ИЗ-ПОД КАБЛУКА

Сюжет для небольшого сериала

Частная жизнь

Я представляла его старше, солиднее. Пухлые губы, ямочка на подбородке, чуть выдающиеся скулы. Если бы не ранняя, не вяжущаяся со всем его обликом седина, не сеточка морщин, ему можно было бы дать значительно меньше его тридцати восьми. Он походил и на юношу, неведомо зачем облачившегося в седовласый парик, и на сохранившего юношескую стройность старичка. Потерянность и обособленность жили во взгляде исподлобья, в улыбке, скованной и его не красившей, в опущенных плечах.

Правда, и место нашей встречи не располагало к приятной раскованности. Мрачная комнатка в лабиринтах Калининградского СИЗО (зарешеченное оконце, железная дверь с «глазком») не позволяла расслабиться. Мужчина, сидевший против меня, совершил преступление и не сегодня-завтра отбудет, согласно приговору суда, в места не столь отдаленные: три года наказания определил Сергею Рабуеву суд за покушение на жизнь жены, Рабуевой Наталии Игоревны, тридцати шести лет от роду, которая — слава Богу! — осталась жива, хоть и отлежала какое-то время в больнице. «Наташа подала на развод, — сказал Сергей, улыбнувшись своей улыбкой, больше похожей на гримасу. — Раньше она этого не хотела».

О том, что Наталия Игоревна обжаловала приговор в областном суде, добиваясь для него более сурового наказания, Сергей предпочел умолчать. Может, не желал сыпать соль на рану. А может, не считал существенным. Ну, показались ей три года в колонии пустяковым наказанием. Это ее право — протестовать. Ведь она могла лишиться жизни. И четырнадцатилетняя дочь осталась бы сиротой.

На изверга, агрессора, садиста кандидат технических наук Сергей Викторович Рабуев не походил. Спиртным не увлекался, наркотиками не баловался. Его соседи и сослуживцы, с которыми довелось встретиться, в один голос утверждали, что он и «мухи не обидит».

Я осторожно расспрашивала Сергея о том о сем, постепенно сужая круг обсуждаемого. Меня интересовало, что лежало в основе их отношений с женой. Он отвечал односложно, словно нехотя подчиняясь инстинкту интеллигентного человека: невежливо не отвечать. Пока не прозвучала фраза: «Все началось с предательства...»

Я ждала продолжения, а он глядел куда-то поверх моей головы, в серую стену, сцепив руки. Пришлось спросить: «Кто кого предал?» — «Я. Своих родителей... сестренку... бабушку...»

...Георгий Владимирович, отчим Сережи, был известным в Калининграде человеком. Трехкомнатную квартиру в центре города, неподалеку от Драматического театра, где они жили вчетвером — родители, Сережа и его сводная сестра Нина, — получил именно отчим. Потом его перевели в Узбекистан, «на повышение». Уезжая с женой и дочерью, отчим, относившийся к Сергею, как к родному, переписал на него, в ту пору студента, калининградскую квартиру. Помимо теплых писем и телефонных звонков, Серега ежемесячно получал от него переводы, позволявшие молодому человеку вести безбедную жизнь. У них была нормальная, дружная семья, где заботиться друг о друге — естественно и привычно.

А вскоре Сергей женился. На самой красивой девушке в их институте. Наталию даже королевой главного студенческого бала избрали (конкурсов красоты тогда еще не проводили). Наташа оказалась практичной и рассудительной. В то время как подружки грезили «принцами» и вечной любовью, она, выросшая в коммуналке, предпочла журавлю в небе синицу в руках, то бишь прекрасную трехкомнатную квартиру в доме немецкой постройки. Пылкий и обаятельный Сережа, неплохо танцевавший, бренчавший на гитаре, был как бы приложением к квартире — главному призу, выпадающему далеко не каждой красотке. Но и с ним, с мужем, было вовсе не стыдно появиться в любой компании. Наталия постаралась побыстрее родить — и тем самым закрепила свои позиции. Катенька росла отцовской копией, а растроганный Сергей был готов на все ради обожаемой жены.

И тут случилось непредвиденное. Мирослава Николаевна, мать Сережи, заболела астмой. Врачи сказали: среднеазиатский климат ей противопоказан. Десятилетнюю Ниночку, дочь Мирославы Николаевны и Георгия Владимировича, в знойном Ташкенте также беспрестанно мучили аллергии. К тому же времена изменились. В некогда братском Узбекистане начали притеснять представителей некоренной национальности. Мирослава Николаевна опасалась отпускать одну дочь, не знавшую узбекского.

В конце концов было принято решение: возвращаться в Калининград. И они вернулись: пятидесятилетняя женщина и десятилетняя девочка. Глава семьи вынужден был задержаться. Но позже семья предполагала воссоединиться.

Однако в намерения Наталии Рабуевой не входило делить квартиру со свекровью и золовкой, и она повела осаду, методично и целенаправленно выживая их из дома. Робкие (слишком робкие!) попытки Сергея установить в семье мир натыкались на угрюмое сопротивление поджавшей губы Наташи.

Однажды, вернувшись с работы в одиннадцатом часу вечера (мать Сергея устроилась в дом культуры руководителем народного театра), Мирослава Николаевна увидела на лестничной клетке сжавшуюся в комок детскую фигурку. «Мама! Наконец-то...» — кинулась к ней Нина. Оказалось, сын с невесткой поменяли замок и не пускают девочку в квартиру. Они не пустили и ее. Разговор шел через дверную щель, придерживаемую цепочкой. Причем говорила Наташа, сын даже не вышел из комнаты.

С тех пор Мирослава Николаевна Сергея не видела. 14 лет. В тот вечер она взяла за руку продрогшую и голодную Нину и увела ее к своей подруге. Через несколько дней, сняв на последние деньги однокомнатную квартирку гостиничного типа, зашла за вещами. Сын был в командировке, вещи ей отдала невестка.

Один раз после того говорила Мирослава Николаевна с Сергеем по телефону: болезнь скрутила ее, врач настаивал на госпитализации, и она просила своего старшего позаботиться о сестренке, пока будет находиться в больнице. Сын отказался.

Узнав о болезни дочери и ее отчаянном положении, семидесятитрехлетняя мать Мирославы Николаевны, Вера Ильинична, проживавшая в соседней Литве, нагрузившись продуктами, поспешила к ней. На калининградском перроне ее разбил инсульт. На руках у Мирославы Николаевны оказалась, помимо девочки-подростка, еще и парализованная мать.

С работы пришлось уйти: лежачей Вере Ильиничне требовался уход. Того, что присылал из Ташкента муж, едва хватало на оплату квартиры, лекарств, школьных завтраков. Женщины голодали. Сергей, к слову сказать, неплохо зарабатывавший, под предлогом того, что ему надо свою семью кормить, не давал матери с бабушкой ни гроша.

Свет не без добрых людей: они выдержали. Помогли подруга Мирославы Николаевны, друзья Георгия Владимировича. А вернулся глава семьи в родной Калининград, ему, хоть и не сразу, дали трехкомнатную квартиру. Правда, уже не в центре, а в «спальном» районе, в доме-новостройке.

Постепенно жизнь наладилась. Вера Ильинична начала ходить с палочкой, кое-что делать по дому. Мирослава Николаевна вышла на работу. Ниночка радовала взрослых веселым нравом и отличной учебой.

Имя Сергея в доме не упоминалось. Вот разве что подросшая Нина да состарившаяся Вера Ильинична позванивали иногда брату и внуку, справлялись, по доброте душевной, о его делах, о здоровье Катюши.

... Узнав о трагедии, Мирослава Николаевна пришла на заседание суда. Она вглядывалась в лицо сына, которого не видела 14 лет, и испытывала острую жалость. Ей казалось: Сергей вновь стал маленьким, нуждающимся в ее защите. Она вглядывалась в него, седого, тридцативосьмилетнего, обвиняемого в страшном преступлении, а видела прелестного кудрявого мальчугана, обвившего ее худенькими руками и повторявшего: «Мамочка! Я твой заситник...» — Сереженька не выговаривал шипящие в четыре года, — говорила мне Мирослава Николаевна, вытирая слезы.

Она пыталась его оправдать: «Понимаете, мой сын — не ведущий. Он ведомый. А там был диктат взрослых людей — родителей его жены. Сережа не мог им противостоять. Они бы ни перед чем не остановились. Они бы спрятали от него Катюшу. Да и Наталия его словно приворожила». Она вздохнула: «А вообще, о чем мы? Я сыну все простила. Я его люблю...»

Передачи, которые Мирослава Николаевна и Нина носили в СИЗО, жгли Сергею руки. Материнские письма, полные любви и сострадания, казались раскаленными угольями. А когда Мирослава Николаевна пришла на свидание, постаревшая, сгорбившаяся, ставшая меньше ростом, и они впервые за почти полтора десятка лет глядели друг на друга через стекло, Сергей Викторович заплакал.

Он, по его словам, только после свидания с матерью понял: не было бы того, давнего предательства, не было бы и нынешнего преступления.

Господи, галстуком жену чуть не задушил, любимым галстуком в коричнево-охристую клетку, который он, обожавший древнюю игру, называл «шахматным»! Это он-то, рохля, подкаблучник... Всю жизнь жил по указке жены — и вдруг вцепился ей в горло мертвой хваткой, и не приди дочь из школы пораньше, не открой она дверь своим ключом и не кинься с диким визгом ему в ноги, Бог знает, чем бы все закончилось. Наташа уже хрипела, оседала в его руках. И стала вдруг такой, какой он ее когда-то встретил: маленькой девчонкой, не достававшей ему до плеча.

... Сергей неохотно вспоминал эпизоды своей семейной жизни. Работа, детские болезни, редкие вспышки страсти... Наташины родители с назойливыми, докучливыми советами, звучащими, как приказ...

Он и сейчас не может вспомнить, когда возникла ненависть, жгучая, отравлявшая жизнь, вызывавшая желание мстить. Сергей пытался уйти в работу, но любое дело, а творчество особенно, требует ясности в голове и в душе. Он так и не смог подняться выше рядового инженера в коммерческой фирме, исполнителя чужих идей. Начальство ценило его за дотошность и пунктуальность, но считало птицей невысокого полета. А ведь институтские профессора прочили ему, одному из лучших математиков на курсе, блестящее будущее. Но не сбылось. И где-то на антресолях пылится заветная тетрадка с предполагавшимся «открытием века».

А Наташа... Ей как будто доставляло радость уколоть, уязвить, «уесть» мужа, выставить его в смешном свете перед друзьями, подраставшей дочерью. Уступив супруге в главном, предав, по ее милости, близких, Сергей как бы передал ей и штурвал семейного корабля.

Рабуевы жили «закрытым» домом, никого не принимая, за исключением Наташиных родственников. Имея их мощную поддержку, жена постоянно чего-то требовала: денег, ранних приходов с работы, полнейшего повиновения. Сама Наталия преподавала на подготовительных курсах в институте, ходила на службу два раза в неделю — для стажа, посвящая остальное время походам по рынкам и магазинам, телесериалам, чтению.

За мужем и тем, как тот проводит свое время, она следила ревностно. Сергей чувствовал себя марионеткой, которую дергают за ниточки. Было унизительно клянчить деньги на парикмахерскую, кружку пива, книгу. Хотелось развестись. Но он знал: Наталия скорее умрет. Да и вообще, измотает все нервы.

Ласковая, неистощимая на выдумки Катюша отчасти примиряла Сергея с необходимостью терпеть супругу. Но девочка выросла и... отвернулась от него, приняла сторону матери, от которой зависело, получит ли она новое платье, поедет ли в молодежный лагерь в Польшу, отпразднует ли день рождения так, как ей хочется. Четырнадцатилетняя дочь, видевшая отношение к отцу со стороны бабушки с дедушкой («Ни-с-чем-пирожок», — вздыхали Наташины родители, не стесняясь внучки), быстро смекнула: насмехаясь над «папулечкой», она набирает очки в глазах всесильной матери.

Это его доконало. Когда Сергей понял, что теряет дочь, то словно обезумел. Не соображая, что делает, в пылу очередной ссоры он, точно во сне, сдернул со спинки стула «шахматный» галстук и захлестнул его петлей на горле жены. Судьи, решавшие участь Рабуева, назвали душевное напряжение, в котором находился Сергей в момент преступления, состоянием аффекта.

Но не бывает худа без добра. Несостоявшееся убийство заставило моего героя осознать состоявшееся много лет назад предательство, раскаяться в нем. Оно принесло ему материнское прощение, вернуло мать, сестру, бабушку, проплакавшую все глаза из-за любимого внука. Кто знает, может быть, развод, которого потребовал не он, жалкий подкаблучник, а гордая Наталия, станет для него началом новой жизни? В конце концов через три года, когда Сергей отбудет наказание, ему будет только 41.

МНЕНИЯ СПЕЦИАЛИСТОВ

ПСИХОЛОГ:
Мужчина, оказавшийся на вторых ролях в семье, поначалу, как ни парадоксально это звучит, может чувствовать себя легко и комфортно. Ведь это для женщины семья — форма социального самоутверждения, для мужчины она — среда обитания. Есть тип мужчин, которым удобно жить, когда не надо принимать решения, нести ответственность за их последствия. Его обслуживают, и ему этого вполне достаточно.

Но однажды наступает критическая точка, когда мужчина начинает воспринимать такое положение вещей как нечто ему навязанное. Он принимается жалеть себя: я был гуманен, тонок, а меня не оценили, мной воспользовались... В этой ситуации человек может подать на развод, попытаться отсудить у жены квартиру, ребенка, имущество. Может загреметь в психушку, начать выпивать. Может и посягнуть на жизнь супруги.

Когда наступает такая точка? У кого как. И через полгода, и через 15 лет. Все зависит от степени воздействия и силы сопротивления. Скрытый матриархат, еще не изжитый в России и поныне, заставляет мужчин страдать, опасаться за свой статус. Это «самцовое», звериное.

Сергей Рабуев, безусловно, мог убить жену, не возвратись дочь из школы пораньше. Кстати, я думаю, что переход повзрослевшей дочери на сторону матери был не более чем лишней гирькой на весах накопившегося раздражения. Это могло ускорить реакцию, но она все равно бы наступила, раньше или позже.

ЮРИСТ:
Конечно, не все «подкаблучники» разрешают ситуацию способом, который применил Сергей Рабуев. Однако он и не одинок. Его случай достаточно типичен для России, где примерно половина супружеских убийств и избиений совершается из-за стремления занять лидирующее положение в семье. Борьба за самоутверждение, нежелание уступить, столкновение характеров, самолюбий — все это ведет к нервному срыву, а при неумении контролировать свои эмоции и к убийству.

Если вопрос «кто в доме хозяин?» постоянно стоит на повестке дня, то раздражение, которое копится из месяца в месяц, рано или поздно приводит к взрыву. Чаще всего жертвами супружеских преступлений становятся женщины, избравшие авторитарный стиль поведения в семье.

Фото М. Штейнбока, рисунок В. Богорада