На каменистом плоскогорье расположился на привал небритый мужик в пальто — сидя на чемодане, сумрачно и деловито поглощает консервы из банки. Интеллигентному юноше Алекси приходится дважды повторить вопрос, "эта ли дорога ведет в село Замахеви", прежде чем едок отзовется, сопроводив ответ неопределенным взмахом руки: "эта, эта дорога". Юноша удалится по дороге, никаких намеков на которую, хоть убейте, на экране не обнаружить. Мужик, отшвырнув пустую банку, зашагает в противоположную сторону. Финал "Ступени" Александра Рехвиашвили — что это, как не сардоническая издевка над финальным диалогом из "Покаяния" Тенгиза Абуладзе, который вскоре станет синонимом невыносимой пошлости благих режиссерских намерений. "Скажите, эта дорога ведет к храму?" — "Нет, это улица Варлама, она не ведет к храму".— "Тогда зачем такая дорога, которая не ведет к храму?" Особенную прелесть издевке придает то, что Алекси сыграл Мераб Нинидзе: через считанные месяцы он прославится на весь мир ролью Торнике Аравидзе, внука сатанинского Варлама — Берии. Но в Грузии "Покаяние" (1984) уже видели все, кто хотел, а в СССР фразу о храме знают из экстатических статей о фильме. Высмеять ее, как это сделал Рехвиашвили, было, пожалуй, актом гражданского мужества. Авторы статей о нем злоупотребляют рассуждениями о возвышенном, а Алекси представляют юным идеалистом, борющимся с косностью застоя. А его отъезд из Тбилиси в пресловутые Замахеви — подвигом Прометея, несущего свет знания детям, которым вроде бы он собирается там преподавать ботанику. На самом деле "Ступень" — остроумнейшая и злая издевка над родовыми особенностями грузинского кино его золотого века — 1960-1980-х годов. Особенностями, которые, скажем так, суть продолжение его бесспорных достоинств. Обаятельной безалаберности "Певчего дрозда" Отара Иоселиани, лубочным картинкам душевного быта старого Тбилиси, поэтике смутных томлений достается в "Ступени" еще почище, чем пафосу "Покаяния". "Что-то происходит со мной, но я не знаю, что это и куда это меня ведет".— "Что может быть лучше этого! Дальше всех пойдет тот, кто не знает, куда идет!" Это самый содержательный диалог в фильме, герои которого на любой вопрос предпочитают отвечать: "Не знаю". Какие-то люди в каких-то интерьерах заняты чем-то осмысленным, как ожидание Годо. Годо, между тем, уже здесь, и это Алекси, присутствия которого никто не замечает. Персонажи вырезают кружки из бумаги, что-то взвешивают, моются в той же комнате, где бесконечно пьют чай дамы в томных шляпках, заводят патефон, одалживают малярные кисти, играют сами с собой в лотерею, извлекая сотни билетиков из древнего кувшина. Приносят и запускают в подвал кошку: ее мы больше не увидим, зато в подвале попрут, как после атомного дождя, шампиньоны. Ничуть не удивляются тому, что в квартиру приводят "пожить" ослика. Ослик ест виноград, пьет чай из тарелки и воду из-под крана. Потом в чайном блюдце елозит невесть откуда взявшийся щенок. А был ли ослик? Озаботившись поисками пропавшего Алекси, его друзья — "От таких друзей в горы убежишь" — долго маются, не вставая с кресел, потом вздыхают: "Мы сделали все, что могли, и даже больше". Расходятся со спокойной совестью: если не избегать пафоса, то, пожалуй, спокойную совесть Рехвиашвили ненавидит. Можно задаться вопросом, снял ли он фильм об абсурде грузинской жизни, абсурде грузинской советской жизни или абсурде жизни как таковой. Ответ на него может быть только один: "А не все ли равно?".
1986 год
Орел приземлился
Джон Старджес
The Eagle Has Landed, 1976
Изумительно циничный и небанальный фильм Джона Старджеса ("Великолепная семерка") в банальнейшем жанре военных приключений: правила соблюдены, но вот герои — не те, не "наши" англосаксы, взрывающие нацистскую цитадель, а ковбои из вермахта, пытающиеся украсть Черчилля из облюбованной им деревушки в Норфолке. Мало того, что полковника Штайнера, для утепления походя спасающего девушку из Варшавского гетто, сыграл обаятельнейший Майкл Кейн. Мало того, что его сообщника, ирландца-боевика, сыграл не менее — пусть и двусмысленно — обаятельный Дональд Сазерленд, чья большая, чистая и обоюдная любовь к милой Молли заботит Старджеса сильнее, чем жизнь Черчилля. Так еще и зрителю не с кем себя идентифицировать, кроме как с белокурыми рыцарями. "Наши" представлены дегенератом-янки — полковником Питтсом, угробившим свой отряд в лобовой атаке на нацистов. Лихость Старджеса не объяснить холодной войной: ФРГ входит в НАТО — так скажем что-нибудь приятное вермахту. Это просто режиссерская лихость: финал достоин сожжения верхушки рейха в "Бесславных ублюдках" Тарантино.
Такова моя воля
Франсис Жиро
Le bon plaisir, 1984
Через десять лет после того, как хромой и злой Кастор (Жан-Луи Трентиньян) сделал ребенка Клер (Катрин Денев), он стал президентом Франции, а у нее вырвали на улице сумочку. Давнее письмо Кастора, которое Клер таскала с собой "на память", попало в руки прожженного журналиста. Спецслужбы, руководимые президентской подстилкой Поллуксом (Мишель Серро), как водится, решили проблему радикальным образом. Банальное кино обличает абстрактную власть, чьи представители слишком карикатурны, чтобы зритель негодовал. Однако же это один из самых интригующих фильмов в истории. Франсис Жиро снял его по роману Франсуазы Жиру: гранд-дама журналистики и интриг знала о существовании второй семьи президента Миттерана и его внебрачной дочери Мазарин, которой в 1984 году как раз стукнуло десять лет. Президент оберегал этот секрет Полишинеля рьяно: трупы вокруг него так и сыпались. Жиру и Жиро, однако, не только выжили, но получили личное разрешение Миттерана на съемки в Елисейском дворце. Фильм о фильме Жиро стал бы — уверен, что когда-нибудь и станет,— отменным триллером.
Мария-Антуанетта
Вуди Ван Дайк
Marie-Antoinette, 1938
Прежде всего — фильм смешон. 36-летняя Норма Ширер в роли 14-летней австрийской принцессы, счастливой, что станет королевой Франции — куда ни шло, но вот 30-летний Роберт Морли, изображающий 14-летнего увальня, будущего Людовика XVI — это да. Однако фильм еще и поучителен: Вуди Ван Дайк пытается осудить одновременно и абсолютизм, и революцию. Да, чернь страдала, но королева, в чью карету швыряли камни, черни искренне сочувствовала. И вообще — во всем виноваты уроды-агитаторы и дворцовые интриганы, оклеветавшие королеву и натравившие на Тюильри толпы громил. При этом фильм еще и банален. История венценосной четы трагична, но голливудские условности требовали дань — мелодраматическую историю светлой любви королевы к шведу Ферсену (Тайрон Пауэр): Ширер, увы, не Грета Гарбо. Наконец, фильм в лучшие минуты вполне пронзителен благодаря именно Морли, лапочке, любящему жену, как мамочку, способному на тихое мужество на рандеву со смертью: возиться бы ему, прирожденному слесарю, с любимыми механизмами — да вот не повезло родиться наследником престола.
Украли бедро Юпитера
Филипп де Брока
On a vole la cuisse de Jupiter, 1980
Французские комедии прекрасны, если режиссер нашел "своего" актера или, того лучше, дуэт. Филиппу де Брока повезло с Бельмондо ("Великолепный"), но дуэт Анни Жирардо — Филипп Нуаре в его фильмах выглядит как-то не в своей тарелке. Комическая функция комиссара Лиз Танкерель (Жирардо) сводится к тому, что глянь-ка — баба и аппетитная, а вытворяет все, что мужикам положено: на собственную свадьбу с профессором Лемусье (Нуаре) почти опоздала — по пути надо было набить пару физиономий. Лемусье же смешен уже потому, что археолог. Кино обожает археологов: заполошных дурачков или Индиан Джонсов, soft-вариантом которого и является Лемусье, преследующий совместно с Лиз, дурачком-коллегой (Франсис Перрен) и его женой-стервой банду похитителей антиков, заодно улепетывая от полиции, которая принимает за банду как раз эту гоп-компанию. Впрочем, патина порой на пользу не бронзе, но фильмам. В конце концов, это же смешно, когда человек с ногой в гипсе, убегая от полиции, падает с крыши, потому что кто-то криво натянул ему на голову лыжную маску, в которой он ни фига не видит.