Семь лет назад, 9 сентября 1990 года был убит отец Александр Мень
Частная жизнь
Михаил Мень — один из немногих депутатов Госдумы, проголосовавших против принятия закона «О свободе совести и религиозных объединениях», нарушающего сразу две статьи (2-ю и 19-ю) Конституции РФ. Можно, почти не рискуя ошибиться, предположить, что независимостью мышления и твердостью характера он обязан семейному воспитанию и примеру своего отца — протоиерея Александра Меня. Беседа с членом фракции «Яблоко» подтверждает это.
— Вы знаете, как познакомились ваши родители?
— Они вместе учились. Этот вуз, по-моему, раньше назывался сельскохозяйственным институтом; отец был на охотоведческом факультете (он увлекался биологией). Они познакомились, кажется, на втором курсе, в каком-то грузовике. Охотоведы ехали на картошку, а впереди шли девушки с пушно-мехового. Они притормозили и подвезли девушек...
— Они поженились еще студентами?
— Не совсем. Институт через некоторое время расформировали, часть студентов оставили в Балашихе, а охотоведческий факультет перевели в Иркутск. Отец уже тогда не скрывал своих взглядов, везде ходил с Библией и прислуживал в церкви. В итоге, когда он доучился практически до конца, его исключили, не допустив до госэкзаменов. После этого они и поженились. Родилась моя старшая сестра, отец был рукоположен в дьяконы и одновременно поступил в Ленинградскую семинарию. А я появился в 60-м, в год, когда отец был рукоположен в священники.
— Как в вашей семье распределялись роли между родителями?
— Материальную основу, конечно, брал на себя отец — мама работала инженером. Семья жила не то что бедно, но очень скромно, машины у нас не было никогда, но отец умудрялся устроить нашу жизнь так, что всего, пусть и по минимуму, но хватало. Мама занималась домом. Отец, впрочем, тоже. Он очень любил работать в саду; мы всю жизнь прожили в деревенском доме, я и сейчас там живу.
— Вас дразнили в детстве, как сына священника?
— Конечно, было. Отец не призывал меня бросаться тут же с кулаками, но всегда подчеркивал, что нужно быть твердым и держаться с достоинством. И потом, я был не только крепким парнем, но и, что называется, душою общества... Пожалуй, только в раннем детстве я чувствовал к себе какое-то неприязненное отношение из-за отца.
— А со стороны учителей?
— Нет, деревня имеет в этом достаточную степень свободы и дружеского настроя. Все друг друга знают, все свои.
— Отец и мать воспитывали вас по-разному?
— Отец давал мне много свободы, он больше учил, чем воспитывал. А мать старалась конкретно направить. Вот, мол, хорошо бы мне стать врачом... Женщина есть женщина. Я приходил к отцу и что-то спрашивал, а он был человеком гигантских знаний во всех областях, кроме, может быть, технических, и в двух словах отвечал мне, что это за проблема и как она решается; у нас была огромная библиотека (она жива и сейчас), и он говорил мне: вот в такой-то книге есть информация на эту тему. Он еще в детстве подарил мне несколько энциклопедий... А воспитывал он меня в первую очередь в церковной традиции. Еще будучи ребенком, я усвоил аксиому, что есть Создатель, который контролирует каждый мой шаг и от которого не спрячешься.
— Вам никогда не хотелось стать священником?
— Я думаю об этом до сих пор. Это никогда не поздно.
— Отец не намекал на желательность этого?
— Впрямую? Никогда. Он понимал, что я должен выбрать сам. Если я стану священником, нося фамилию отца, ко мне будут требования более чем высокие. И я пока не могу взять на себя такую ответственность...
— А кем вы мечтали стать в детстве?
— Однажды мы с бабушкой ехали в автобусе, еще до школы это было. Я встал рядом с водителем — любил смотреть вперед, и вдруг какая-то женщина погладила меня по голове, сказала «какой мальчик хороший» и спросила: «Кем ты станешь, когда вырастешь?» И я четко сказал: или священником, или шофером. Весь автобус был в шоке, нам с бабушкой пришлось выйти на следующей остановке.
— Как ваша мама относилась к тому, что муж ее священник и судьба ее оттого особенная?
— Мать с отцом очень любили друг друга, и мать, выходя замуж за священника, прекрасно понимала, что ее ждет... Познакомившись с отцом, она крестилась. Ее на работе подвергали публичным судилищам...
— Вы помните какие-нибудь семейные ритуалы?
— Отец мастерски читал вслух. Он мог остановиться и захлопнуть книжку на самом интересном месте! При этом он умел находить такую книгу, чтобы она была интересна и мне, и сестре, которая на три года меня старше. Эта традиция у нас даже излишне затянулась, вплоть до того, что он читал нам даже «Мастера и Маргариту». Ну и, конечно, традиция — всегда очень много гостей. Приезжали друзья, институтские товарищи. И всегда были добрые шумные застолья, но ни пьянства, ни обжорства, ни криков. Веселились, пели романсы под фортепьяно, под гитару...
— Есть в вас то, что напрямую унаследовано от отца?
— Коммуникабельность. Он всегда был приветлив. И вообще очень любил людей... Даже кагэбистов. Они после бесед с ним говорили: неплохой мужик, а надо же — антисоветчик... Кроме того, отец фантастически умел управлять своим временем — и я постарался научиться этому. У него всегда была четко расписана каждая минута, и он повторял: время — это конь, а часы на твоей руке — поводья. Я никогда не видел, чтобы он просто ничего не делал. Сорок минут идет электричка до Пушкино, так вот, очень многое из того, что сейчас публикуется, написано и отредактировано им в электричке.
Со мной он начинал с того, что писал мне расписание дня. Садился: завтра у нас понедельник, вот в этот час ты чем занят? Сколько будешь гулять? Два часа тебе хватит? Запишем — два часа. Он дал мне такую закалку, что я до сих пор этому следую.
Отец научил меня записывать все, что происходит в жизни, мысли и дела, — пусть немного, буквально пару строк. Потому что все забывается. В памяти, говорил он, нужно держать только самые важные вещи, а остальное — записывать. От него я унаследовал голос и музыкальный слух... Всех нас отец обучил молиться трижды в день. Иногда в какой-нибудь выходной ему удавалось уединиться, он закрывался на час, на два и молился.
Когда он стал известным священником, когда к нему стало приходить огромное количество народу, а мы с сестрой уже выросли и стали самостоятельными, отец сказал: вы выросли, встали на ноги, а у меня огромная паства — и надо служить, и надо писать, и надо работать с людьми... В общем-то, отец был семейным человеком, он очень любил дом, года за два до гибели они с матерью собрали деньги и сделали маленькую пристроечку к дому, где у отца был кабинет и что-то вроде гостиной. И отец очень радовался. Построили, как он хотел, из деревянного бруса.
Он очень любил кино и незадолго перед своей смертью сказал: я все сделал в своей жизни, но фильм не снял. Он мечтал написать сценарий по Библии и даже начал. В шестидесятые годы режиссер Калик снимал фильм «Любить», он тогда не прошел цензуру и был запрещен, но чудом сохранились пленки. Он состоял из нескольких новелл про любовь — любовь в Москве, любовь в молдавской деревне и так далее, актеры там были известные... И между этими новеллами о любви говорил молодой священник — отцу тогда было лет 26 — 27.
Отец с матерью очень любили путешествовать, это для них было важнее, чем, скажем, покупать вещи. Когда им стал вплотную интересоваться религиозный отдел КГБ, отец сказал матери: что ж, давай поедем по Волге, посмотрю, мол, Россию в последний раз. Он всегда был готов к «посадке» и вообще к подобного рода неприятностям.
— Вы с сестрой знали, что все так серьезно?
— Когда были маленькими, конечно, нет. Но когда подросли, когда том «Архипелага ГУЛАГа» был спрятан в целлофановом мешочке в куче угля в сарае, когда в доме делали обыск... Отец всегда был в таких случаях спокоен, приглашал кагэбешников выпить чайку, но, когда дело касалось принципов, был очень тверд. Он знал, как с ними общаться. Всю жизнь они мечтали его посадить, но ни разу так и не смогли. Помню, я отслужил в армии (все дети священников служили в стройбате), вернулся, забежал домой в шесть часов утра, отец еще спал, я его разбудил, мы обнялись, и он говорит: а я думал, за мной уже пришли, когда увидел, что кто-то в шинели в дом стучит...
— А как он вел себя на допросах?
— Он всегда считал, что важнее сохранить приход, чем идти на прямой конфликт с КГБ. С отцом Глебом Якуниным они учились в одном институте и жили в одной комнате в иркутском общежитии. Когда отец Глеб занялся политической деятельностью, отец не осуждал его. Он просто говорил, что для него важнее другое. Когда началась перестройка, владыко Ювеналий спросил у отца: «Почему вы не хотите баллотироваться в депутаты Верховного Совета, вас ведь изберут, вы такая известная личность!» Отец ответил, что это не его дело, священник должен проповедовать Евангелие.
— Как бы отец отнесся к вашему участию в политике?
— Думаю, хорошо. Отец, хоть никогда и не занимался политикой, но его деятельность серьезно влияла на умы и на общественную жизнь страны. Когда он погиб, я стал разбирать его стол и обнаружил одну бумагу. Так вот, это были политические соображения...