Выставка авангард
Фото: Adagp, Paris 2012
Фото: Adagp, Paris 2012
Фото: Adagp, Paris 2012
Могут ли девичьи грезы стать предметом авангардного искусства? На ретроспективе Мари Лорансен в Париже об этом задумался специально для "Ъ" АЛЕКСЕЙ МОКРОУСОВ.
Выставка Мари Лорансен (1883-1956) вернула публике известное, но плохо знакомое имя. Когда-то, в "безумные двадцатые", она была модной, потом стала полузабытой, но сейчас, в пору возрождения ар-нуво и ар-деко, вновь вернулась на художественную сцену. Музей Лорансен открылся даже в Токио, куда перекочевали многие знаменитые полотна из частных собраний по обе стороны океана, в том числе из нью-йоркской коллекции Элен Рубинштейн.
Выставка в парижском музее Мармоттан собрала масло и графику — всего около 90 работ, в том числе из токийского собрания. Она напоминает обо всех периодах творчества художницы; о раннем, когда она вращалась в кругу кубистов, о следующем, совпавшем с фовистами, и о позднем, когда Лорансен занималась то ли развитием собственного стиля, то ли повторением давно найденного.
"Сумасбродная", "баловень судьбы" — как только не называли ее современники в Париже начала века! Близкая подруга Аполлинера, Гертруды Стайн (та первой купила ее картину, что обеспечило дальнейший успех), Дягилева и Коко Шанель, она долгие годы чувствовала себя малым дитятей среди великих мира сего. Будучи уже сорокалетней, все еще аттестовывалась в письме к своему ровеснику Дягилеву как "маленькая Мари". Таким же был и ее стиль начиная с середины 1910-х — слегка инфантильным, всегда романтичным. Прекрасные всадницы и праздники в лесу, модели за книгой или у гитары... Эпоху можно определить лишь по стилю — а Лорансен удалось в зазоре между кубизмами-фовизмами найти свой, который не привязать ни к какому "изму" ХХ века. Повод ли это, чтобы избежать забвения?
Порой имена друзей и патронов в биографии художника не менее важны, чем названия собственных произведений. В этом смысле Лорансен повезло: великие друзья не только помогли ее карьере (в свое время Диего Ривера жалел, что у его подруги Маревны нет такого мощного протеже, каким послужил Лорансен Гийом Аполлинер), но и обеспечили ее бессмертие.
Впрочем, она и сама старалась как могла, особенно в 1920-е, когда стала модной портретисткой. Сейчас в Париже показывают запечатленных ею Пикассо, Шанель и Кокто (и не показывают Сомерсета Моэма), многочисленных баронесс и принцесс, жен критиков и послов, а также безвестных, но явно находившихся на гребне современности людей с бадминтонными ракетками или сигаретами в руках.
В этот период она получила заказ и от Дягилева. В 1924 году Лорансен оформила для "Русских сезонов" балет Франсиса Пуленка "Лани" (они же "Милашки" — игра слов во французском оказалась камнем преткновения для русских балетоманов, одни пишут так, другие иначе). Композитору понравилась идея Дягилева сделать "новых Сильфид", "балет атмосферы", и он решил развернуть нечто вроде "современных галантных празднеств в обширном, совершенно белом зале, единственной мебелью в котором было огромное голубое канапе, сделанное по эскизу Лорансен". Помимо канапе, она сделала занавес и костюмы, заслужив похвалы одних, признавших, как Бенуа, ее работу изящной, и гневное порицание других. Так, Сомов назвал ее декорацию ничтожной, да и о костюмах отозвался не лучше, написав, что они "красивы, потому что не имеют ничего общего с рисунками".
Поначалу выставка вроде бы говорит в пользу Сомова: за исключением раннего периода (именно тогда возникли показываемые портреты Аполлинера — и одного, с египетским профилем, и в окружении друзей), экспозиция в какой-то момент кажется довольно монотонной, тем более что здесь нет обильной книжной графики Лорансен, где декоративность, в отличие от живописи, не вызывает подозрений. Много розового, много работ в одном стиле — узнаваемом и даже неповторимом, но вполне способном усыпить, если жить только с ним.
В последние годы жизни Лорансен много болела, и по-человечески ее верность собственным стилистическим находкам 20-х понять можно. Жестокой оказывается лишь история искусства, не прощающая самоповторов никому — ни Шагалу, ни менее знаменитым коллегам. Но и история не вполне абстрактная вещь, с нею тоже можно договориться. В итоге она способна сделать исключение для автора, текст о котором в каталоге назван "Лань среди диких" (вариант "Милашка среди диких" даже еще симпатичнее) и в завещании которого упоминалось требование похоронить себя с письмами Аполлинера на груди. Хочется верить, что с них успели снять копии.