В московской галерее "Ковчег" открылась экспозиция Антонины Софроновой (1892-1966). Художница с дерзким авангардистским прошлым (участница эпатажных выставок "Бубнового валета" 1910-х годов), с офранцуженной пейзажной московской лирикой 20-30-х, Софронова странным образом оказалась на обочине как истории советского искусства, так и русского модернизма. Выставка пытается воздать ей должное.
Окажись несколько работ Софроновой в Музее современного искусства Парижа (не путать с радикальным Центром Жоржа Помпиду), можно было бы счесть их вполне кондиционными опусами Парижской школы 20-30-х годов. Особенно если они будут висеть среди Марке, Дюфи, Сегонзака или Паскена. Качественный европейский уровень: свободный росчерк пера или кисти, рисунки-репортажи, картины-очерки, живописные новеллы о городской жизни. И лишь всмотревшись, можно будет понять, что вместо Монмартра — вершина Рождественского бульвара, а улочки Сен-Жермен-де-Пре подсмотрены в арбатских переулках (где и жила художница). Таковы же и модели Софроновой — артисты, беллетристы, художники и домочадцы — персонажи московской boheme. Им и посвящена выставка, названная "Портрет в творчестве Антонины Софроновой".
Софронова, по словам одного ехидного критика 30-х годов, "советская француженка". Однако она, никогда не выезжавшая за рубеж, знала, что и как там делают тамошние художники: в те времена еще можно было посещать Музей живописной культуры на Пречистенке, смотреть импрессионистов, экспрессионистов, кубистов. Критика 1931 года о ней отзывалась жестоко: "...все они (то есть "Группа 13", куда входила художница.— Ъ) делают все возможное, чтобы потрафить буржуазным вкусам, эта графика и живопись не для нас, ее место в Торгсине". В начале 30-х это было почти приговором. Действительно, русских "французов" (Милашевского, Кузьмина, Дарана, Кашину) перестали экспонировать даже несмотря на то, что сам нарком Луначарский, посетивший выставку, изрек: "Вполне, вполне приятно и современно, помню, как в Париже. Мне лично понятно". Но после большевика--гурмана современного искусства пришли совсем иные арбитры вкуса. Коллеги Софроновой ушли в книжную графику или просто сгинули. Сама же она продолжала заниматься тем, чем занималась всегда: портретом, пейзажем с акварельной размывкой, с почти восточным вилянием кисти. Эпилог — истерический всхлип Милашевского: "В нашем искусстве — рутина. Никаких ветров. Тихая заводь. Честные дрочилы-великомученики. И среди них — феномен Софроновой".
Софронову и по сей день отслеживают на распродажах коллекционеры (перепродают из рук в руки), задешево пытаются скупить музеи. И те и другие ждут, когда наступит полоса признания "русских французов". Наступит ли?
МИХАИЛ Ъ-БОДЕ
До конца ноября в галерее "Ковчег", ул. Немчинова, 12.