Джозеф Лоузи (1909-1984) остается самым непонятым, если не сказать "неизвестным" — в символическом, конечно, смысле слова,— из великих европейских режиссеров. Точнее говоря, непонятным. Он не приписан ни к одному из направлений в мировом кино, ни один его фильм не похож на другой, но их объединяет резко индивидуальное, индивидуалистическое, болезненное или больное, но опять-таки не формулируемое отношение к миру. Разобраться в нем тем сложнее, что в Европе он с начала 1950-х годов проживал — с чистого листа — свою вторую жизнь. В первой, голливудской, он был сначала видным режиссером левого, если не революционного, Бродвея 1930-х годов, затем — автором отличных нуаров и жертвой охоты на коммунистических "ведьм", бежавшим в Англию во избежание ареста. В Европе его безбожно эксплуатировали продюсеры, он работал за гроши и под псевдонимами. До конца 1960-х, стоило ему покинуть Англию ради съемок на континенте, как его арестовывали или депортировали: он был во всех мыслимых и немыслимых черных списках. И вот этот коммунист, друг Брехта, отправившийся в 1935 году в Москву, чтобы познакомиться с Николаем Охлопковым, изгой и почти нищий, да еще и запутавшийся в женщинах, браках и разводах, снимает "Еву", за которую продюсеры, братья Хаким, с ним, кстати, так и не рассчитаются. Не просто самый декадентский, а ядовито декадентский фильм послевоенной Европы. Самый венецианский из всех фильмов о Венеции, затмевающий — своими круговыми панорамами, скольжением камеры по черной воде, запахом смерти — даже "Смерть в Венеции" Лукино Висконти. Фильм о горечи "сладкой жизни" и, извините за выражение, "некоммуникабельности", который как раз в те годы пытался, но так и не смог снять Антониони: "Ночь", "Затмение" и даже "Приключение" после "Евы" смотреть вдвойне невозможно.
Заказной фильм по роману ничтожного Джеймса Хэдли Чейза, который Лоузи, естественно, даже читать не стал. Но при этом Лоузи страстно мечтал его снять, чтобы объясниться в любви к Жанне Моро, лучшая роль которой, возможно, как раз Ева. Любовь к Жанне — и ужас перед женщинами. Ужас, если не отвращение. Фильм, искалеченный Хакимами, самый ненавидимый и самый — потаенно, стыдливо — любимый его создателем. Грубо говоря, это вполне циничная вариация на тему "женщины и паяца". Тивиан (Стэнли Бейкер) — валлиец, писатель и звезда (его сценарий победил на Венецианском фестивале), плейбой и мачо со сведенным судорогой, фиглярским и глумливо-высокомерным лицом балаганного Петрушки. Собственно, никакой он не писатель и не мачо, а к финалу, благодаря Еве, и человеком-то быть перестанет. Грозовой ночью Ева непринужденно вломилась в дом Тивиана — в его отсутствие — с пошлым, но богатым любовником. Соблазнить ее с ходу у Тивиана не получится, зато получится влюбиться, если считать любовью патологическое, мазохистское влечение к этой — называя вещи своими именами — божественно прекрасной, расчетливой и безумной суке. При этом, разоблачая грязноватые тайны Тивиана, сама Ева, по словам Лоузи "сорока-воровка", заполняющая свое жизненное пространство неимоверным количеством сверкающих, мерцающих и безумно дорогих штучек, остается абсолютной загадкой. Есть ли у нее муж, о котором часто говорят, но которого никто не видит? Богатая ли она бездельница или просто дорогая содержанка? Зачем она так с Тивианом? Нет ответа: и тем сильнее действует фильм на зрителя, чем теснее роднит его с Тивианом это отчаянное непонимание.
"Ева" (Eve, 1962)