Выставка живопись
Фото: Коммерсантъ / Александр Коряков
Фото: Коммерсантъ / Александр Коряков
Фото: Коммерсантъ / Александр Коряков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Коряков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Коряков / купить фото
В новых выставочных залах Главного штаба открылась выставка "Против света. Немецкое искусство ХХ века из коллекции Джорджа Эконому". Целых восемь месяцев 26 первоклассных работ немецкого экспрессионизма, новой вещественности и неоэкспрессионизма будут прикрывать самую показательную, может быть, лакуну в эрмитажном собрании. Рассказывает КИРА ДОЛИНИНА.
Немецкого XX века в Эрмитаже практически нет. Все заканчивается на Кандинском, что, конечно, неплохо, но не очень немецкое и, по сути, еще одной ногой в веке XIX. Почему так получилось — понятно: Щукин и Морозов сумрачному германскому гению однозначно предпочитали острый галльский смысл, ничего в Германии не покупали, а когда краски немецкого экспрессионизма расцвели настолько, что дикостью своей могли сравниться с любимцами этих великих русских, фовистами, то и вовсе покупать перестали. Первая мировая война, породившая экспрессионизм и все из него потом выросшее, прервала и русское коллекционирование. Эрмитажу взять новое немецкое искусство было неоткуда.
Нынешняя выставка, конечно, зияющую эту дыру в постоянной экспозиции "универсального музея" не закроет. Всего 26 работ из одной, пусть и очень неплохой, но далеко не исчерпывающей тему частной коллекции, скорее, наглядно продемонстрируют, что без этого искусства эрмитажный экскурс в историю не полон, а разговор о периоде "20/21", который музей активно продвигает, начинается с одного большого вздоха о несбыточном. Хотя пример греческого коллекционера Джорджа Эконому как раз говорит, что загадывать не стоит. Сам он начал собирать всего 20 лет назад и сегодня является владельцем первоклассных работ избранного периода. Даром что вещи Отто Дикса и Георга Гросса нередко появляются на рынке, а Ансельм Кифер и Георг Базелиц вообще еще живы и плодовиты, так что их работы открыты для покупки. В Эрмитаже много и часто говорят о закупочной политике, но покупают фрагментарно — пример Эконому наталкивает на мысль, что столь очевидную лакуну можно было бы попробовать и "залатать".
Несмотря на свою такую очевидно назидательную функцию, сама выставка говорит не о низком, рыночном, а об очень даже высокохудожественном. Говорит очень резко, жестко и мрачно — так, чтобы ни у кого не осталось сомнений в силе тьмы, опустившейся в 1914 году на германские земли и не разогнанной из культурного "я" страдающей нации до сих пор. Раздираемые криком рты, пот и кровь, телеса и "великий страх", маньяки и повешенные — вхождение в эту выставку будет трудным. Тут даже тихий провинциальный пейзаж с нищим, написанный Конрадом Феликсмюллером, смотрится страшным сном Марка Шагала: вроде бы так похоже на него, но там, где у витебского счастливчика все летает, у дрезденского мастера кандалами приковано к земле. Динамические пары, сочиненные из работ 1920-1930-х годов и вещей Базелица, конечно, немного посветлее, а уверенные в себе линии последнего и вовсе отсылают к великим граверам от маньеристов до Рембрандта, которых он коллекционирует, но оптимизма и тут немного. Последним ударом — ударом под дых, не иначе,— становится гигантская композиция Кифера "Темпельхоф": огромный ангар бывшего некогда военным аэродрома, в гулкой пустоте которого и покинутый богом и людьми храм, и несущие смерть нацистские штурмовики, и несущие жизнь "изюмные бомбардировщики", снабжавшие голодный Берлин едой и сладостями для детей.
Конечно, как это и должно быть в случае с немецким экспрессионизмом разных поколений, это разговор прежде всего о живописи. Она здесь правит бал, а в случае с Кифером она же дает еще и возможность выдохнуть: светящиеся окна ангара в Темпельхофе, живописным метрономом отбивающие ритм этого феерического полотна, дарят надежду. А это в случае с немецким искусством, вот уже более ста лет занимающимся, прежде всего, решением почти нерешаемой проблемы сосуществования сильнейшей "художественной воли", внутренней необходимости искусства и невыносимости бытия, дорогого стоит.