Бдить надо было, бдить! Господи, куда ни плюнь, везде «надо было», не просто «надо», а именно «было», явится после драки и машет кулаками, поздно — раньше «надо было»! А теперь это «было» ест нас, как кислота мрамор. А мне надо было сразу определиться, не валить все в одну кучу, а понять, что аттестат зрелости — превыше всего и что вниманья к нему требуется больше всего. Удостоверенье взрослости, путевка в жизнь, предмет всеобщих чаяний, ибо аттестат — суть человеческая, неповторимая, но творимая единожды, в день вашего Вочеловечиванья. А прежде вы и не человек даже, а недоразуменье, все равно, что гомункул, недоучка вы, недоделок, что вы, что макака, один хрен. Но вот с аттестатом все сразу иначе, человек вы теперь чистокровный, типичный представитель человечества, решено и подписано, зрелость в кармане, и берегись, кто усомнится, ибо в вашем лице он тем самым оскорбит человечество. Другие дипломы — не то, и, кстати, младенцу ясно, что все мои университетские корочки без школьного аттестата гроша ломаного не стоят, мало ли, как я их надыбал, дал взятку, представил липовую бумажку при поступленьи.
А насчет «пойду к декану» тоже ахинея чистой воды! К декану, минуя кадры — просто даже непристойщина. Кадры — суть мозг управленья, как бы принимая на себя иные тонкие функции управленческого организма, бумаги, подписи, найм — принимая на себя, помните, не забывайте! «Министру напишу», сказал — ну, я даю! Трепло собачье! Кретин кретиныч, деду Морозу пиши, писатель хренов.
Франсуаза явно смотрела с отвращеньем, и поделом мне, считай, подкачал, и это еще мягко сказано. А я уж и не помню себя, говорю-говорю, разглагольствую, как будто несусь с ледяной горы, я, мол, им покажу кузькину мать, кадровичку уволю, посажу при всех на кол. Совсем спятил, наконец сказала Франсуаза, дерьмо ты, вот ты кто, надоел, не могу больше, пойду спать. А ну-ка подь сюда, Медуза Горгона, говорю, сладко так, а сам хвать ее за лодыжки, она шмяк на пол, пижамные штаны в цветочек хрясь, мои руки шасть к ее бедрам, женушка у меня толстушка, взращена на сметанке, взлез на нее, как на матрас надувной, плыву в море-океане, в спасательной своей шлюпке, лампочное солнце печет голову, тело у нее классное, нашел вход, она, оказывается, закрыла глаза, спит, стерва! Плевать, продолжаю свое, думаю о кадровичке, просто изведается, думаю, есть же какой-нибудь выход, вспомнил, как приспустил ей голубенькие трусики, голубой — цвет надежды, перст судьбы, голубенькие с крыжавчиками неприступная крепость не наденет, значит, лазейка есть, ах, трусики-трусишки, моя пижама тоже — хрясь, и я тоже засыпаю.
На другой день в кадрах я выложил всю правду, не стал тянуть кота за хвост. Мог бы найти уважительные причины, сказал бы — болен, или, еще лучше, — ограбили, вещички поперли, вынесли все подчистую, вместе с бумагами. Если да кабы, но нет, я человек честный, я сразу быка за рога. Хотя, конечно, на искренности далеко не уедешь. А по мне, кстати, и так все было видно, спал два часа, круги под глазами, рыло в порезах, ясно, человек не в себе. Институтские сбежались, липнут, как мухи на мед, ахают-охают, будь я неандерталец, и то б так не шумели. Мол, ну и рожа у тебя, профессор кислых щей, чечетку, что ль, бил всю ночь, повышенье герой, праздновал? А я, думаете, возьми и расколись? Верно, говорю, говорите, праздновал, надбавка не каждый день, пустите, говорю, завистники, пожалели б лучше, принесли б кофейку покрепче, мне в кадры идти. А че, грят, случилось че ль че? И глянули с надеждой, все разом повернулись ко мне, словно я им солнце какое, уставились, смотрят, авось высмотрят что-нибудь, а я же доктор свинских наук, нет, грю, ниче не случилось, просто с кадровичкой кадрюсь. Ах это, грят, а, ну ладно, мол, тогда, и сразу все поскучнели, смотрят на часы, мол, извини, нам пора, нет времени, отчет, потом собранье, мы пошли, увидимся в буфете. Вот-вот, чешите, гады.
Остались вдвоем с Марко, а сам, будто целится, смотрит молча в упор, явно думает о чем-то, смекает, умник, беру у него бумажный стаканчик, он меня похлопал по плечу, но не как всегда, а слегка, и отдернул руку, как будто чтоб не испачкаться. Пасть раскрыл, сейчас, мол, скажет, но не сказал, скривился, еще похлопал, дескать, я с тобой, и отвалил в свой отдел.
Расколоться, короче, раскололся, но не им, а кадровичке.
Значит, напоследок полизал ей ушко, она скрутилась вся, как выжатая тряпка, ну, ясно, кайф, и тут-то я и пошептал ей правду, мол, помните, я сказал, что принесу сегодня аттестат зрелости, но, надо же, не нашел, искал-искал — нет, поищу еще, конечно, я, кстати, вспомнил, где он — вранье, конечно, — так что найду, вопрос дней, принесу завтра — послезавтра, ничего, ладно?
Тут она как зажмет меня, во, думаю, собачий паровоз, сцепление какое чертово, новые сиамские близнецы, чем срослись, обхохочешься. Но я, слава Богу, виды видал. Я ей сразу по мордасам, она успокоилась, разжалась. Встал я цел и невредим, надел штаны, она натягивает свои лиловые, сама багровая, никогда не видел, чтоб баба так злобствовала. Не кричит, хуже, свистит, как гадюка, щурится, лезет мне к лицу, точно чтоб содрать его, ах, ты, говорит, ублюдок, такой-сякой, убирайся и чтоб духу твоего здесь больше не было, чтоб никогда, никогда, ты понял, глист утробный? А я с ней спокойно, не сердитесь, я не хотел, говорю, я к вам очень хорошо отношусь, а пощечина это как лекарство, мы бы иначе не расцепились, так бы и сидели вместе, если не верите, спросите у нашего врача, он вам то же самое скажет. Объяснял ей объяснял, но, дело, как говорится, сделано, процесс пошел, объяснения не помогли, проблема с пропавшим аттестатом как была, так осталась. А кадровичка возненавидела меня лютой ненавистью.
Дальше совсем черт знает что. О пропаже заговорил весь институт. Я прославился, как будто получил нобелевку. Только слава была, увы, со знаком минус. Дифирамбы издевок, и ни минуты покоя, с утра до вечера только и разговору, что обо мне, к моей комнате очередь, народ соревнуется в остроумии, и я объект, жаждут посмотреть, как отреагирую, что отвечу, в общем, от моей постной рожи у них в извилинах явно оргазм. Думаю, только потому и держали меня так долго — как узнали, что я потерял аттестат, почти две недели мурыжили. Правда, может, и жалели, может, думали, найдет свою бумажку. Но, вообще-то, я тоже им попортил крови, без меня телеге не легче. Кадровичка, конечно, говорила, ну его к черту, мстила потому что за пощечину, все мозги директору проела, чтоб признал, что ученый я никудышный, но начальство раздражается, поди найти травоядника в отдел, дураков нет, место гиблое, и потом плохая примета, несчастье заразительно. А кадровичка в выходные, вместо чтоб домой идти, кипя злобой, листала законы, хотела убедиться, что лазейки мне нет, и закон говорил — нет, и очень был доволен — с кадровичкой они одна лавочка. Без аттестата зрелости мне конец. Занимать свою должность не имею права. Это однозначно. Цитирую: «Без соответствующего документа, заверенного министерством, среднее образование не действительно». Черным по белому: нет бумаги — нет человека, то есть, я самозванец, и всем моим нарушением установленного порядка, и, значит, к такой-то меня матери, и к стенке, пока немцы-итальянцы-англичане не узнали, что французские палеонтологи — мошенники, словом, позор мне, позорю я родину в глазах международного сообщества. Тут директор согласился, насчет позора все верно, но на мое место никого нет, игуанодонты — вещь не престижная, придется, понимаешь, с увольнением подождать.
Я, разумеется, искать не перестал, наоборот, костьми лег, двадцать раз перерыл все папки от «А» до «Я», перелистал подшивки страница за страницей, посмотрел там, куда сто лет не заглядывал, проверил под шкафами и диванами, извлек оттуда кучу любопытных документов, счетов, научных докладов, рецептов, жуть, сколько всего нового и интересного, кто ищет, тот всегда найдет, наконец, не выдержал и, дождавшись, когда Франсуаза вышла в магазин, полез в ее собственные ящики. Некрасиво, конечно, в смысле, значит, не доверяю ей целиком, но меня тоже можно понять — вопрос жизни и смерти.
Она, когда вернулась, сразу заметила, чутье будь здоров. Или я хорош, следы не замел как следует. В общем, поругались в дым, она — как ты мог, мои личные бумаги, это все равно что изнасиловать, завела шарманку, а я молчу, молчу и злюсь, кричи, думаю, сколько хочешь, все теперь ясно, каши с тобой не сваришь, мне после всего только дома сцен не хватало. Так что семейная жизнь тоже дала трещину и пошла разваливаться не по дням, а по часам, крик ежеминутный, хочу как лучше, выходит как хуже, как раньше, не выходит, паранойя не паранойя, но, казалось мне, весь мир против меня.
И так я метался, от коллег с их индейской военной пляской к жене с ее истерикой, схлопатывал по всем фронтам, был лакомым народу кусочком, идеальным мальчиком для битья. Приду в институт — мне втык между глаз: «Как дела, школьничек?», и оседаю у кофе-автомата, делаю улыбочку, а в душе, будьте спокойны, обливаюсь кровью, как колото-резаный. А Надин уже почту не приносила, щупать подставляла, особенно грудку, а почту не приносила, Надин с аттестатом, аттестат о среднем образовании с секретарским уклоном, диплома нет, но аттестат есть, и ублюдки без аттестата ей не указ, она, чтоб добить меня, отксерила свою бумажку, заверила ксеру у нотариуса, обрамила и повесила у себя в предбаннике. Боже, какие муки моему самолюбию!
И вот однажды утром народ перестал со мной разговаривать. Поднимаюсь в отдел, ни одна собака не кивнет, идут мимо, словно я невидимка и, вообще, был, да сплыл. Вхожу к себе — сразу бросилось в глаза: на самом видном месте на столе осторожненько положен вызов в дирекцию. Мой час настал.
У директора Надин меня опередила, стояла перед человекообразной на коленях, не знаю, что делала, вроде массаж, горилла покосился на меня с отвращеньем, стукнул кулаком по столу, секретутка даже подскочила, она что-то ему с пуговицами колдовала, расстегнула и стала работать, а он, ясно, как день, недоволен ни ею, ни мной тем более, потому что сразу со мной быка за рога. Ты, говорит, подонок, каких мало, просто подонок из подонков. Потерять аттестат зрелости — такого подонства, чтоб ты знал, еще не было в истории человечества. Сам-то ты понимаешь, какой ты подонок? Боюсь, такой ты подонок, что даже уже и не человек. Просто машина, робот, как киборг из фильма. Ни стыда, ни совести, только и знаешь, что крушить трухлявые кости. Так вот нам, к твоему сведенью, автоматы в институте не нужны! Нам нужны люди морально устойчивые. А ты злоупотребил нашим доверием, бросил тень на коллег, автомат ты пулемет, а мы-то, мы-то проглядели, приголубили Иуду! Все, авто ты доилка, сорвали с тебя маску, так что давай-ка убирайся подобру-поздорову. Тебе еще повезло: мы тут не гестапо, делу ход не дадим, скажи спасибо мне лично, сеялка-веялка, вспомнил я твои былые заслуги, бетономешалка, короче, катись, видеть тебя не могу, прокатный ты стан. Убедительно старпер говорил, даже Надин посмотрела на меня, как на гадину, пшел, дескать, отсюда, тошнит от тебя, не видишь, что ли, сосредоточиться из-за тебя не могу, потом, мол, неприятностей не оберусь.
Я не спорил. Не сберег своей бумажки — и в две недели вся жизнь псу под хвост, прощай, институт и двадцать лет работы, вот как без бумажки-то, зарубите себе на носу, особенно молодежь, заклинаю, молодые люди, будьте бдительны, когда убираете вещи — раз примерьте, семь отрежьте, берегите аттестат смолоду, слушайте нас, битых, за нас много небитых дают, слышите, вставные наши челюсти вам лязгают, паркинсонова морзянка сигналит, не убирайтесь спустя рукава, убирайтесь на совесть! Вы, молодые, хозяева жизни, хозяйствуйте, но смотрите в оба. Эх, молодо-зелено.
Перевод с французского Е. КАССИРОВОЙ
Иллюстации В. Власова, фото М. Штейнбока