Кафка по Брехту

Чиновники, клерки, дети: на Чеховском фестивале представили спектакли "Животные и дети занимают улицы" Сьюзен Андрейд и "Процесс" Андреаса Кригенбурга

Алла Шендерова

"Однажды Александр Родченко пришел к Тиму Бертону..." — примерно так британские газеты описывают спектакль "Животные и дети занимают улицы", поставленный лондонским театром "1927".

Цифра в названии театра отсылает к году выхода фильма "Певец джаза" — одной из первых в истории кино успешных звуковых лент. На самом деле, писательница и будущий режиссер Сьюзен Андрейд встретилась с аниматором Полом Бэрритом только в 2005-м. Решив поработать вместе, они наняли актера, тот с ходу запил — и с тех пор Сьюзен сама играет в своих постановках. В "Животных и детях..." у нее несколько ролей, самая большая — интеллигентный лузер, лохматый очкарик, работающий Смотрителем густонаселенной трущобы под названием "Болото". Как бывало в первых звуковых фильмах, пластика и мимика Смотрителя чуть утрированы, а внутренний монолог персонажа озвучивает мужской голос "за кадром".

Вместе со Сьюзен актрисами спектакля стали художница по костюмам Эсме Эпплтон и композитор Лилиан Хенли. Им тоже досталось по нескольку персонажей, ведь "Болото" — перенаселенный клоповник, где процветает расизм, детская преступность, а капли дождя на экране норовят превратиться в тараканов и крыс.

Люди-маски с выбеленными лицами вваливаются на сцену прямо с экрана (в нем есть особые дверцы), суетятся на фоне комиксов и распевают глумливые зонги, то и дело сопровождающиеся примерно такими титрами: "Наступил вечер. Бордели кишели вшами и банковскими клерками".

В дом-болото является идеалистка Агнес со своей крошкой Иви (живая актриса ведет под руку рисованную куклу), намеренная перевоспитать юных оглоедов с помощью кружка "Умелые руки". Дети в ответ крушат все вокруг, играют в футбол головой Иви (режиссер воплощает дословный перевод выражения "вскружил голову") — спектакль оказывается пародией на британскую школьную политику, признанную ошибочной после погромов августа 2011-го.

Малолетняя банда "Зельда и пираты" терроризирует улицу, власти, разумеется, бездействуют, но тут шпана крадет мэрского кота, требуя за того выкуп. В ответ мэр велит украсть самих детей, их свозят в приют и кормят мармеладками, нашпигованными успокоительным. Пока мультик на экране иллюстрирует, как юные бандиты превращаются в понурых доходяг, напряжение в зале заметно растет — перед спектаклем добрые английские леди угощали такими же мармеладками зрителей.

Благородный Смотритель пытается спасти Иви (ее украли вместе с другими детьми), а публике предлагается выбрать между двумя финалами: реальным и идеальным. Побеждают, похоже, реалисты: Агнес, обретя Иви, спешит вернуться в высшие слои общества. А хозяйка местного борделя поучает детвору: "Кто родился в болоте, в болоте и останется"...

Словом, к Родченко с Бертоном стоит добавить еще и Бертольда Брехта: перед нами современная, остро социальная брехтиана, приправленная английским юмором и скетчами на злобу дня. Добавим, что за несколько лет жизни театр "1927", в котором нет ни одного профессионального (в привычном российском смысле) актера, успел снискать славу в Эдинбурге, получить премию им. Питера Брука и посотрудничать со знаменитой берлинской "Комише Опер", выпустив совместную "Волшебную флейту".

"Можно, я оставлю это тут, а вы присмотрите?" — перед началом "Процесса", поставленного в мюнхенском "Каммершпиле" Андреасом Кригенбургом, на сцену выскакивает суетливый клерк. Сложив на полу стопку одежды, он просит тех, кто сидит на четных рядах, следить за соседом слева, а тех, кто на нечетных,— за соседом справа. "Теперь одежда никуда не денется. Затратив минимум усилий, мы создали стабильную систему присмотра друг за другом".

Спектакль Кригенбурга, ставший три года назад одним из хитов Авиньонского фестиваля, тоже пользуется брехтовской эстетикой, остраняя ее сюжетом романа Кафки и доводя каждый эпизод до балетной точности. Когда металлический пожарный занавес поднимается, зал дружно ахает: режиссер (он же и оформитель) превратил сцену в огромный глаз. Обшарпанные, грязно-белые подмостки — белок. И висящий над сценой — легко вращающийся зрачок, в котором мечутся восемь одинаковых, хотя и разнополых чиновников: все с усиками, в черных костюмах. Здесь каждому доводится побыть обвиняемым и обвинителем — бедолагой Йозефом К, ни за что попавшим под следствие, и мелкими чинами, ведущими против него дело. Собственно, роль неважна, ведь под наблюдением недреманного ока находятся все. Фигурки на сцене то и дело напоминают застрявших в паутине сетчатки мошек. Их окутывает партитура звуков — шепот, чавканье, телефонные звонки и особые зонги, в которых слова заменяют сладострастные вопли. Напялив платье (но не стирая усов), кто-то из чиновников становится предательской красоткой Ленни. Примостившись у ее ног, мужские "букашки" c вожделением дуют, вздымая подол ее платья.

Длиннющие диалоги героев ведутся с максимальной быстротой, помноженной на постоянное движение. Но это мнимое многословие — очередной прием, погружающий зрителя в тот изматывающий морок, в котором пребывает Йозеф К. К финалу актеры затихают на застывшем вертикально зрачке, держась за металлические штыри, словно насекомые в гербарии. После ссыпаются вниз, а в зрачке остается лишь окровавленное тело Йозефа. В чем его обвиняли, никто так и не узнает, но приговор приведен в исполнение. Актеры всматриваются в зал, будто выискивают следующую жертву.