ГАЛИНА УЛАНОВА: «Я НИКОГДА НЕ ВЕЛА ДНЕВНИК…»

Ко всем, кто интересуется ее персоной, в частности к журналистам, Уланова относится крайне настороженно. Правда, без раздражения. А может быть, просто умело это скрывая:

— Что может быть интересно читателям «Огонька»? Эпизоды из моей жизни, мои секреты? Об этом я говорить не стану. Во-первых, потому что все это не так-то просто, и в двух словах в интервью об этом не расскажешь. А во-вторых, я намерена писать книгу. Как хотите это называйте — воспоминания, жизнеописание, мемуары — вот для нее я и храню все то, что могла бы рассказать. Но не о себе лично, не о том, какая я, а о времени, вернее, о временах, в которые мне довелось жить. Я ведь родилась в Петербурге еще во времена Николая II, пережила Октябрьскую революцию, Отечественную войну... Так что рассказать есть что. А журнал — это сиюминутное чтение в метро, чтобы время скоротать. Поэтому для журнала, наверное, нужно что-то более легкомысленное. Я обычный человек, живу обычной жизнью, не ангел, крыльев у меня нет.

Но ведь есть кто-то или что-то единственное, кому (чему) доверяешь, если не все, то многое. Люди? Близких людей у нее теперь нет. Три года назад умерла Таня — наверное, единственный по-настоящему близкий человек в ее жизни, которая была для Улановой как дочь. «Ей было чуть за шестьдесят, — говорит Галина Сергеевна. — Жить бы еще могла. Теперь она за мной оттуда наблюдает». Фотография Тани стоит у нее на тумбочке в гостиной, и Уланова призналась, что почти каждый вечер беседует с ней, рассказывая о том, что произошло в течение дня.

— Таня для меня теперь стала как бы судьей, я чувствую нашу духовную связь даже теперь, после ее смерти. Она за мной наблюдает. Вы скажете, что это бред, но мне все равно, что вы об этом думаете. Я это чувствую.

Ее мужчины, мужья? Были, конечно. Но как показывает жизненный опыт, это явление приходящее и проходящее. И Галина Сергеевна не слишком-то охотно об этом распространяется. Почему?

— Моя личная жизнь не нужна человеку в метро. Понимаете? Ведь в жизни все не так просто, и если говоришь о чем-то, о каком-то отдельном эпизоде, то надо добавлять еще долгую предысторию, надо пояснять, когда, с кем, почему и как. Это ведь интимные вещи, об этом не расскажешь. Мы долгое время прожили с Завадским, но жили мы, будучи в браке, порознь — он в квартире у мамы, а я здесь, на Котельнической. И это не потому, что нам было неинтересно друг с другом, наоборот — два творческих человека только так, на мой взгляд, и могут существовать. Он приходил ко мне, чтобы отдохнуть. Мы даже мало разговаривали, он просто садился в кресло напротив телевизора и долго смотрел его. Ему было достаточно просто моего присутствия. Опять, это всего лишь эпизоды. Наша жизнь состояла из его работы и моей работы. Трудно говорить об этом, это мое, интимное.

У нее часто проскальзывают слова «интимные вещи», то есть очень личные. Многое и многих она характеризует именно этим прилагательным и не пускает любопытствующих дальше — все, нельзя, это уже разговор об интимном...

Самая большая тайна легендарной балерины XX века — ее дневник. Первую запись в этой толстой тетради в прочном (теперь уже таких не выпускают) дерматиновом переплете Уланова сделала в 1928 году, едва закончив школу имени Вагановой в Ленинграде.

— Я начала вести эту тетрадь, потому что в моей жизни начался новый период. Детство закончилось, и что будет дальше, абсолютно непонятно — возьмут ли меня в театр, не возьмут, как вообще сложится жизнь... Но я вас разочарую — это не дневник. Дневников я не вела никогда в жизни. В этой тетрадке перечень, где, когда и что я танцевала. Для меня это важно. Вот я посмотрю записи: такой-то такой-то спектакль в таком-то году, и тут же вспоминаю сопутствующие обстоятельства. — Вот так легко и просто Уланова развеяла в пух и прах миф о таинстве этой старой тетради в зеленом переплете, любовно перевязанной красной ленточкой.

— Галина Сергеевна, а когда вы сделали последнюю запись?

— Последнюю, наверное, я еще не сделала. Продолжаю записывать дорогие для меня вещи — стихи.

Нет, отнюдь не любимые строки любимых поэтов. Эти стихи посвящены ей. Авторы их — знакомые и незнакомые люди. Кто-то видел ее на сцене, с кем-то судьба свела во время гастролей или отдыха.

— Эти стихи исполнены любви. Но не подумайте, пожалуйста, что с этими людьми у меня обязательно были амурные отношения. Очень часто те, кто их писал, представляли меня такой, какой они хотели бы меня видеть. Хотя на самом деле все было иначе. И я другая. Но, что поделать, воображение художника не знает границ. Вот, тут один товарищ, с которым мы встречались на отдыхе, почему-то слишком меня опоэтизировал и воспевает мой красный купальник как нечто божественное... Мне это непонятно, но это его взгляд на меня, его отношение, и поэтому я это храню, это ведь тоже часть моей жизни, пусть даже мимолетная и смешная.

Кстати, публиковать эти стихи в своей книге Галина Сергеевна не намерена. Категорически. Ни в коем случае. Потому что это, опять же, интимные вещи, их нельзя показывать никому и никогда.

Правда, она прочитала мне одно стихотворение, перебивая себя смешными комментариями, о том, как все было на самом деле. Но в журнале его публиковать не разрешила.

Опять: «Это интимное». Шлагбаум, дальше нельзя.

Человеку нужны тайны. Зачем? Потому что в закрытости — определенная защита. «Я всю жизнь живу в шорах» — так она сама себя определяет. Вряд ли это от безразличия или страха. Просто каждый находит удобную нишу для существования. Для кого-то это бесконечное скитание по душам и проблемам ближних, а для кого-то — жизнь внутри себя. Для Улановой более приемлемо второе.

Она обожает бывать на природе, там где есть поле, лес и обязательно вода. Она разговаривает с деревьями и травой. И, наверное, это единственное, чему Уланова открывается полностью. А вода — вторая страсть после балета. Мало кто знает, что Уланова мастерски управляет лодкой и байдаркой.

— Я могу грести часами. Многие удивлялись, что я не устаю и умею держать лодку. Я одна уплывала далеко-далеко, направляла лодку в высоченные камыши и там ложилась в ней и подолгу смотрела в небо... Природа — это то, что дает мне силы.

Она никогда не делала «подтяжек» лица. У нее на лице — ее годы, ее жизнь. Она естественна и в этом прекрасна. Она всегда (кроме дома) ходит на высоких каблуках, каждое утро обязательно делает упражнения — разогревается, растягивается. И признается, что теперь понимает и чувствует в балете гораздо больше, чем тогда, когда делала те же самые упражнения, готовясь к выходу на сцену.

Природа создала ее такой, что о фигуре не очень-то приходилось заботиться. Когда выступала, весила 50 кг, сейчас — 45. «Сейчас я даже в лучшей форме», — замечает Уланова. Она никогда не ела и не ест ничего жареного, только вареное. «Я и сейчас, с утра, прежде чем ехать в Большой на занятия, ем только одно яблочко. А приеду — потушу себе кабачок, приготовлю что-нибудь легенькое. Мне много овощей привозят друзья, я никогда их об этом не прошу, просто сами звонят и говорят, что сейчас приедут, привезут мне чего-нибудь с дачи. А две недели назад я приехала из Большого и увидела у своей двери целое ведро клубники. Кто его оставил, понятия не имею, никто из знакомых не признается. Но я все равно благодарю этого неведомого человека...»

Курить? Когда-то она этим баловалась, для того чтобы поддержать фигуру, не располнеть. Но не втянулась.

Она сама готовит себе еду, сама делает уборку в этой огромной четырехкомнатной квартире (не каждый день с ведром и тряпкой, разумеется), сама выносит мусор и ходит по магазинам. Приходящей помощницы у нее нет.

— Раньше меня берегли, — смеется Уланова. — Раньше у меня убирались. Но та женщина умерла, а кого-то приглашать и потом ходить за ним по пятам, говорить, где должен лежать нож, а куда поставить тарелку, нет, уж лучше самой все потихоньку делать.

И делает. Тихо. Медленно. Пусть где-то не стерта пыль, — ее это не очень-то и волнует, пусть где-то в беспорядке свалены газеты и журналы, которые она привыкла читать на ночь. «Я одна, для кого мне чистоту наводить? Будут силы — уберу».

Редкость — она умеет слушать собеседника. Она никогда не перебивает, не упивается собственным монологом.

Сегодняшняя жизнь Галины Улановой лично у меня не вызывает ощущения сочувствия или сожаления. О чем? Казалось бы — одна, годы... Ей есть чем заняться — и вовсе не от скуки — едва уйдя со сцены, она по сей день репетиторствует в Большом театре, допоздна читает, готовится писать книгу.

Она принимает как данность свое долголетие, но при этом не чувствует себя старухой. Она спокойно говорит о смерти, она не фонтанирует энергией и эмоциями по поводу и без повода, она не утомлена жизнью, несмотря на довольно-таки плотный рабочий график. Она спокойна и самодостаточна.

P.S. Прощаясь, Галина Сергеевна кивает на мой излюбленный черный свитер:

— Как же вы так легко одеты, не холодно?

— Я сначала вышла из дома, а уже потом поняла, что на улице не так тепло, как я это себе представляла, — поясняю.

— Замерзнете ведь. Постойте, я вам дам свою накидку, — и я почему-то не отказываюсь. Она вынимает из шкафа моднейшую бирюзовую накидку, внимательно следит, чтобы я ее правильно надела (не абы как, а чтобы непременно закинула через плечо длинную часть воротника), сама закрепляет булавкой полы, чтобы не раздувал ветер... — Все, теперь идите. Порядок!

Она провожает меня до лифта, и уже готовая войти в него, я напоследок спрашиваю:

— Галина Сергеевна, так неужели эти ваши дневники никто никогда не читал и не прочитает?

— Никто и никогда. Это умрет вместе со мной.

Фото Х. Христова, В. Киселева, архив «Огонька»