Красота по-тициански

В Пушкинском музее открылась выставка 11 полотен гения венецианского Возрождения Тициана. Корреспондент "Власти" Валентин Дьяконов попытался разобраться в феномене самого успешного художника всех времен и народов.

Как минимум одно полотно из собранной по разным коллекциям выставки Тициана Вечеллио в ГМИИ является безусловным шедевром. Это портрет коллеги — художника и архитектора Джулио Романо, известного фресками в мантуанском Палаццо Те. Ассистируя Рафаэлю в Ватикане, Романо написал фигуры в станце "Пожар в Борго", самой динамичной из фресок цикла: кажется, она создавалась на сознательном контрасте со сбалансированными, классическими композициями Рафаэля. На портрете Тициана Романо держит свиток с архитектурным планом. Исследователи все еще спорят о том, к какой из известных по источникам церквей относится чертеж: как и многие трудоголики Ренессанса, художник занимался всем понемногу — и оформлением государственных праздников, и театром, и портретами. Придворный художник мантуанского герцога Федерико Гонзага современниками воспринимался как полубог, человек с запредельным статусом, и то, что его портрет написал Тициан, известный своей придирчивостью в отношении заказчиков, свидетельствует о высочайшем статусе Романо. Но и ученик Рафаэля мог только завидовать той жизни, которую устроил себе автор его портрета. В отличие от окружавших Тициана плотным кольцом гениев и талантов венецианец ни разу в жизни не менял родную республику на хлебную должность при чьем-нибудь дворе.

Биография Тициана идеальна и по нынешним меркам. Не в том смысле, что в ней все было гладко, хотя дожить до 80 лет во времена регулярных эпидемий чумы и холеры было великим достижением. Речь о вечно ускользающей, сомнительной, вызывающей ночные споры до хрипоты категории творческого успеха — свободе. Успех в искусстве с трудом поддается измерению по линейке, но в случае Тициана все сложилось кирпич к кирпичу: богатство, уважение и даже преклонение современников, линия развития от ранних работ к поздним, которая до сих пор интригует специалистов и любителей. При этом невероятная значительность сделанного Тицианом, пожалуй, стала единственным препятствием на пути к художнику для современного зрителя. Так часто бывает с наследием гениев — оно не только восхищает, но и подавляет. Есть, например, те, кто с трудом переживает атрибуцию "Сельского концерта" в Лувре Тициану: им хочется, чтобы этот шедевр, вдохновивший Мане на композицию "Завтрака на траве", был еще одной — из горсточки — работой старшего современника, великого Джорджоне! Ну зачем Тициану еще одна страница в сборниках "100 шедевров мировой живописи"?! Кроме того, старые мастера воспринимаются нами без отрыва от их биографий. Тот статус, которого Тициан и самые талантливые из его современников достигли за свою жизнь, с XIX века идеологически чужд любителям искусства. Часто хорошим тоном считается оценивать художника по принципу "Скажи мне, кто твой заказчик, и я скажу, кто ты". А художник не ровня хозяевам мира, он выше их, нравственнее. Даже если он (или она) умирает в нищете, будущие поколения оценят прорыв и подвиг. Тициан же, будучи на короткой ноге с политиками и аристократами, отнюдь не пользовался этим ради того, чтобы призывать милость к падшим: в Рим он, к примеру, ездил за тем, чтобы продвинуть сына на высокую церковную должность.

Родился Тициан в провинциальном Кадоре, в хорошей семье. Его дед, Конте, принадлежал к числу отцов города. Он участвовал во впечатляющей победе венецианского оружия: в числе пятнадцати старейшин руководил вылазкой жителей Кадоре против войск императора Максимилиана в 1506 году, несколько задержавшей победоносное движение альянса против французского императора и Венеции по владениям республики на суше. Подростком Тициана отправили учиться сначала к Джентиле Беллини, а потом к его брату, величайшему художнику венецианского проторенессанса Джамбеллино (Джованни Беллини). Джамбеллино был одним из первых художников Венеции, освоивших привезенную из-за Альп технику холст--масло, и в изучении нового способа писать картины они с юным Тицианом были практически равны. Джамбеллино же невольно представил Тициану образец прижизненного успеха. Его наградили статусом гражданина, который был доступен только патрициям, и даже всесильная гильдия художников освободила его от связанных с нею обязанностей. Джамбеллино дружил с Дюрером, оставившим несколько теплых воспоминаний о старом венецианце, и не брезговал учиться у молодых: его поздние работы, как считают исследователи, написаны в подражание Джорджоне и Тициану. В общем, из мастерской Джамбеллино была прямая дорога к славе и статусу — осталось только доказать талант и работоспособность.

Не стоит, конечно, идеализировать Венецию: до демократий эталонного образца, сложившихся после Второй мировой, "светлейшей республике" было далеко. Представительские функции в советах десяти и сорока выполняли только патриции, право влиять на политические и экономические решения передавалось по наследству, дож был как генсек — на своем месте пожизненно. В бурлящей заговорами и убийствами Италии Возрождения венецианская машина подавления несогласных была наиболее эффективной. Тайная полиция с неограниченными полномочиями могла в любой момент нагрянуть к гражданину с проверкой, конечно, в разумных пределах, ибо самоуничтожением Венеция не занималась. Как говорят историки, в Венеции невозможен Савонарола, гроза флорентийских Медичи, поскольку его быстро бы сгноили в тюрьме. А у Савонаролы, в свою очередь, не было бы поддержки народа — огромный процент населения Венеции составляли приезжие, ослепленные блеском и богатством республики. В этой четкой системе художник — фигура, с которой считаются. Когда в Венецию прибыл Дюрер, отношение местных к его занятиям так поразило художника, что он написал: "Здесь я благородный господин, а дома — дармоед". Правда, Дюрер не избежал бюрократических проблем: местная гильдия художников оштрафовала немца за то, что он занимался живописью, не будучи ее членом.

Тициан не только пользовался экономическими благами республики, но и выработал собственную стратегию взаимодействия с внешним миром. Биограф гениев Возрождения Карло Ридольфи в своей книге "Чудеса искусства", вышедшей в 1648 году (через 72 года после смерти Тициана), рассказывает популярную до сих пор байку о взаимоотношениях художника и Карла V, самого влиятельного монарха Европы середины XVI века. Работая над портретом императора, Тициан уронил кисть. Карл, не теряя ни секунды, поднял ее и протянул художнику. Тициан встал перед ним на колени и сказал: "Ваш покорный слуга недостоин такой чести", на что Карл ответил: "Тициан достоин того, чтобы ему прислуживал император". Скорее всего, Ридольфи сочинил эту историю, чтобы возвысить свободного творца до уровня властителя Священной Римской Империи. Есть, однако, свидетельства современников о том, что отношения между ними, мягко говоря, не подчинялись дворцовому этикету. Тициан, например, отказался сопровождать императора из Аугсбурга во Фландрию, объяснив это тоской по родине. Ему было сказано, что император сам соблаговолит пожаловать к художнику во время очередной поездки в Италию. Делиться своими планами с простыми ремесленниками у особ королевской крови было не принято, но Тициан к тому моменту уже перерос рамки мастерской, хотя и стремился находиться в ней как можно чаще. В отношениях с заказчиками Тициану пригодилась и дружба отца желтой прессы Пьетро Аретино. Литератор руководствовался простым принципом: хвалить тех, кто может быть полезен, и ругать тех, кто не способен сделать какую-нибудь гадость. Аретино писал то, что мы бы назвали пресс-релизами, восхваляя талант Тициана, и его тексты, безусловно, поспособствовали расширению клиентуры художника.

Тициан блестяще владел приемами создания спроса на свои работы, и четко выстроенные отношения с заказчиками дали ему помимо финансовой еще и творческую свободу. Зацикленный на инновациях и прогрессе XX век многих художников прошлого записывал в первые авангардисты, и поздний Тициан не исключение. Его эволюция на выставке в ГМИИ видна невооруженным глазом. Между "Мадонной с младенцем" из Бергамо 1507 года и "Распятием" из Анконы 1558 года дистанция огромного размера. Богоматерь написана ассистентом Джорджоне, "Распятие" — экспериментатором, ощущающим цвет как самодостаточный источник эмоций. Тонкий, как будто акварельный, пейзаж "Мадонны" сменяется всполохами огня и дыма: видимо, Голгофа оказалась на передовой сражения за венецианские владения. Для поклонников простых концепций прогресс очевиден — от четкой фигуры к экспрессии и (почти) абстракции. Только вот Уильяма Тернера, прошедшего в первой половине XIX века похожий путь, современники считали слегка помешанным. Тициан, наоборот, и в старости не жаловался на отсутствие заказов (хотя в живописной свободе некоторые усматривали последствия старческого тремора). Такие карьеры неотделимы от обстоятельств времени и места, но одновременно находятся на недостижимой для простых смертных — да что уж там, и гениев тоже — высоте.