«ИМПЕРИЯ СТРАСТИ» — МОЙ ПЛЕВОК

Дайджест

Еще лет десять назад такой профессии — шоумен — мы не знали. Была шоумен тетя Валя Леонтьева, которая одновременно читала сообщения Политбюро в программе «Время», вела программу «От всей души», а также передачу «Умелые руки». Был шоумен Игорь Кириллов, который из программы «Время» перешел в программу «ВиД», поменяв пиджак на свитер и больше не поменяв ничего.

Теперь шоуменами становятся вмиг молодые люди с жуткими амбициями и невероятным напором. Они «академиев не кончали», но зато знают, как держать себя в тусовке и говорить «Привет! Я Петя Сидоров...».

Николай Фоменко — странный, можно сказать переходный, вариант. Он из породы ушедших в телевидение талантливых актеров (другие варианты того же типа: Якубович, Ярмольник), которые явно создают ощущение личности на экране... но при этом ничего интересного не говорят. В разговоре с обозревателем журнала «Московский наблюдатель» Андреем Миляхом Николай Фоменко чуть-чуть приоткрыл дверь в свой драматический и сложный внутренний мир актера, профессионала, человека. В других интервью, которые во множестве печатаются в различных популярных изданиях, Фоменко предстает совсем другим — человеком успеха, жестким и устремленным к единственной цели — сумасшедшему по высоте телевизионному рейтингу. То ли цель достигнута, то ли замучила ностальгия, но в беседе для узкоспециального театрального журнала Фоменко вдруг приоткрылся с совершенно другой стороны — как человек, совершенно не удовлетворенный собой и тем, что он делает... Два непохожих лица Николая Фоменко пусть сопоставит сам читатель.

К сожалению, сам Андрей Милях не дожил до того, чтобы подержать в руках свежий номер журнала со своей статьей. Молодой талантливый журналист трагически погиб.

* * *

А.М.: Ваши первые профессиональные актерские работы связаны с Александринкой?
Н.Ф.: Естественно. Игорь Горбачев забрал наш курс в свой театр. Да и в студенческие годы мы выступали на этой сцене. В частности, показывали дипломный спектакль «Трубач на площади» Жуховицкого — эдакую недо- «Юнону» и «Авось», недо-зонг-оперу. Игоря Корнелюка музыка.

От театра «срама имени Пушкина» (бывш. Александринки) осталось смертельное ощущение. Долговременная прививка от занятий театром. Я играл в текущем репертуаре. Что-то такое в «Пер Гюнте». Но мало и вяло. Меня то и дело выгоняли, поскольку я постоянно рвался в небытие. Мы поставили с Олегом Матвеевым на двоих «Что случилось в зоопарке». Режиссером был Матвеев. Но мы все вдвоем делали. Даже декорации. Это было достаточно шумно. Как нам дали сыграть три спектакля — ума не приложу! Был 1982 год. Разгар маразма на государственном уровне. Текст мы дали нерезаный, все, что там касается педерастии и прочих прелестей прогресса, обыграли, развернули. Нам, само собой, утроили обструкцию. Даже не сам Игорь Олегович (Горбачев), а его шестерки. Хотя некоторые педагоги нас защищали. Тот же Гительман, например. Матвеева выгнали. Он взял да и поехал в Москву, поступил на курс Эфроса.

А.М.: Если бы вы не занялись в свое время неприличной пьесой Олби, а поставили что-нибудь более безобидное, то, возможно, остались бы в театре, до сих пор бы работали в нем... Каким актером спустя 15 лет был бы Николай Фоменко, что бы он играл? Какого рода роли? В Театре на Литейном вы играли Шарикова, что и понятно, это ваша роль по природе...
Н.Ф. (смеется): Да неужто?

А.М.: Имею в виду, конечно, актерскую природу, а не человеческую, мне, в общем-то, незнакомую...
Н.Ф.: Ну, это как вам удобнее... Нет, ни при каких обстоятельствах не сидел бы в этом театре. В 1983 году я окончил институт, ушел в армию, потом вернулся в театр, но в ноябре 1985-го уже ушел навсегда. Хватило.

А.М.: Можно ли сказать, что ваши университеты продолжаются и «Русские гвозди», и «Империя страсти» публично демонстрируют дальнейший процесс вашего актерского образования?
Н.Ф.: «Русские гвозди» — это то, чем занимаются на втором курсе. Третий семестр: наблюдение. Здесь нет предварительных наработок. Тебе дают задание: показать того-сего, пятого-десятого. Для меня «Русские гвозди» — потрясающая разминка. Порядка 15 программ в квартал пишу за два дня: 5 — 7 получасовых передач за день! Просто из головы пурга. Сиюсекундность. Моментальность. Модификация актерского упражнения для масскульта.

А.М.: Ну а «Империя страсти»? Тут вы в чем упражняетесь? Стриптиз-то ведь в театральных вузах пока не преподают?
Н.Ф.: Какой стриптиз, где там стриптиз?

Мне эта программа не нравится. По факту. А по идее нравилась. Хотя и в нынешнем виде она имеет сумасшедший рейтинг.

А.М.: Кстати, оригинальна ли эта передача или, как большинство отечественных шоу, перелицована из испытанных западных материалов?
Н.Ф.: На Западе подобные программы существуют, но они иной конструкции. Там тоже раздеваются. Но у нас все доведено до абсурда. Взрослые люди собирают грецкие орехи с тортов и кидаются яйцами. Бредятина. И давайте разберемся, зачем они это делают. Чтобы получить компьютер за 2500 долл.? Или мышку компьютерную? Да ничего подобного.

А.М.: Просто прилюдно раздеться хотят?
Н.Ф.: А вы как думаете? После первых выпусков — была просто буря. Даже в Думе это обсуждалось. От Бориса Николаевича письма были. Я был потрясен. Нечем заняться людям. Пришло, к примеру, такое письмо. Товарищ пишет: «Я ненавижу вашу пошлость и развязность». И далее на 10 страницах описывает два месяца моего эфира! Он знает наизусть когда, где и что я сказал. То есть просто оголтелый фанат. Дедушку Фрейда бы сюда! Для меня «Империя страсти» — передача принципиальная. Скажу так. Программно «Империя страсти» — мой плевок. Но не в адрес телезрителей, а в сторону телевизионного начальства. Откровенный. И, кстати, многим, кто крутится на этой кухне, понятный.

А.М.: Это можно опубликовать?
Н.Ф.: Можно, почему бы нет? Это плевок в сторону людей моего поколения, сидящих ныне на руководящих постах. Умные. Подвижные. Пребывающие в возрасте довольно юном (для чиновников). Все они мечтают только об одном — заполучить суперхитовую программу. Вот как в Америке «Колесо фортуны»: тридцать лет каждый день в эфире. У нас «Поле чудес» семь лет в эфире, но это вовсе не суперхит. Не надо себя обманывать. Наша страна — другая. Не может у нас тридцать лет крутиться одна и та же мура. Но теледеятелей интересует только собственный промоушен. Любыми средствами. Вот и я преподношу им. Нате. Получайте этот дебилизм. Показываю, из какого дерьма можно у нас делать хиты. А люди, телезрители, они все скушают, но не их вина в этом! Их приучили к такой пище. Но я все-таки не расстаюсь с надеждой. Рассуждаю так: если дерьмо все время человеку подкладывать по чайной ложечке, то он привыкнет к нему. Но если, может быть, его однажды посадить в эту кучу, да так, чтобы он понял: «О, чего-то уже многовато!» В общем, это плевок, рассчитанный на то, чтобы показать: почти все, чем на ТВ занимаются, гораздо большая пошлость, чем то, что делаю я.

Кстати, когда появилась невинная (по нынешним временам) программа «Проще простого», многие тоже говорили, что это пошлость и развязность. При этом самой главной песней в стране были «Три кусочечка колбаски...». Это — не пошло! А то, вишь ты, пошло. Потому что я всегда делаю открытые вещи, а они — закрытые. В этом вся раздражающая разница.

А.М.: Довольно странная логика — бороться с дерьмом путем его крупносерийного производства. Ведь вашу иронию далеко не все чувствуют. И куча дерьма, в которую вы услужливо усаживаете зрителей, воспринимается ими как продукт вашего собственного заветного творчества.
Н.Ф.: Пускай. Я готов это принять.

А.М.: Таким образом, вы готовы согласиться с мнением, что самый пошлый тип на нашем телевидении — вы?
Н.Ф.: Да! Да! Говорю же: готов это принять! Хотя категория «пошлости» размыта настолько, что я теряюсь. Такое количество пошлятины мы видим каждый день, начиная с новостей и кончая эстрадой! А скрытая пошлость гораздо страшнее пошлости откровенной. Потому что она подается как норма, как хороший вкус. Даже с неким серьезным миссионерством. А меня нельзя обвинить в серьезном отношении к себе. Я не Филипп Киркоров, или, не знаю, не Алла Пугачева. Я не развожу руками и не управляю нацией на уровне «Поручика» или там: «Милая, милая, милая...» Они же все делают серьезно! Пошлость творят как завет богов!

А.М.: Говорят, у нас вообще все и всегда всерьез — и бунт, и загул.
Н.Ф.: Ну просто трагедия! Привожу из последних примеров. Исполняется 10 лет группе «Секрет». Звонит Макс Леонидов и спрашивает: «Не откажешься ли ты от участия в концертах, посвященных десятилетию нашего культового альбома?» Слово «культовый» произносится на полном серьезе. Без иронии. И в телевизоре в том числе. Я растерялся. Готов был услышать такое от кого угодно. Простил бы БГ, если бы он так о себе сказал. Или Макаревичу. Людям, которым по особенностям характера такое положено. Или там Артему Троицкому... Но мы-то, я и мои собратья по оружию, игравшие в группе, всегда славились своим питерским шутовством, подколками разными — такими, что, глядя на нас, все... ну, просто отдыхали!

Или другая история. Работники телекомпании «ВиД», классные ребята, собираются и говорят друг другу: «Пришло время, когда кто-то должен взять на себя ответственность за судьбы...» Ну, я теряюсь. Я не знаю, что отвечать на это. В шоке... Или человек, который ходит в черных очках (да, кстати, ему надо отдать должное, он в свое время напрочь переделал телевизионную картинку, у него потрясающее чутье). Но и у него тоже немного отклячивает в ту же сторону левое полушарие... И у того, и у другого, и у третьего, и у пятого, и у десятого. Они все такие.

А.М.: Подобный вещательный инстинкт вы замечаете и в нашем театре?
Н.Ф.: Пожалуй. Не нужны мне в театре никакие миссии! Для меня как зрителя важно, чтобы в театре я получал совершенно сумасшедший наркотический укол. Свет погас — и пошло-поехало... Чтобы был темп, скорость, фантастические эффекты... Театр должен стать активнее. Увеличить обороты. Современному человеку, хотите вы того или нет, нужна быстрота информации: компьютер, Интернет, сотовый телефон... Он все решает мгновенно. Но вот попадает в театр, и его пытаются на три часа затащить в болото...

А.М.: Но, может быть, зрителю как раз и требуется это болотное отрешение от скоростей?
Н.Ф.: Зритель, который в конце 90-х приходит в театр, не может обходиться вот без этого (показывает на мобильный телефон). А что такое видеомагнитофон? Последите за собой, как вы скачете по телеканалам. Какая скорость движения пальца по кнопкам! Что такое фильм «Скала» или «Рэмбо» — хр-рр-рр... Кадры как пулеметная очередь.

Смотрите, как теперь снимают кино. Ведь нам даже не объясняют сюжетной линии. Ты схватываешь и догоняешь ее сам. Тебя заставляют таким образом работать. А в театре все еще предлагают что-то на старинном языке с буквой «ять». Нонсенс! Говорят, конечно, что есть вечные истины, которые, мол, не подлежат скоростному восприятию. Мне кажется, глупость все это. Глупость в пустом зале.

Самая большая проблема нашего театра в том, что он не моден. Помните, раньше? Хорошая премьера — и все знали. Теперь не знает никто. Почему? Да просто времена изменились. Сарафанное радио не работает. Потому что нормальное заработало. В Москве уже можно смотреть 20 — 30 телеканалов. Скоро будет сто. В наше время без раскрутки нельзя. Без нее театру не выжить.

А.М.: Но, может быть, театру не хватает чего-то еще, помимо раскрутки?
Н.Ф.: Актерской подвижности. Говорю не о прыжках и беготне, а о внутреннем существовании. В общем-то, не скрою, мечталось бы обладать таким внутренним миром (природным и накопленным), который позволял бы мне, артисту, держать на себе, сидящем посредине сцены, в течение часа внимание публики. Делать длинные паузы. Но вряд ли я на это способен. И кто-то другой в наше время тоже. Раньше — да. Вот хотя бы «Соло для часов с боем» — вечный спектакль.

А.М.: Совсем не осталось артистов такого масштаба?
Н.Ф.: Не в этом дело. Просто времена переменились. Скорости иные. И еще. Лет 30 назад был очень популярен театр между строк, театр второго смысла. И выросла плеяда блестящих артистов, умеющих играть подтекст. Но они умели играть и кое-что еще, помимо подтекста. Мы же, новое поколение артистов, воспитанное на этой волне, подхватили только внешнюю сторону театра 70-х годов, театра второго плана. В результате — между строк играем превосходно. А в прямых человеческих взаимоотношениях не сильны. Как только артист позволяет себе подложить второй план, вроде: я тебя вижу, но делаю вид, что не вижу, но ты знаешь, что я тебя вижу и лишь делаю вид, что не вижу. Вот тут-то играть легко. Отсюда возникает эта фальшь со скошенными глазками. Легко играется ироническое, невсамделишное отношение: «Ну, понимаешь, дружок...» Сыграть же просто — я вижу — тяжело. Почти невозможно играть простые человеческие чувства и поступки. Я люблю. Я требую. Я хочу получить. Без вот этого. Без подкладки.

...Григорий Горин убежден, что я должен и могу делать что-то похожее на то, что Андрей Миронов делал. Я все наизусть про это знаю, хотя мне это и нелегко. Тем более что существуют некоторые непростые семейные обстоятельства (Н. Фоменко женат на Маше Голубкиной, дочери Ларисы Голубкиной, которая была женой Андрея Миронова. — А.М.). Я могу в принципе так сыграть, в стиле «Женитьбы Фигаро». Фонтан импровизации. В лучших традициях. Все это могло бы произойти, но чувствую, что завязаю. Лучшее, что смогу заслужить — придет доброжелательный критик и скажет: «Да, очень быстрый, темпераментный, смешной артист. Молодец, на нем держится вся конструкция».

А.М.: Вам этого мало?
Н.Ф.: Скучно. Хватит быть милым мальчиком! Годы уже не те. Нужно спешить. Артист вообще лишь в 30 лет начинается. Но в 50 уже кончается! 20 лет на все про все. Дальше остаются единицы, только суперзвездные артисты, которые... дышат самим временем. У актера категория его убедительности с опытом складывается автоматически. Или не складывается вовсе. Тогда и соваться не надо. Туманно изъясняюсь?..

Фото М. Штейнбока, В. Горячева