В ГМИИ имени Пушкина открылась выставка "Прерафаэлиты. Викторианский авангард", подготовленная британскими кураторами на основе собрания галереи Тейт и частных коллекций. Солидная презентация знаменитого художественного движения на поверку оказалась для него не очень лестной.
Предпредпоследняя лондонская живописная мода добралась до Москвы с некоторой задержкой
Фото: Дмитрий Духанин, Коммерсантъ / купить фото
Прерафаэлитами часто увлекаются в отрочестве. С одной стороны, их исторические, мифологические и сказочные сюжеты в этом возрасте смотрятся по-особенному зазывно. С другой — в таком случае как-то льстит чувство причастности к крестовому походу художников: мол, не просто так рассматриваю этих фей, Изольд и королей Артуров, а в порядке сочувствия борьбе против Рафаэля, академизма и викторианской пошлости — одним словом, назло этим правильным взрослым.
Рано или поздно приходится, правда, узнать, что за внешним прекраснодушием рыцарей красоты было много всего расхолаживающего. За неземной страстью — вполне пошлые адюльтеры, за мистическими видениями — опий и алкоголь. Антиобщественное поведение прерафаэлитов не очень похоже на ту боль, отчаяние и странную принципиальность, которая была у французских "проклятых поэтов". Кто-то остепенился, ловко конвертировал скандальную известность в рекламу и превратился в успешного великосветского портретиста. Кто-то чудил иначе. Вот случай Данте Габриела Россетти и его музы Элизабет Сиддал, скончавшейся от передозировки опиума после двух лет брака. Убитый горем вдовец похоронил вместе с женой рукописи своих стихов. Но восемь лет спустя он заскучал по этим рукописям, добился разрешения на эксгумацию и вытащил тетради из жениного гроба. Не очень красиво, но каков макабр, прямо Эдгар По или Бодлер,— однако тут возникает портящий картину будничный штрих, потому что рукописи эти Россетти отнес издателю.
И все равно остается подозрение, что должно же быть нечто влекущее в самой прерафаэлитской живописи, что вот сейчас нам представят в невиданном прежде количестве их искусство, и мы поймем, что мыкались они все же не напрасно. На самом же деле происходит так, что количество и рушит иллюзии. Одна бледная дева работы того же Россетти или Эдварда Берн-Джонса не то чтобы сулит эстетический восторг сама по себе, но она все равно, так сказать, звучит, придавая составной экспозиции ноту, которая кажется важной, ценной и яркой. В большом же объеме это звучание пропадает.
Прежде всего потому, что живопись эта, как выясняется, на удивление неважного качества. Ну вот хочешь ты себя убедить, что изломанные позы и застывшие лица героинь Россетти — это так изысканно, так полно таинственного смысла, так возвышенно и нетривиально, и не выходит, видишь только наивную вымученность, как если бы Александр Максович Шилов вдруг взялся подражать, допустим, Врубелю. Ждешь прорыва от исторических и библейских сцен — видишь цветистые вычурные композиции, где робко выписаны лица, но зато (на вполне академический, кстати, лад) вылизаны все драпировочки. Подходишь к "Офелии" Милле, одному из хитов выставки,— и только руками разводишь: назубок, кажется, знакомая по бесчисленным репродукциям в альбомах и календарях картина режет глаз неуклюжей колористикой. Живописное новаторство, право слово, легче искать у Тернера, а пронзительные мистические фантазмы — у Блейка.
Можно ненароком подумать, что было бы лучше им и не браться за кисть, а ограничиться, допустим, гравюрой — с их тягой к сложному рисунку, орнаментальности и прочему бисероплетению графика им должна бы даваться удачнее. Те рисунки, что есть на выставке, это ощущение подтверждают с оговорками, а вот предметы прикладного искусства (вышивки, шпалеры, мебель), сделанные по их эскизам, действительно на редкость обаятельны — но их на выставке мало.
Прерафаэлитская живопись мало приспособлена к восприятию зрителя, испорченного экспрессионизмом и сюрреализмом
Фото: пресс-служба ГМИИ им. А. С. Пушкина
А ведь теоретически все это может смотреться иначе, если изменить угол зрения. Прерафаэлиты не то чтобы внезапно и неожиданно процвели в чистом поле. Это появление наших передвижников может показаться необъяснимым, если сопоставить их с тем, что в русской живописи творилось в начале XIX века,— не напрямую же из Венецианова они произошли. У прерафаэлитов за спиной традиция английской неоготики, давняя, мощная и всеобъемлющая, сказавшаяся и в архитектуре, и в балладах Вальтера Скотта, и даже в богослужебной практике англиканской церкви. Если иметь это в виду, то само преклонение прерафаэлитов перед ранним Возрождением, перед хрупкостью боттичеллиевских Мадонн и одухотворенным строем фламандских алтарей уже не кажется громом среди ясного неба. Другое дело, что середина XIX столетия, кажется, везде была удивительно бесстильным временем, вот и в Англии неоготика стала чванной и сухой, и для того чтобы преодолеть ее заунывную рутинность, какой-то новый импульс был необходим.
И потом, скорбный труд их действительно не пропал. На прерафаэлитских манифестах выросли английские эстеты конца века — это-то очевидно, и то, что в 1850-е было эксцентричными повадками одиночек, в 1890-е уже было фактом моды, над которой все еще посмеивались, но не считаться на массовом уровне уже не могли. Охапки лилий и экзотических раритетов из художнических студий разошлись по аристократическим гостиным, "средневековые" орнаменты воцарились на бумажных обоях, в газетных виньетках и даже в росписи новомодных сантехнических устройств — унитазов. Но высокие жанры тоже не остались в стороне. Австриец Климт, французы Гюстав Моро и Пюви де Шаванн, немец Штук, да и тот же наш Врубель — все они прямо или косвенно прерафаэлитской эстетике многим обязаны. А что качество живописи и количество того, что сейчас воспринимается как китч, несколько разные — что поделать, так вышло.
Разумеется, сделать выставку, которая бы показывала прерафаэлитов в безразмерном контексте от неоготики до символизма,— геркулесов труд, который помимо всего прочего требует совсем иных выставочных площадей, что есть сейчас у ГМИИ. Но в принципе эта работа с контекстом — задача не то чтобы совсем нереализуемая: два года назад в Музее Виктории и Альберта сделали огромную выставку, посвященную английскому эстетизму, и там прерафаэлиты очень удачно вписались в рассказываемую историю. Московская выставка историй не рассказывает, что жаль: толика человеческой фактуры и предметности была бы очень к лицу экспозиции, которая вместо этого пытается демонстрировать прерафаэлитскую живопись как нечто самодостаточное, автономное и вневременное.