На сцене парижского джазового клуба «New Morning» двенадцать музыкантов. Под руководством бывшего работника макаронной фабрики Шона О'Хэйгена британская группа «High Llamas» второй час пытается добиться идеального звучания. Именно звучание сделало их наиболее интересными и аутентичными представителями самого модного музыкального течения 96-го, по-английски — easy-listening. Впрочем «High Llamas» существуют уже четыре года и всегда звучали легко и воздушно. До концерта остается час — самое время побеседовать с Шоном, которого британские журналисты окрестили автором «лучшего незаписанного альбома «Beach Boys».
Добрый вечер
ЛЕГКАЯ МУЗЫКА
— Считаете ли вы себя продолжателем какой-либо музыкальной традиции?
— Меня не интересует музыка, построенная на трех аккордах. Некоторым, например, Бобу Дилану или Джону Фогерти, она вполне подходит. Я же развиваю традиции гармонической музыки, восходящие к Колу Портеру. В то же время, некая монотонная повторяемость, также присутствующая в музыке «High Llamas», идет от немецкого рока семидесятых. Мне нравятся «Can», «Neu», «Kraftwerk». Их уровень экспериментирования долгое время оставался неисследованным. Они — наследники Штокхаузена, минималистов вроде Стива Райха. В идеальной песне должна быть масса гармонической информации на протяжении первых четырех минут, а затем восемь минут сплошных повторений.
— Заметно, что на вашу музыку повлияла также американская психоделия и музыка к кинофильмам шестидесятых.
— Нет ничего плохого в том, что двигаясь вперед, ты оглядываешься назад. Я с восхищением отношусь к творчеству многих современных музыкантов. Несомненно позитивно утверждение новой авангардной музыки. В Лондоне сейчас расширяется влияние импровизационной музыки. Из Америки пришла простая инструментальная музыка: «Labradford», «Tortoise». При этом я ненавижу бритпоп. «Kinks» были хорошей группой, но я не хочу слушать их сейчас! Нет ничего порочного в том, что создавая новую музыку, ты открываешь для себя музыку предшественников и развиваешь их идеи. Единственное правило, которого следует придерживаться — всегда глядеть дальше и глубже, чем очевидные «Small Faces». Обращать внимание на авангард, джаз, разную странную классическую музыку, неизвестные психоделические группы. Музыка к кинофильмам — также одна из подобных заповедных областей. Это поразительно богатая мелодическая традиция.
— Забавно, что еще пару лет назад киномузыка шестидесятых считалась легковесной и служила примером дурного вкуса.
— Вот именно! А теперь классическим примером легковесной музыки являются «Pearl Jam» и «Nirvana». Их музыка стала мейнстримом. Дюк Эллингтон или Чарли Мингус — вот настоящие оригиналы! Смелость заключается не в том, чтобы грохотать. Смелость присутствует там, где музыка выходит за пределы традиционных построений и бросает вызов тому, что происходит вокруг. Наконец-то Брайан Уилсон признан гением. Другой пример — Джонатан Ричман и «Modern Lovers». Они использовали минималистскую музыку по-новаторски. Мне не кажется, что кто-то делал что-либо интересное в восьмидесятые годы. За исключением «Pixies». Я надеюсь, что настанет черед признания «Left Banke», Лоры Найро и других, что люди хотя бы на пять минут забудут про Родов Стюартов или... даже «Beatles». Впрочем, последнего не случится никогда!
— Ваши тексты труднопереводимы. Насколько этот компонент важен вообще для восприятия ваших песен?
— Я не считаю себя великим поэтом, но, пользуясь текстовыми картинами, я все же обязан прилагать определенные усилия. Я никогда не посылаю слушателям незакодированный сигнал, всегда стараюсь запутать их как можно сильнее. Мне нравится писать о, казалось бы, странных вещах, но при этом способных заинтересовать большое количество людей. Вот почему я не пишу «личных» песен.
Париж
HIGH LLAMAS
Hawaii (Sony)
Серьезная музыка может быть легкой. Легкую музыку писали Берт Бакарак и Эннио Морриконе, Брайан Уилсон и Серж Гэнсбур. Шон О'Хэйген пишет легкую музыку девяностых. В ней удивительно гармонично сочетается и американская психоделия, и музыка к кинофильмам шестидесятых, и ирландская народная музыка. Причудливый гибрид «Steely Dan» и «Stereolab». Погружаясь в эту бесконечную музыкальную пьесу в 29-ти фрагментах, рискуешь потеряться навсегда среди небесных вокальных гармоний и райских инструментальных сюит. Вибрафон и банджо, струнные и духовые в сочетании с классическим для рок-группы инструментальным составом рисуют картину девственных Гавайских островов, каковыми они были до вторжения яппи и «новых русских».
СНИМИТЕ ОБУВЬ, СЭР — ВЫ В ХРАМЕ,
или Бомбей — город-кино
«А в кино вы еще не ходили? — весело спросил Гаураф, индийский сопродюсер нашего проекта. — Давайте в «New Empire». Там кондиционер, не задохнетесь. Да и публика там поприличней». После двухнедельного фантастического пребывания в Индии мы решили,наконец, расслабиться и сходить в кино. Пока ехали, вспоминали. У нас всегда любили заморскую жизнь. А тут песни, танцы, любовь. Индия, одним словом. Не одно поколение утирало слезы на индийских мелодрамах. Но сейчас в России в кинотеатры никого не заманишь — то ли время не то, то ли фильмы не те. Не поймешь.
К вечеру в Бомбее жара идет на убыль, с океана тянет ветерком. Но едва мы приблизились к кинотеатру, как почувствовали, что «пахнет жареным» — мы оказались в страшной давке. Улица была запружена автомобилями, мотоциклами и людьми. Какие там билеты! К кинотеатру не протолкнуться! Неоновые лампы подсвечивали афишу фильма с забавным названием: «Если ты любишь невесту — то укради ее». Этот хит уже 29 недель шел в Бомбее с чудовищными аншлагами. Молодой актер Шах Рукх Кхан, кумир, идол подрастающего поколения, улыбался с афиши обезумевшей безбилетной толпе. Мы бросились звонить Гаурафу и, на нашу удачу, застали его в офисе. Через 15 минут он был у кинотеатра. Растерянный, он и сам не ожидал такого столпотворения. «Попробую что-нибудь придумать», — сказал он и стал протискиваться к служебному входу. Я не знаю, по какому великому блату он достал два билета. Мы еле прорвались в здание кинотеатра через кордон полиции, вооруженной бамбуковыми палками и карабинами начала века. Где-то в толчее мы потеряли Гаурафа, но уже было не до него. Кинозал оказался приличным, с полным набором сервиса — поп-корн, кока кола, откидные кресла, широкий экран, «долби-стерео» звук. Мы уселись на свои места, чтобы отдышаться. Но настоящее шоу ждало нас впереди. Едва погас свет и начались титры, как в зале поднялся невообразимый шум — вой, крики, визг. Публика неистовствовала, едва увидев фамилию своего любимца. Когда же сам он появился на экране, зрители повскакали с мест и стали аплодировать. Сюжет оказался в духе коммерческого индийского кино: в первой серии парень и девушка любят друг друга, во второй — отец девушки противится их браку... Пронзительные индийские песни зрители пели вместе с актерами, танцевали на местах и в проходах между рядами. Ничего подобного мне в жизни видеть не доводилось. А когда фильм закончился, в сторону экрана полетели металлические рупии. Это было высшее выражение восторга, мне не доступное. Шах Рукх Кхан и в самом деле оказался великолепным актером. Его энергия заводила весь зал. Представляю, как в действительности выглядела нашумевшая в Бомбее история о кровавой перестрелке полицейских и студентов — фанатов Кхана — во время съемок его фильма.
«Как поживает бомбейская тусовка?» — спросил я Гаурафа на следующее утро, когда мы ехали на студию. «Какая тусовка?» — переспросил Гаураф с недоумением. «У вас что тусовки нет?!» «Нет, конечно! Тут все заняты делом, на это просто нет времени». Я узнал, что и Дома кино в Бомбее нет, и многочисленных фестивалей, и шоу, наподобие наших, призванных хоть как-то подтвердить само существование кино. И это при том, что в день на экраны Индии выходят два новых фильма, а в год снимается больше 700! Сумасшедшая страна! Американское кино они смотреть не желают, на свое — родное — ломятся.
В районе «Juhu», где расположено большинство бомбейских киностудий, проезжаем мимо невзрачного двухэтажного особняка, окруженного пальмами, серым забором и пятью сонными полицейскими. «Тут живет Амитабх Баччан — наша супер-звезда, — говорит Гаураф. — Одно время он подался в политику, выбирался в парламент, но потом махнул на это дело рукой и занялся бизнесом. Теперь у него свой телеканал!» «Что-то слабоват дом для такой персоны», — замечаю я. «У нас налоговую полицию не дразнят! У него такие гонорары, — смеется Гаураф, — он может и не сниматься. Помнишь «Месть и закон»? Баччан там бандита играл. Этот фильм его до сих пор кормит, поит и одевает. А фильму двадцать лет». Мне становится жаль наших знаменитых российских актеров, гордость отечественного кино, по отношению к труду и заслугам которых совершается вопиющая государственная несправедливость. «А что Капур? Как его дела?». «Радж Капур умер почти десять лет назад, так что его дела, думаю, не плохи. Ему и там хорошо. А если ты имеешь в виду его студию, то они чуть не разорились. Уже пятый год снимают какой-то фильм и все закончить не могут. Капур один был такой великий. Его сын хороший актер, но не великий».
Последнее мое желание — заглянуть в лабораторию, где проявляют пленку, — Гаураф выполняет незамедлительно. После светской беседы и чаепития с директором меня приглашают в негативный цех — святая святых любой киностудии. Безукоризненная стерильная чистота! Здесь проявлялось несметное число фильмов Индии — великой кинодержавы мира — картины Капура и Сатьяджита Рея, Бенегала и многих-многих других. «Простите, сэр, — вежливо говорят мне, — снимите обувь, у нас работают босиком». Любой российский кинематографист поймет состояние восторга и трепета, в которое меня привело это предложение. Кстати, в Индии обувь принято снимать еще в одном месте — в храме.
Михаил КОСЫРЕВ