В эти дни жители Нью-Йорка отмечают необычный праздник — столетие изобретения столь любимой ими неоновой рекламы. Газеты полны заметок, воспевающих достижение американского технического гения. Между тем «отцом» неона был профессор Лондонского университетского колледжа Уильям РАМЗАЙ.
Неон — только часть каши, которую заварил, умирая, американский бизнесмен Годкинс. Он завещал выдать приз в десять тысяч долларов (в нынешних ценах — около 100 тысяч) ученому любой страны, если тот обнаружит какое-нибудь новое явление в воздухе, которым мы дышим. Это могло показаться, и действительно показалось, полной чушью абсолютному большинству физиков и химиков. Что еще можно было открыть после Кавендиша, Лавуазье и других гигантов химии, разобравших воздух на части, как игрушку?
Именитый английский физик лорд Д. Рэлей так не думал. Ученые занятия научили его сомневаться во всем, кроме денег. Только деньги были реальной ценностью, в то время как физическим законом нельзя ни отремонтировать родовое поместье, ни даже расплатиться за бутылку эля. Конечно, и Рэлей поначалу оторопел, прочитав в газете заметку о странном завещании американца. Но вскоре припомнил одну из последних статей Кавендиша: в ней великий старик обращал внимание на несовпадение расчетных и реальных цифр и измерений при изучении воздуха, что, правда, как он оговаривался, «могло не иметь никакого значения». А могло и иметь. И значение в десять тысяч долларов было достаточно серьезным поводом для того, чтобы поднять брошенную американцем перчатку.
На всякий случай следовало отпугнуть от решения задачи молодых, но шустрых. В завещании выдвигалось условие: о результатах исследований не сообщать в печати, пока их не рассмотрит специально созданная комиссия. То есть о процессе, стало быть, сообщать не возбранялось. И вскоре журнал «Нейчур» опубликовал заметку Рэлея о начале его опытов над воздухом. А через три года мэтр... сдался.
Там же, в «Нейчур», он поведал о том, что атмосферный азот и азот, полученный химическим путем, имеют разную плотность. Это наверняка означало, что в воздухе содержится неизвестный прежде компонент, какой-то новый газ. Но выделить его не удается. Статья вызвала неудовольствие читателей. Они посчитали, что то были обычные погрешности в измерениях. В общем, вместо того чтобы отхватить десять тысяч, лорд Рэлей оконфузился.
Но через два года, летом 1894-го, почта неожиданно принесла ему письмо, в котором мелькнул лучик надежды. Профессор Лондонского университетского колледжа Уильям Рамзай сообщал, что обнаруженный Рэлеем факт верен и что искомый газ вот-вот будет найден. Рэлей оказался в сложном положении. Если этот университетский деятель действительно добудет ответ, то подтвердится его, Рэлея, правота. За это не жалко и отдать половину обещанного американцем приза. С другой стороны, у людей неизбежно возникнет вопрос, почему с загадкой не справился сам многоуважаемый лорд.
А еще через пару месяцев от того же Рамзая пришла сенсационная записочка: «Я наконец изолировал новый газ». Рэлей велел заложить экипаж и помчался в университет.
Прежде они видели друг друга издалека, но знакомы не были. Рэлей ревниво осмотрел прекрасное лабораторное оборудование, придирчиво изучил условия и результаты экспериментов и понял, что этот приглашенный из провинциального Бристоля парень отнюдь не дурак. Он действительно выделил новый, страшно инертный газ, который предложил назвать «аргон» (недеятельный). Еще более расположился Рэлей, когда собеседник восхитился его физической интуицией и высказал мысль, что при решении такого рода задач современная аппаратура дает преимущество химикам — это хорошо объясняло, почему успеха достиг не физик Рэлей. Плохо было одно: Рамзая совершенно не интересовал будущий гонорар, он хотел скорее опубликовать статью.
В последующие дни Рэлей уговорил Рамзая готовить статью совместными усилиями, а пока выступать с докладами перед ученой братией. Расчет был на то, что со временем коллега одумается. Умный, но по-провинциальному простодушный Рамзай согласился, и 13 августа 1894 года Рэлей сделал сообщение об аргоне перед Британской научной ассоциацией. Участники заседания вспоминали, что публика весьма недоверчиво восприняла новость, а физик Лодж бросил ядовитую фразу о том, что не стоило утруждаться и придумывать название газу — наверняка достаточно будет уже имеющихся.
Далее случилось то, чего никто не ожидал и что непросто объяснить сегодня. По-видимому, человечество смеясь расстается только со своим прошлым, а с настоящим, к которому привыкло, расстается нехотя или даже с озлоблением. Через день в прессе поднялась буря. В газете «Таймс» одно за другим появились два письма известного физика Д. Дьюара. Он безапелляционно заявил, что нет никаких оснований говорить о новом компоненте. А журнал «Электрическое ревю» организовал целую кампанию против «мифа о новом газе». Авторы заметок, в том числе анонимные, требовали, чтобы Рэлей и Рамзай провели все исследования заново и не морочили голову публике.
Интересно, что Рамзай относился к критике с пониманием, даже сочувственно. Он полагал, что на слух люди многое не восприняли в докладе и что надо все же публиковать данные опытов. Закаленного в научных битвах аристократа Рэлея бесило это легкомыслие выходца из среднего класса.
— Молодой человек, — раздраженно говорил он, ухватив Рамзая (которому было 43 года) за пуговицу сюртука. — Вы хотите отдать наши деньги этим недоучкам? Пошумят и уймутся, потерпите!
Рамзай терпел и рассылал знакомым ученым запаянные трубки с аргоном с просьбой провести анализы. И только когда в той же «Таймс» аноним торжествующе заявил, что молчание «открывателей» свидетельствует об их поражении и правоте Дьюара, Рамзай пошел в бой. Он организовал у себя в университете заседание Королевского научного общества и при небывалом стечении разношерстной публики выступил с блестящим докладом, который дополнили физик Крукс и химик Ольшевский. Стало ясно: получен новый газ. И президент Лондонского королевского общества Кельвин (тот самый, по градуснику которого живут англоязычные страны) сказал наконец главные слова: «потрясающее открытие», «самое выдающееся событие минувшего года» и все в таком роде.
Следом Рамзай опубликовал статью и разослал ее ведущим ученым Европы.
О разные времена! О одни и те же нравы! Реакция прессы враз переменилась на 180 градусов. Та же «Таймс» теперь уверяла, что с самого начала верила в успех.
Вы спросите, где же здесь неон? В самой непосредственной близости. По отработанной на аргоне технологии окрыленный Рамзай открыл целую группу таких же инертных газов: неон, криптон и ксенон (странно, но за недееспособность их почему-то назвали благородными). Кстати, имя неону придумал сын Рамзая. Как-то вечером он зашел в лабораторию отца. В стеклянной трубке ярко полыхало разноцветное холодное пламя (возбужденное электричеством пламя позволяет изучать спектр). Мальчик восхитился:
— Какой красивый газ!
— Новый, еще даже без имени, — ответил Рамзай.
И мальчуган предложил:
— Давай назовем его «новым» (новый по-гречески — неон)!
Практичные американцы первыми стали использовать неоновые трубочки на практике и сделали неоновую рекламу частью своей культуры. Но считать их единственными создателями «неона», как видим, никак нельзя.
Между прочим благородные газы чуть не сыграли злую шутку с периодической системой элементов Менделеева. Рамзай преклонялся перед Менделеевым и называл его «наш учитель». А благородные газы не вписывались в периодическую систему. И вера в нее ощутимо пошатнулась. Рамзай очень переживал. Переживал и Менделеев. Дмитрий Иванович даже съездил к Рамзаю, а потом к великому французскому химику Бертло, чтобы обсудить создавшееся положение. Выход нашли: выделили благородные газы в особую группу. Система устояла.
Уже в 1904 году Рамзай был вознагражден за бескорыстную любовь к науке. Шведская королевская академия наук присудила ему Нобелевскую премию. Говорят, счастливый лауреат не уставал напоминать, что открытием инертных газов обязан и Рэлею, и Кавендишу, и даже Годкинсу. И ведь в какой-то мере он прав. Открытие, как цыпленок, рождающийся из яйца, созревает в несколько этапов, и даже гению редко удается пройти их в одиночку. Чаще один ученый обнаруживает какой-нибудь странный факт, не укладывающийся в существующие представления, другой предлагает возможное объяснение, третий хитроумными экспериментами доказывает справедливость гипотезы. Эти этапы одинаково важны и необходимы, но на виду обычно последний. А иногда и он забывается — когда открытие начинают широко применять в жизни и практический результат заслоняет собой весь предыдущий путь. Как в случае с неоном, свет которого настолько ослепил американцев, что они знать не знают Рамзая. А тем более Рэлея. Может быть, лорд был прав и деньги действительно лучше славы?
Владимир ЗАСЕЛЬСКИЙP.S. Справедливости ради надо сказать, что лорд Рэлей был выдающимся ученым и тоже стал Нобелевским лауреатом. Но не за аргон и неон, а за другие исследования. Правда, именно участие в «переделке» атмосферного воздуха создало ему ореол ниспровергателя истин.
Фото FOTObank/REX