"Синефилы быстро становятся отмороженными академиками"

Блицинтервью

АНДРЕЙ ПЛАХОВ побеседовал с ОЛИВЬЕ АССАЯСОМ о его новой картине.

— Как была воспринята картина разными политическими силами во Франции? Похоже, левым она не слишком приглянулась? Например, идеологам журнала Les Cahiers du Cinema, в котором вы когда-то начинали...

— Я порвал с левыми французскими синефилами, которых представляет Les Cahiers du Cinema. Синефилы очень быстро становятся отмороженными академиками. Они не понимают, что в 1960-1970-е годы многие серьезные идеи были разработаны и пришли из кинематографа, а сегодня этого нет. Для меня теория — инструмент практики. Если теория теряет связь с практикой, она становится ходульной идеологией. У меня много общих интересов с Les Cahiers, я их читаю, уважаю, но их политику не разделяю.

— Почему в вашем фильме так много стереотипов, словно с рекламной картинки?

— Я хотел воссоздать артефакты культуры того времени. И использовал как бродячие анекдоты, так и личные вспышки памяти, чтобы воссоздать атмосферу, запах эпохи. История героя не имеет смысла без этого контекста. Все происходило еще до наступления эры глобальных коммуникаций, до интернета, а буржуазным каналам (телевидению) мы не доверяли. Представьте, в Париже было только два магазина пластинок, и мы хранили их, как драгоценности.

— Почему вы выбрали в качестве средства выражения кино?

— Я стал кинематографистом, потому что не смог справиться с одиночеством художника, каковым сначала намеревался стать. Кино дает возможность общаться с большой аудиторией.

— Считаете ли свой фильм политическим?

— Сегодня во Франции любое социальное высказывание о страданиях людей, их экономических проблемах становится политическим. Но я имел в виду не сегодняшнюю ситуацию, когда в основе всего — циркуляция денежных потоков, а другое состояние мира, когда политические идеи витали в воздухе времени. Это автобиографический фильм, и политика была частью моей душевной гимнастики. Мне хотелось также показать связь между марксизмом и тоталитаризмом — это, кстати, основная проблема французских синефилов.

— А снять что-то о протестных движениях наших дней не хотите?

— Еще не время. Я ездил на акцию "Оккупай Уолл-стрит", и это было так же эмоционально, как во времена моей молодости. Акция Pussy Riot смогла испугать одну из самых сильных властей в мире. Протест теперь гораздо более явно артикулирован. Но в то же время и мир, и даже движение протеста стали более прагматичны. Я привлек для фильма одну группу современных акционистов. И был поражен, как далеки они от истории социальных движений. Мы были гораздо образованнее в этом смысле, будучи наследниками 1968-го. В то время существовало три или четыре вида троцкизма, три вида маоизма: надо было быть не просто левым, но защищать свою версию, свою секту. В то время ты должен был быть частью коллектива, а к индивидуальному самовыражению относились подозрительно. Мы знали о спорах Маркса с Бакуниным, о гражданской войне в Испании, об отношениях России с Китаем. Мы считали себя частью революционного движения ХХ века не потому, что боготворили прошлое, а потому, что думали о будущем. Мы верили, что революция может реально произойти на нашем веку, и видели себя ее участниками. Сегодня эта связь, эта диалектика утрачена. Молодые верят только в одномоментную акцию, а не в мировую революцию.

— Считаете ли вы себя мейнстримовским или альтернативным режиссером?

— Я разделяю индустриальный мейнстрим и независимое кино. Но не хочу быть замкнутым в гетто андерграунда или чистого эксперимента. Кино — это редкая арт-форма, которая связана с жизнью общества. Я знаю, что мои фильмы смотрят в Париже и больших городах, но не в провинции. И все же у них есть публика. Я всегда восхищался Энди Уорхолом: помимо того что он был величайшим художником, он еще и нашел способ универсальной коммуникации.

— Присуща ли вам ностальгия — по временам мая, по временам Карлоса, которым вы посвятили свой предыдущий фильм?

— Нет, я не ностальгический тип. "Бонни и Клайд" — ностальгическая история, "Карлос" — нет. Делая его, я основывался на документах, которые стали доступны и дали возможность понять причины зарождения левого движения в атмосфере холодной войны, которых мы раньше не знали. Я начал работать над картиной, когда получил первую информацию от "Штази" и от венгерских спецслужб. А через год рассекретились ливийские архивы. Вскоре, когда уйдет этот жуткий Асад, рассекретятся и сирийские — тогда надо будет делать нового "Карлоса". Я снимал эту картину с холодной перспективы, без всякого романтизма арабских революций. Я показал темную сторону 1970-х годов в "Карлосе" и светлую — в "Что-то случилось".

— Почему вы переименовали фильм? Сначала он назывался "После мая".

— Фильм был придуман, написан и снят под этим старым названием. Но оно больше значит для французов, чем за границей. "Что-то в воздухе" — более говорящее название благодаря известной песне. Иногда фильм меняет свою судьбу, когда меняет название.

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...