«А ВЫ, ТОВАРИЩИ, ПЕЙТЕ, ПЕЙТЕ!»

Досуги

1913-й — первый год, когда Леня Брежнев начинает относиться к еде осмысленно: носит отцу на завод обед, собранный матерью. Он носит в судках жидкие блюда — борщ, щи, суп, и горячее второе блюдо — кашу, кулеш, возможно, горячую лапшу с мясом, ибо отец его — металлург, занят дьявольски тяжелой работой, ему необходима горячая, настоящая еда. Но вот другим рабочим, занятым на менее квалифицированной работе и зарабатывающим меньше, еду носят дочки или жены в узелках, то есть сухомятку — хлеб, огурцы, шматок сала. Связь между едой и социальным статусом человека с семи лет глубоко запала в душу Лени Брежнева.

1950 год — начало второго периода в жизни Брежнева, когда перед Брежневым сразу, в какие-то два-три месяца открылись все мыслимые и немыслимые возможности. И потому, говоря о его кулинарных пристрастиях, мы не можем доверять чисто формальным сведениям, — например, сводному репертуару его меню в период пребывания на посту генсека. Отчего? Да просто оттого, что это репертуар неограниченных возможностей. Надо попытаться пойти путем инверсии: отталкиваясь от человеческих качеств Брежнева, реконструировать примерную модель его кулинарных симпатий.

Итак, начнем с характеристики человеческих качеств. Леонид Ильич Брежнев был бесцветным, малообразованным человеком, с весьма посредственными интеллектуальными способностями и к тому же завистливый, хитрый, полный предрассудков. В свое время некоторые политологи характеризовали Леонида Ильича как эпикурейца, жизнелюба. Он, конечно, был любителем наслаждений, но его гедонизм, в отличие от античных образцов, обладал плебейски вульгарными и циничными чертами.

Показательно, что незаслуженный имидж «добряка» был приобретен Брежневым в немалой степени в связи с его отношением к еде. Именно при нем были узаконены в номенклатурной среде особые пищевые «пайки», совершенно не мотивированные в мирное и экономически благополучное время и предназначенные вовсе не обездоленным, а, наоборот, наиболее обеспеченным категориям государственных служащих. Более того, даже высшим должностным лицам в государстве — премьер-министру, его замам, членам политбюро, — Брежнев стал в 70-е годы посылать «продуктовые приветы» в виде кусков мяса от убитых на охоте оленей, кабанов, медведей. Это уже попахивало какими-то архаично-феодальными замашками. К слову, никем подобные подарки сюзерена-генсека не отвергались и объяснялись его «добротой» и «щедростью».

А ведь, казалось бы, первые 30 — 40 лет брежневского жизненного пути должны были воспитать у Леонида Ильича совершенно иные качества. В годы детства, юношества и затем работы на скромных должностях — рабочего-металлурга, кочегара, землемера, сержанта-танкиста, затем политрука, — Брежнев, по его словам, «спал урывками, обедал где придется», и скорее всего как придется. Состав обедов даже в то время, когда Леонид Ильич поднялся до уровня руководителя техникума, завода, райкома и горкома, в 30-е годы был стандартным по всей стране, особенно в провинции. Это были нехитрые столовские блюда: на Днепропетровщине, конечно, с небольшим «украинским акцентом» — борщ, вареники, свиное соленое сало, молоко, кулеш. А в армии, в Забайкалье, где служил Брежнев, — тоже обычная армейская еда того времени: щи, суп перловый с мясом, гречневая каша с маслом — сытно, достаточно (у дальневосточников в то время была повышенная порция, в день они получали 3300 — 3500 калорий), но никакой «изысканности».

Конечно, и Леонид Ильич не был искушен в гастрономии, но на сером однообразном фоне столовской и казарменной еды он отличал, как приятный оазис, простую домашнюю пищу, о чем он с ностальгией вспоминал даже в 60-е годы. «До сих пор вспоминаю ее (матери) домашней выделки лапшу. Никогда такой вкусной не ел». Это довольно распространенное и крайне типичное отношение: воспринимать любую домашнюю пищу как «необычайно вкусную», хотя сущность этого вкусового эффекта заключается вовсе не в кулинарном искусстве приготовления еды...

В возрасте 21 — 22 лет Брежнев во время своего кратковременного пребывания на работе в Белоруссии, вдали от материнской домашней кухни, женился. В значительной степени для того, чтобы обеспечить свой кулинарный быт. Жена, Виктория Петровна, по национальности еврейка, с первых же дней совместной жизни наладила домашнее столование. Надо сказать, что многие партработники и ответственные совслужащие выбирали в 30-е годы в жены евреек. Кулинарные навыки были у них гораздо лучше, чем у русских деревенских девушек, да и относились они к семейным обязанностям более добросовестно.

С этого времени лучшим домашним блюдом для Леонида Ильича становится суп-лапша куриная, которую еврейские домохозяйки активно внедряли не только в своих семьях, но и в частных заведениях с нахлебниками. А с середины 30-х годов она официально стала одним из трех главных дежурных блюд в диетических и всех других столовых СССР: щи, борщ, суп-лапша куриная.

Таким образом, кухня жены как бы продолжила и дополнила основные тенденции материнской кухни. Семейная лодка Леонида Ильича не разбилась о быт, как это часто случалось в те годы у многих его сверстников. И это безусловно помогло благоприятному течению карьеры Брежнева. Тот, кто в 30-е годы обедал дома, меньше или вовсе не бывал в мужских холостяцких компаниях. А это в свою очередь помогало поменьше болтать (особенно в пьяном виде) и тем самым сохранять себя от споров, конфликтов и... доносов.

Всю войну Леонид Ильич находился на армейском довольствии, тоже без особых разносолов. Правда, воюя на Северном Кавказе, 18-я армия имела возможность усиливать рацион своих солдат, а тем более офицеров «местными ресурсами» — фруктами, ягодами, черноморской рыбой, а то и барашками. Даже на Малой земле, где временами бывало очень голодно, южные условия во многом выручали, ибо можно было воспользоваться «подножным кормом». «Целые подразделения посылали в лес собирать дикий чеснок», — вспоминает Леонид Ильич.

В последний год войны Леонид Ильич, находясь в составе войск 4-го Украинского фронта, прошедшего через Карпаты в Чехословакию, несомненно, не упустил случая вплотную ознакомиться с чешской кухней и чешским пивом. Звание генерал-майора обеспечивало высокий уровень кулинарного обслуживания и гастрономического разнообразия. И наш «жизнелюб» не преминул активно воспользоваться такими возможностями. Оружие было, а в Карпатах водилась разнообразная дичь. Охотничьей страсти тоже было не занимать. В результате то оленина, то кабаний окорок неизменно появлялись на генеральском столе, в сопровождении, разумеется, местных вин — берегсасского, траминера и доставляемого контрабандой из Венгрии токая.

Но в целом этот первый период, несмотря на то, что в течение его Брежнев прошел огромный карьерный путь — от сержанта до генерала и от кочегара до первого секретаря обкома партии, — характеризовался крайне примитивными кулинарными представлениями. В 1947 году на одном из совещаний партактива первый секретарь обкома товарищ Брежнев произнес знаменитую фразу: «Критика не шоколад, чтобы ее любить». Считать шоколад верхом наслаждения мог лишь шестилетний ребенок!

Прорыв на новый более высокий кулинарно-гастрономический уровень произошел у Брежнева лишь в 1950 году, когда он был неожиданно переброшен с полуголодной Днепропетровщины в Кишинев. По сравнению со всей страной это был просто продовольственный рай! Блюда национальной кухни — фаршированные перцы, мититеи, костицы, плечинты, не говоря уже о мамалыге, — готовили здесь артистически в самых захудалых столовках, при колхозном рынке.

Молдавские и еврейские повара, прошедшие еще румынскую школу, ориентирующиеся частично на французскую, часто на греческую кухню, прекрасно владели искусством изготовления не только всех национальных молдавских блюд, но и разнообразных кондитерских изделий европейской и турецкой кухни. Домашнее столовое вино продавалось в Кишиневе прямо из бочек и стоило что-то около 12 — 14 копеек стакан. В цековской столовой на улице Ботанику повар-виртуоз готовил для первого секретаря индивидуальные, так называемые «порционные» блюда.

По сути дела, речь шла уже о новом качестве жизни. И жизнелюбие Леонида Ильича быстро приняло чрезвычайно активное направление. Рыбалка на Днестре и Пруте, в устье и гирле Дуная, охота в Кодрах и на границе Молдавии и Северной Буковины возобновили знакомство Леонида Ильича не только с кабаньим окороком и запеченной в тесте олениной, но и открыли для него такие ранее незнакомые гастрономические прелести, как зернистая осетровая икра из Вилково, дунайская осетрина и малосольная сельдь.

В Молдавии, на ее вкусных хлебах, Брежнев и просто подкормился, то есть превратился из «худого полковника», как его привыкли звать на фронте, в упитанного, раздобревшего, вальяжного генерала. Для Леонида Ильича, даже в старости не изменившего привычке прихорашиваться чуть ли не часами перед зеркалом, его цветущий внешний вид значил весьма многое. Он сообщал ему уверенность и льстил его тщеславию. Таким образом, можно сказать, что молдавская кухня фактически вывела Леонида Ильича в люди.

Кстати, «заграничность» Молдавии проявлялась и в мастерстве портных. Когда Леонид Ильич приехал в 1952 году в Москву на XIX съезд партии, ладно сшитый, прекрасно сидевший на нем и явно скроенный по заграничным лекалам костюм выгодно и эффектно отличал Брежнева от других высоких партийных деятелей. Даже Сталин обратил на него внимание, произнеся: «Какой красивый молдаванин». Черные и густые как смоль брови, холеное лицо, округленные очертания носа — все это было весьма похоже на этнографический облик молдаванина или румына. Не хватало только конусообразного колпака-шапки из овчины, чтобы выглядеть «брынзоедом», как называли молдаван украинцы.

Переведенный на работу в Москву, Брежнев затем вошел в команду Хрущева в его борьбе с группой Молотова, а потом неожиданно получил самый высший формальный пост в стране — Председателя Президиума Верховного Совета. И вскоре, устранив Хрущева, стал первым, а затем Генеральным секретарем партии.

Брежнев оказался на вершине власти. Отныне у него была мало сказать хорошая — фактически лучшая в мире еда, лучшие вина и коньяки, возможность охоты в разных точках Советского Союза, дружеские пирушки на многочисленных дачах, не говоря уже о частых банкетах и официальных приемах. Во время своих поездок по республикам Брежнев фактически провоцировал устройство пышных, расточительных банкетов и все чаще стал оценивать работу местных партийных и хозяйственных органов по щедрости хозяев банкета и по степени разгула на нем. Плохо было не столько то, что Брежнев и орава его приближенных по сотне и более человек жрали за государственный счет, в то время как где-то, и не только в глубинке, стояли очереди за колбасой. Плохо было то, что все эти оргии морально разлагали общество, подгрызали его сердцевину, основу.

Именно то, что Брежнев не только поставил жратву и выпивку на видное место, но и как бы противопоставил их прежним высоким государственным идеям, обескураживало, дезориентировало людей. В оппозиционной брежневизму среде возник такой анекдот. Брежнев решил продемонстрировать своей матери, простой малограмотной старухе 80 лет, чего он достиг. Он показал ей свою коллекцию автомобилей, драгоценностей, свои первую, вторую и третью дачи, свозил в свои охотничьи домики и устроил царское пиршество в ее честь. Когда же демонстрация богатств и власти была закончена, мать спросила: «Леня! А ты не боишься, что придут большевики?»

Между тем Брежнев особенно заботился как раз о «народном» имидже своей власти и прибегал даже для укрепления такой «народности» к совершенно вульгарным средствам. Одним из них, чуть ли не главным, было поощрение пьянства как проявления якобы истинно народного русского (и украинского, конечно) духа. Все партийные предписания насчет решительной борьбы с этой вредной привычкой были при Брежневе забыты.

Еще в 1958 году корреспондент «Правды» Борзенко сообщил миру о «героическом» эпизоде в жизни Брежнева — когда сейнер, на котором Леонид Ильич плыл на Малую землю, был отброшен взрывной волной и полковника выкинуло в море, откуда его выудили в бессознательном состоянии. Позднее этот эпизод обрастал новыми подробностями, и в конце концов Леонид Ильич одобрил из всех вариантов лишь ту версию, где он, очутившись в холодной морской воде, но не потеряв самообладания, ловко ухватился за брошенный ему линь и выбрался продрогшим до костей, но невредимым на палубу. Один из старшин достал из-за голенища фляжку со спиртом и предложил товарищу полковнику отхлебнуть один глоток. Брежнев не только выпил, но и поблагодарил старшину.

По поводу этой байки многие армейские партработники ехидно замечали, что старшина здорово рисковал, предлагая подобную помощь бригадному комиссару. Ведь тот, не будь он Леня Брежнев, любивший выпить, мог бы поинтересоваться, откуда взят спирт, так как три возможности его получения — от авиаторов (техспирт), из медсанбата (операционный спирт — лектификат) и из самогонных запасов гражданского населения — считались хищениями или мародерством и карались по законам военного времени как минимум штрафбатом.

Одна ласточка, как известно, не делает погоды. Зато вторая была чуть посолиднее. В «Целине» Брежнев вспоминает: чтобы убедить сомневающегося в успехе освоения целинных земель секретаря райкома, он заехал к нему на ужин. Там, сообщает первый секретарь ЦК КП Казахстана, он «выпил две рюмки (водки, естественно) под мои любимые пельмени».

Таким образом, мы узнаем, что мясотестяные блюда неизменно пользовались особым расположением Леонида Ильича, поскольку и куриная лапша, и пельмени принадлежат к категории именно мясотестяных блюд. Но самое главное в этом очередном откровении Брежнева, конечно, осторожное расширение официально допустимой дозы спиртного за ужином или обедом — две рюмки. Это уже не один глоток, а двойное увеличение прежней дозы.

Не знаю, было ли опубликовано что-либо о новом расширении допустимой для партработника дозы спиртного — втрое или вчетверо, но в конце 60-х годов мы наблюдали, как всякие ограничения морального характера были сняты. Вот что рассказывает старый большевик А.Ф. Ковалев, ветеран партии, сидевший в лагерях при Сталине. ЦК КП Белоруссии решил отметить 29 декабря 1968 года 50-летие республики. Главным гостем приехал из Москвы Леонид Ильич. Встреча состоялась в большом банкетном зале гостиницы «Юбилейная», вмещающем 500 человек. «Всех пригласили подняться наверх, в банкетный зал. Глазам своим не поверил, увидев в зале столы, заставленные водкой, коньяком, винами, а также изысканной закуской. Началось произнесение тостов, но их вскоре стал заглушать гул говора разгулявшихся гостей... На прощание выступил Л.И. Брежнев, который сказал: «Дорогие товарищи! Мне пора. Я бы посидел с вами, я люблю компанию, обожаю компанию! Но дела, дела, никуда не денешься! А вы, товарищи, пейте, пейте! И смотрите за соседом, чтобы выпивал рюмку до дна. А то вот Петр Миронович наливает, а не пьет! Куда это годится? Это — никуда не годится!»

Я был убит, — пишет А.Ф. Ковалев, — всем, что видел и слышал». Машеров и Киселев увели опьяневшего Брежнева, тщательно корректируя с флангов его неуверенную походку. Но как ни пьян был Леонид Ильич, он не только заметил, что Машеров избегал пить, но и хорошо запоминал, зарубил в своей памяти этот факт...

То, что Брежнев утратил элементарное достоинство, став алкоголиком, ясно видно из рассказа А.Ф. Добрынина о том, как Леонид Ильич, решив употреблять только неразбавленный виски, лил пьяные слезы и жаловался Никсону на то, как ему трудно с Косыгиным и Подгорным, то есть выбалтывал ему самые сокровенные мысли. А на следующее утро спрашивал — не болтал ли он чего лишнего?

Именно пьянство в эпоху застоя спровоцировало антиалкогольную кампанию Горбачева и обеспечило ей поддержку всех прогрессивных сил, не догадавшихся разобраться в механизме и психологическом воздействии этой меры. Не будь разлагающего правления Брежнева, не возникло бы и поверхностного, поспешного и примитивного реагирования на него со стороны реформаторов «нового мышления» и не последовала бы отрицательная реакция общества на горбачевские нововведения.

И вот что интересно: застолья генсека вызывали возмущение, но отнюдь не удивление или тем более восхищение своими роскошью и обилием. Ибо пищевое нагромождение, беспредельное расширение пищевого ассортимента не было кулинарно продумано, не было одухотворено. Вообще в период брежневщины общепит, и даже кремлевская кухня, в технологическом отношении не восприняли ничего нового, что дала вторая половина XX века в области кулинарной технологии.

В то же время лично для Брежнева, особенно в 70-е годы, когда он был уже пресыщен всем, огромное значение имело оживление его кулинарных эмоций. Тот, кто в этот период был в состоянии доставлять ему кулинарное переживание, получал от него грандиозную благодарность. А.Ф. Добрынин пишет, что во время пребывания Л.И. Брежнева в США, перед самым его отъездом, в советском посольстве в Вашингтоне был устроен большой обед, причем исключительно из блюд настоящей русской кухни, которая была представлена обильно и со вкусом. Разумеется, были отличная водка и прекрасные кавказские вина. Брежнев, питавшийся уже почти две недели по-американски, был растроган. Было видно, что его «проняло», «взяло за живое». Спустя какое-то время Добрынину пришла личная (не по линии МИДа) телеграмма Брежнева, где сообщалось о присвоении послу звания Героя Социалистического Труда. «Все это было чертовски приятно, но, признаться, крайне неожиданно для меня», — пишет А.Ф. Добрынин, оказавшийся единственным дипломатом в истории СССР, кому было присвоено это высшее гражданское звание. Дело в том, что МИД его к награде не представлял, да и формального повода для награждения не было. «Я не знаю, что конкретно явилось толчком для принятия тогда такого решения», — пишет А.Ф. Добрынин. Неужели сыграл роль вкусный обед, понравившийся пресыщенному генсеку?

А почему бы и нет?

Фото А. Джуса, Л. Шерстенникова и из архива «Огонька»