Выставка живопись
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Духанин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Духанин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Духанин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Духанин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Духанин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Духанин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Духанин / купить фото
Галерея Тейт и Пушкинский музей при поддержке благотворительного фонда Алишера Усманова "Искусство, наука и спорт" и Британского совета привезли в Россию беспрецедентно полное собрание живописи Братства прерафаэлитов. Рассказывает ВАЛЕНТИН ДЬЯКОНОВ.
Осенним вечером 1848 года несколько художников собрались на квартире Джона Эверетта Миллеса за альбомом гравюр главного хранителя монументального кладбища Кампосанто в Пизе Карло Лазинио. Лазинио скрупулезно копировал фрески флорентийца Беноццо Гоццоли, автора "Поклонения волхвов" в палаццо Медичи. Молодые британцы были поражены тем, что им открылось: четкие линии, отсутствие световоздушной перспективы — в общем, полная противоположность академической живописи Великобритании, делавшейся по неоклассическим рецептам сэра Джошуа Рейнольдса. Так возникло Братство прерафаэлитов. Вокруг во всей красе воздвигалась Викторианская эпоха. В ней царствовали эффективность, расчет — в общем, те свойства, которых нынешние культурные начальники пытаются добиться от отечественных музеев и вузов. Прерафаэлиты, как Баба-яга из мультика, были против, открыв своим творчеством первую главу в длинном списке эскапистов и любителей ретро, которых в огромных количествах породили индустриальная и постиндустриальная эпохи. По мнению президента фонда "Искусство, наука и спорт" Алишера Усманова, "влияние художников-прерафаэлитов на российское искусство значительно. Без их символизма вряд ли бы состоялся наш Серебряный век". За подтверждениями далеко ходить не надо: в Третьяковке все еще висит ретроспектива Михаила Нестерова, во многом сходного с британцами и по стилю, и по характеру.
Нестерова, однако, никому не приходит в голову называть авангардистом. Так почему же в подзаголовке к выставке в ГМИИ появился авангард? Пять лет назад Великобритания уже доказывала, что именно на ее берегах впервые пробились на свет ростки нового искусства. Ошеломительная ретроспектива Уильяма Тернера представила великого романтика в роли импрессиониста, абстракциониста и футуриста — задолго до появления этих "измов" в повседневном обиходе. Теперь галерея Тейт пытается проделать ту же операцию с прерафаэлитами. Получается неубедительно. Выставка в ГМИИ выглядит аргументом в пользу широко распространенного мнения, что после Тернера английская живопись на долгие годы погрузилась в сладкий сон, догнав современность только в свингующие 1960-е с рождением поп-арта. Использование слова "авангард" в названии выставки, с успехом прошедшей в самой Тейт в прошлом году, показывает однако, что этот термин окончательно вошел в мейнстрим. Теперь авангардом можно называть все что угодно, любые отступления от генеральной линии. В связи с этим мы с нетерпением ждем ответного жеста России — выставки "Передвижники. Александровский авангард" в Британском музее.
Если серьезно, то термином "авангард" британские музейщики хотят подчеркнуть две вещи. Во-первых, один из основателей братства, Джон Эверетт Миллес, написал первую в XIX веке картину на пленэре. Полотно на сюжет из пьесы Шекспира "Буря" под названием "Ариэль завлекает Фердинанда" (1850), однако, ничуть не похоже на Клода Моне или Камиля Писсарро. Отнюдь не передача впечатлений была задачей Миллеса, но верность природе в самом буквальном смысле: на картине должна быть видна каждая травинка. В этом прерафаэлиты опирались на идеи историка искусства и верного друга движения Джона Рескина. "Можно ли добавить еще деталь? Есть ли на картинке участок, куда можно поместить еще одну мысль?" — такими вопросами, по Рескину, должен задаваться художник. Композиционное и колористическое единство должно быть принесено в жертву точности, выписанности, ясности. Именно поэтому большинство картин прерафаэлитов отдают коллажем: в писанный с натуры пейзаж вклеиваются фигуры, залитые студийным светом,— как раз как у Миллеса. Стремление забить каждый сантиметр полотна деталями приводит к невероятной толкотне. Знаменитый "Труд" Форда Мэдокса Брауна выглядит так, что взыскуешь прекрасной ясности "Бурлаков на Волге" Репина или "Проводов на войну" Савицкого. Кроме того, большинство прерафаэлитских сцен залиты ярким солнечным светом, что еще более подчеркивает искусственность фигур.
Тезис о прерафаэлитах как провозвестниках импрессионизма никакой критики не выдерживает. Но галерея Тейт на этом не останавливается. Завороженные Средневековьем англичане, по мнению кураторов, еще и предсказали стиль модерн. В этом утверждении есть рациональное зерно. Трудно представить себе более декадентскую картину, нежели "Благовещение" Данте Габриела Россетти, где Богоматерь в белой хламиде тоскливо смотрит вдаль и напоминает пациентку неврологической клиники. И действительно, неразделимость искусства и производства впервые провозгласил близкий прерафаэлитам архитектор Уильям Моррис. В обоях и тканях его цеха дух современности чувствуется куда лучше, чем в полотнах друзей первого английского социалиста. И все-таки даже эта линия выглядит натяжкой. Прерафаэлиты моралисты, а не гедонисты — вот что важно. С тем же успехом можно записать женский портрет кисти Эдварда Берн-Джонса в провозвестники метафизической живописи де Кирико — как же и там, и там на заднем плане обязательно фигурирует условная архитектура в стиле раннего Ренессанса.
О чем действительно стоит говорить в связи с прерафаэлитами, так это о вкусе. С точки зрения XX века, ценившего эскизность, идею и скромность выразительных средств, прерафаэлиты никак не вписываются в критерии "хорошего вкуса". По сравнению с импрессионистами это китч чистой воды. Но сегодня мир искусства потихоньку приходит к осознанию того, что хороший вкус проиграл битву за сердца зрителей. Авангард в названии выставки русского зрителя скорее отпугнет, а не привлечет. И правильно: рыжие бестии с нервными лицами имеют больше отношения к героиновому шику 1990-х, чем к "Черному квадрату". Честнее было бы рекламировать прерафаэлитов как сказочников, давших импульс Толкину и "Игре престолов", видеть в них не формальные достижения, а костюмную историческую мелодраму с элементами мистики. Викторианская эпоха породила массовую культуру, и прерафаэлиты волей-неволей поучаствовали в создании ярких стереотипов.