По итогам саммита "большой восьмерки" принят документ по сирийскому вопросу: конфликт будет урегулирован мирно. Эта позиция устроила Москву, хотя мнение российской стороны шло вразрез с общим. Обозреватель газеты "Коммерсант" Максим Юсин размышляет о том, будет ли место для России на саммите в будущем
Фото: Дмитрий Лекай, Коммерсантъ / купить фото
У сегодняшней России и у семи остальных членов "большой восьмерки" осталось совсем мало точек соприкосновения. Какую бы тему ни обсуждали Владимир Путин и его собеседники, возникает либо непонимание, либо отчуждение. Это касается и международной политики, и прав человека, и всех болезненных сюжетов, возникавших за последний год: запрет на усыновление сирот американцами, контроль за деятельностью НКО, суды над оппозиционерами.
Пусть даже на пресс-конференциях западные лидеры соблюдают дипломатический политес и нечасто поднимают эти темы, осадок все равно остается. И ощущение дипломатической изоляции Москвы, неестественности ее пребывания в "большой восьмерке" с каждым годом усиливается.
То ли дело "двадцатка", саммит которой состоится осенью в Санкт-Петербурге. Вот там Владимир Путин отдохнет душой, там ему будет куда более комфортно.
Какие разговоры о правах человека могут быть, какая критика Москвы, когда в "двадцатку" входит Саудовская Аравия –– одно из самых одиозных государств на планете? Если же начнутся дебаты по Ближнему Востоку, Путин не будет чувствовать себя одиноким, как на саммите "восьмерки". Москву всегда поддержит Пекин. Да и Индия, ЮАР или Бразилия относятся к Башару Асаду или иранским аятоллам куда более терпимо, чем Соединенные Штаты или Великобритания.
Ну а если кому-то захочется вспомнить о подавлении оппозиции, то в свете последних событий эти вопросы логично будет задавать не Путину, а другому участнику саммита –– премьер-министру Турции Реджепу Тайипу Эрдогану.
В общем, сегодня именно "двадцатка" –– наш естественный формат. А членство в "восьмерке" все больше воспринимается как атавизм, пережиток ельцинских времен, когда казалось, что Москва будет строить обычную демократию в европейском понимании этого слова, а не свою –– суверенную, специфическую, неповторимую –– что-то среднее между турецкой и китайской.