Издательство "Артист. Режиссер. Театр" выпустило книгу Владислава Иванова "Русские сезоны 'Габимы'". Это первая монография, изданная на русском языке, о легендарном еврейском театре-эмигранте, родившемся в Москве, прославившемся в Европе и ставшем национальным драматическим театром Израиля.
В советские времена поднимать тему театра "Габима" не рекомендовалось. Даром, что благословил его рождение и даже репетировал с габимовцами сам Станиславский, что Максим Горький называл его "лучшим московским театром", а на спектакли собирались сливки пестрой послереволюционной элиты. Однако отъезд театра на гастроли за границу в 1926 году, вылившийся в палестинскую эмиграцию, предопределил его "пустое место" в советской театральной истории.
Впрочем, желание в конце концов оказаться на Земле обетованной основатели первого серьезного театра, игравшего на иврите, не скрывали с самого начала. В эстетическом коктейле "Габимы" причудливо перемешались стремление к некому библейскому театру, романтический порыв освобождения от "черты оседлости", преклонение перед авторитетом мхатовцев и Станиславского, преданность идеям студийного театра-дома и вера в святость своей театральной миссии. Русская театральная закваска, благодаря которой "Габима" появилась на свет, сыграла с еврейским театром злую шутку: даже покинув Советский Союз, актеры боялись работать с кем-либо, кроме учеников Станиславского, и выписывали себе на постановки то москвича Алексея Дикого, то эмигранта же Михаила Чехова. Но главным авторитетом "Габимы" оставался Вахтангов.
Вахтангов, чье имя в России связывают прежде всего с хрестоматийной "Принцессой Турандот" Карло Гоцци, в остальном театральном мире прославился как руководитель театра "Габима" и постановщик спектакля "Гадибук" по пьесе Соломона Ан-ского. Похоже, что эта философско-мистическая притча производила на современников какое-то магическое впечатление. Зрители, среди которых были самые искушенные авторитеты европейского театра, впадали прямо-таки в транс, а те из них, кто по долгу службы или велению души делился впечатлениями с бумагой, изъяснялись о "Гадибуке" в сверхприподнятом тоне даже по меркам патетической эпохи экспрессионизма: "жуткий танец всклокоченных ожиданий","таинственная бездонность", "страшные демонические силы" и т. д. Похоже, что завораживающая сила этих словосочетаний покорила и автора книги, который в посвященной "Гадибуку" главе теряет исследовательское хладнокровие и вслед за современниками "Габимы" предается некоторой лихорадочной дрожи.
Самообладание возвращается к нему на тех страницах, где речь идет о судьбе театра после отъезда. Дело в том, что, добравшись до заветных палестин, театр очутился на грани гибели. Борьба с абсурдными претензиями советских комиссаров из каких-то кафкианских "еврейских подотделов Миннаца" была позади. Но в культурном вакууме святой земли театру было не легче. В Москве зрители не понимали (а иные не принимали) язык, на котором играли актеры. В Палестине понимали язык, но не понимали театр.
Можно сказать, "Габима" первой испытала то, что через много лет на своей шкуре почувствовали индивидуальные эмигранты: в России они были слишком евреями, а в Израиле оказались стали слишком русскими. В случае "Габимы" все кончилось счастливо: она стала национальным театром, стоит в центре Тель-Авива, лет десять назад приезжала на гастроли в Москву. Театр как театр, ничего примечательного.
ПАВЕЛ Ъ-СИГАЛОВ
Иванов В. Русские сезоны "Габимы". М.: Артист. Режиссер. Театр, 1999.