Путешествие над центром Москвы с бывшим ординарцем главнокомандующего армией «центровых» бродяг
Частная жизнь
Прогрохотав и отпрыгав по стране крыш, покружив по кровлям чуть не половины зданий микрорайона, мы с Толяном наконец вползли в слуховое окно чердака старинного громадного дома. По дороге сюда, прерывая рассказ свистом, вспугивающим ворон с антенн и голубей, обсевших заросшие паутиной трубы заброшенных дымоходов, Толян ввел меня в обстановку: воплощая меморандум (этого слова Толян, конечно, не знает) Лебедя — Лужкова о «зачистке Москвы», омоновцы отыскали и разгромили штаб «системы», как называл свою странную организацию нищих и бомжей Кэп, ее создатель и шеф. Вот в разоренный КП «системы» Толян и согласился меня провести: «Но учтите, топать придется по крышам — дубиночники на дверь чердака со стороны лестничной клетки пришлепали пломбу и замочище повесили во-о-о такой!» Мне деваться было некуда, и, несмотря на свою врожденную боязнь высоты, я согласился на путешествие над центром Москвы с бывшим ординарцем главнокомандующего армией «центровых» бродяг.
С Толяном, бездомным мальчиком, сиротой (родители умерли от запоя, жилье отнял «кавказ»), я знаком с прошлой ранней весны — отпугнул лупивших его «люберов» во дворе ломбарда. Двор ломбарда — место службы Толяна: он подрядился стеречь иномарки клиентов и их «пастухов», составляющих особое сообщество. Раньше «пастухи» окликали из салонов своих иномарок всех входящих во двор: «Золото есть? Меха есть? Камни есть?» Теперь анкетирует (устно, само собой) Толян. Заодно — тайно от автовладельцев — сбивает с радиаторов фирменные эмблемы и на Тишке (Тишинский рынок) продает их или обменивает на «марафет» и «травку» по известной формуле орденоносца-баснописца: «Крал то, что должен был стеречь». А исчезнувшие с машин эмблемы списывает в разговоре с клиентами на захожих «люберов», основавших промысел эмблем.
От Толяна я и узнал тогда про Кэпа и «системы», проведав, где на Кэпа можно посмотреть так, чтобы не привлечь его тренированного внимания. Оказывается, еще с тех времен, когда Кэп был, по его собственным рассказам, замполитом на эсминце Балтийского флота, он приобрел привычку великосветских эстонцев к лыжным забавам на откосах дюн. Не желая поддаваться жизненному флаттеру — разрушительному встречному ветру Истории — и не позволяя себе распадаться под ударами личной судьбы (Прибалтику отдали прибалтам — смотал удочки флот, часть кораблей, оставив, по слухам, в уплату за почти полувековой постой, в том числе и эсминец Кэпа, по его словам, а в метрополии — ни работы, ни жилья, и жена, забрав сына, ушла к другому, ну и тэ-дэ, и тэ-пэ), Кэп наладился «оттягиваться» имитацией слалома на Ленгорах. Есть там одно довольно пологое местечко впритык к бывшему монастырю. Мы с Толяном в конце марта, пока снег не сошел, туда съездили. Я посмотрел на эту многозначную картину: вслед за разодетыми в рекламный западный спортприкид пенсионерами — ветеранами МИДа и Совмина обоего пола (рядом — их улица Косыгина, спецквартал) с вершины склона неспешными широкими зигзагами спускался оригинально экипированный джентльмен. На нем была штормовка явно б/у, скорее всего нашедшая нового хозяина по линии гуманитарной помощи, ватные стеганые штаны, школьные лыжи с ременными креплениями, в которые упирались столбами слоновьей толщины вохровские валенки, а венчала ансамбль прошедшая многое офицерская ушанка с капитанским «крабом», увязшим в лобовом поредевшем меху. Джентльмена явно не смущали канареечно-попугаистые расцветки дорогого спортинвентаря и румяно-холеные личики его владельцев, похожих на породистых элитных собак — как дредноут меж прогулочных яхт, торжественно и сосредоточенно двигался он своим маршрутом к подножию.
Я невольно восхитился вслух его внешнему достоинству и монументальности, на что Толян с гордостью во взгляде декларировал: «Фирма веников не вяжет».
Действительно, как выяснилось из блиц-опроса Толяна, «фирма» Кэпа единственно что не делала — так это не вязала веников. Профилей же деятельности имела изрядное количество, и под предлогом своего неверия словам я подвигнул подростка (на «слабо» поймал) показать мне фронт работ и источники доходов корпорации. Вот их неполный перечень.
Толян на пару с хроническим алкоголиком и дауном Му-Му вкалывает «писуном» — парочка нанимается к риэлтерам за гонорар сорвать сделку конкурентам простым способом: перед осмотром конкурентами и их богатенькой клиентурой, желающей прикупить метриков, какого-либо подъезда с коммуналками Толян и Му-Му по наводке нанимателей изгаживают стены подъезда и лифта матерными надписями, свастиками и здравицами Ленину и КПРФ, а полы — своими испражнениями. Тем самым оправдывая название своей специальности, образованное от слова «писать», в котором перенесение ударения с одного слога на другой дает полный перечень гарантируемых услуг. «Пятку» — пятую часть гонорара — Кэпу в общак, остальное себе.
Поролоня, старушка в неснимаемом круглый год розовом (когда-то) поролоновом пальто, продает подобранные на свалках у офисов различных турагентств буклеты — чаще всего у Главпочтамта, — и ведь покупают! «Пятку» — Кэпу.
Мусорка, низенькая, коренастая бабонька неопределенных лет, извлекает истинные богатства из помоек — встает короткими ножонками на приступочку по низу борта контейнера, опускает голову в него, в поясе переломясь, ныряет затылком внутрь, вглубь, а огромная ватная подкладка на макушке под платком (выглядит как начес) спружинит, самортизирует, если Мусорка не удержится и свалится в контейнер на что-то твердое, не дай бог, острое. «Пятку» — в общак тож.
Варвара-Краса, свихнувшаяся бывшая балерина — по ее легенде, — «бомбит» бутики и автосалоны. Заходит в какое-нибудь царство достатка и стиля (очень любит посетить французскую парикмахерскую «Ив Роше» на Тверской недалеко от излюбленного ею же «Националя») — так вот заходит в шикарное-модерновое заведение, не вытерев о ворсистый коврик грязных босых (в любой сезон) ног в ботфортах из рваных газет, этакое чудо: седые космы дыбом, во рту — окурок, злобный взгляд, разошедшаяся в стороны детская шуба, перепоясанная веревкой, открывает грудь и живот в потеках разнообразных оттенков, верх нагого туловища, не прерываемый набедренными деталями женского белья, переходит в низ и ноги, кои не чище вышеописанного верха. Существо вносит с собой такие запахи, что посетители и персонал исчезают из заведения мгновенно. Чтобы не обанкротиться, потеряв клиентуру, хозяин заведения раскошеливается — ничего другого ему не остается, ибо торговое и сервисное заведения не имеют права социально цензуровать входящих, а Варвара-Краса блюдет УК и всего лишь щупает товар или садится в кресло клиента.
Таких у Кэпа до десятка, обоего пола, разной степени вменяемости. Доход с них твердый.
Есть еще пара подземных певцов. Но с них как с козла молока: смрадные сквозняки переходов губят голосовые связки.
Вошли в «систему» с пяток нищих. Взносят не часто, но бывает.
Не всех людей «системы» при исполнении, что называется, показал мне Толян месяца за полтора, пока не уехал «к морю погреться». Да и познакомить меня с контингентом отказался: «В любой момент Черный Десант наскочит, по яйцам даст или солнечное сплетение пробьет!» Я уже знал от него, что Черный Десант — служба безопасности «системы» в едином лице, бывший «афганец», тоже бомж, нанятый Кэпом для охраны своих трудящихся. Черный Десант (я его видел однажды, так до сих пор при воспоминании о нем — особенно страшен неподвижный, будто мертвый взгляд! — меня знобит...), он, по рассказам Толяна, появляется неожиданно и, если просекает ситуацию как опасную для «трудящегося системы», срубает носителя угрозы — если мужчину, то одним приемом, обсказанным Толяном, если женщину — то другим. И сразу исчезает. «У него нутро гнилое после ранения на афганской войне, почки и печень задеты осколками, оттого и темный весь, как негр, потому и драться долго не может, в обморок падает, так вот и отточил два удара до совершенства», — объяснил мне Толян тактику Черного Десанта. Никогда не забуду его высокую, натянутую как стальной трос фигуру, лицо цвета дубовой коры, из-под замызганного до серости берета — взгляд, взгляд... Пришлось из-за него сразу закончить любоваться волшебной пластикой и акробатической ритмикой труда Мусорки...
Немалую долю «пятки» тратил Кэп на лечение и оплату службы Черного Десанта. Но наибольшая часть общака уходила на вознаграждения по графе «юридические услуги». Во-первых, платил милиции, чтобы не хватала его подданных, а если ухватила — чтобы отпускала. Во-вторых — гонорары Пгиму. Пгим — это кличка бывшего юриста, который стоит в любое время и всякую погоду у служебного входа в Генпрокуратуру и стережет одному ему ведомых чиновников, чтобы сунуть им чье-то прошение, заявление на кого-то. И ведь помогал, и гордился этим (мне представился так: «Я — борец за справедливость и защитник обездоленных!»), и на гонорар недавно новые ботинки всесезонные — рыжие — купил, в цвет со своей фантастической курткой, сшитой грубым холостяцким швом внахлест из разноформенных кусков кожи и замши всех мыслимых оттенков коричневого цвета (а баул, что рядом с Пгимом, — такой же; в нем — брезентовый плащ с капюшоном, набор лекарств и витаминов и кодексы лет за тридцать). Пгимом Игоря Александровича прозвали бродяги околотки за его привычку грассировать а-ля Ленин при произнесении юридических и медицинских терминов: «Б-пгим, 206-я «пгим».
С милицией Кэп, чему Толян свидетель, и сам до поры до времени находил общий язык — милиция и кушать хочет, и к бывшим офицерам расположена. Но приказ есть приказ, и как только была произнесена в новостных программах ТВ эта мрачная формула — «зачистка Москвы», — загрохотали кованые подошвы по узкой лестнице к чердаку, где Кэп имел свой «офис»... Вот он, передо мной — со следами погрома, с пеплом кострищ, перемешанным с косточками породистых, отборным зерном кормленных голубей из окрестных ограбленных голубятен (уличный сизарь ведь опасней калия-цианида, ибо жрет отбросы ядовитой жизни города). Вот они — следы омоновских бутс на сорванной со стены карте Москвы (с олимпийской еще символикой почему-то...). Вот они, лыжи образца централизованных поставок из гороно. И валенки. И брошюрка «Конституции» с триколором, занесенная разметанной золой. И вон в углу главная ценность Кэпа — биотуалет голландский переносной стоимостью за миллиончик, не меньше — съедал бомжатного «капитана Немо» жестокий недуг еще со сдачи Прибалтики аборигенам: как понервничает — так опрометью в тот угол, или с улицы — в чердачный офис. Гастрит на нервной почве.
«Но зато, как отсидится, дух переведет, так становится веселым и разговорчивым! — вспоминает юный ординарец своего босса. — Заворкует, и не остановишь! Все больше про политику, так и называл — «политинформация».
Я представил себе витийствующего перед мальчиком Кэпа.
Вот, все так, как сейчас: в слуховое окно бьет мощной струей цеховой шум гигантского города, и прожекторным пыльным столбом упирается в потолок блик с распластанной напротив, через провал улицы, фундаментальной, сработанной на века, крыши института марксизма-ленинизма. Бывшего. Но институт работает... А в окнах дома, что во дворе супротив нашего, — рутинная жизнь коммуналок: мордобой, пьянки, сношения, скандалы. А здесь, на пыльном чердаке, почти иллюстрация к Гайдару-деду, только штурвального колеса с протянутыми от него нитями не хватает... Эпицентр брехтовского действа, робингудства, замешанного на рэкете в нищенском социальном андеграунде...
«И о чем же он говорил?» — оглядываюсь я на Толяна. «О чем? Говорил, что весь мир — система бомжей. Особенно эта страна: мол, нынешние хозяева ее сами по натуре — нищие и бомжи. — Толян, сам того не замечая, начинает копировать манеру речи гуру, переходя на монотонное изложение текста, будто бы считанного с учебника или «методички». — Старое жилище совков, соцлагерь, развалился. А в новое грехи не пускают. Вот на манер бездомных и таскают на себе все, что держится и не держится на плечах по принципу «ни одна блоха не плоха». Тем более что основное, что имели, растеряли — так за оставшееся всеми лапами ухватились, да еще и зубами норовят прищемить. Вон, Чечня и пот с кровью выжимает, и кусается — а все равно как чемодан без ручки — и бросить жалко, и ухватить, блин, не за что».
Я всерьез удивляюсь: «Ну и память у тебя!» Подросток отвечает задумчиво, внимательно разглядывая новый для себя вид чердака, словно запоминая его: «Не жалуюсь». Потом шипит, как оскорбленная змея: «Мы сюда еще вернемся! С Кэпом...»
Алексей ДИДУРОВP.S.
Нынче уже середина осени. С лета Толяна в наших окрестностях не видать. Над знакомым чердаком новенькая ослепительно-серебряная крыша — весь подъезд скупила какая-то фирма и перестроила чердак в мансарду. Старухи двора со злобным прищуром сообщили мне, что там, на верхотуре, буржуи устроили мраморный бассейн и купаются в шампанском с секретаршами, которые, и впрямь, выходят иногда покурить во двор с блестящими, будто влажными, волосами в мелких завитках, как после махрового полотенца. А может, это мода нынче такая. Но шампанским от них подчас таки веет.