Фестиваль спектакли
Фото: Krafft Angerer, www.krafft-angerer.de
Фото: Krafft Angerer, www.krafft-angerer.de
Фото: Krafft Angerer, www.krafft-angerer.de
В столице Германии прошел отметивший в этом году свое 50-летие фестиваль "Театртреффен" — смотр десяти лучших спектаклей немецкоязычного театрального пространства (см. "Ъ" от 13 мая). Рассказывает РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.
Фестиваль "Театртреффен" не случайно привлекает к себе внимание многих иностранных профессионалов. Театральная система Германии сродни ее экономике: кризисы кризисами, жалобы жалобами, а немецкая модель для иностранцев (не только в Евросоюзе) все равно может служить примером сбалансированности привычных и новаторских форм, разумного соответствия спроса и предложения, да и просто общей устойчивости системы. И как любой уважающий себя автопарк без немецкого автомобиля все равно будет казаться ущербным, так и любой уважающий себя международный театральный фестиваль без немецкого спектакля неполон — вот и слетаются на "Театртреффен" фестивальные "купцы" со всего мира: им здесь всегда есть чем поживиться.
Любопытно, что в афише нынешнего фестиваля появился спектакль, выбранный будто бы для того, чтобы напомнить миру: немецкий театр, кажущийся многим универсальным, может быть и очень "локальным". Спектакль "Улица. Город. Налет" прославленного мюнхенского "Каммершпиле" поставлен к недавнему 100-летию театра. Его интендант, фламандский режиссер Йохан Симонс, решил отметить юбилей новой постановкой — и заказал пьесу лауреату Нобелевской премии по литературе Эльфриде Елинек. От нее трудно было ожидать чего-то похожего на сценарий юбилейного празднества. И она осталась верна себе, написала не разбитый на реплики текст, посвященный Максимилианштрассе — самой роскошной улице Мюнхена, на которой как раз находится театр "Каммершпиле".
Чтобы понять спектакль, немецкого языка мало. Нужно знать и о конфликте умеренного радикала от режиссуры Симонса со вкусами буржуазной публики, отоваривающейся в бутиках Максимилианштрассе и прежде считавшей театр чем-то вроде приложения к ним, и о потрясшей город смерти знаменитого владельца одного из бутиков Рудольфа Месхаммера, погибшего от руки своего любовника-араба, и еще много о чем. Без этого спектакль об улице, где знают толк в изяществе и пороке, об улице, которая, будучи совершенно прямой, на самом деле выстроена как замкнутый круг лжи, из которого нет выхода, остается театральной "вещью в себе". Не только для иностранцев, но и для многих берлинцев.
Полная противоположность — "Каждый умирает в одиночку" гамбургского театра "Талия" в постановке Люка Персеваля (кстати, еще один знаменитый фламандец, постоянно работающий в Германии). Сценическая версия написанного вскоре после окончания Второй мировой войны романа Ганса Фаллады длится больше четырех часов, но на фестивальном показе даже не понимающие немецкого гости в какой-то момент переставали поднимать глаза к электронному табло с синхронным переводом: потерять подробности сюжета здесь менее обидно, чем упустить детали игры отличных актеров. Роман о простом человеке, в одиночку решившем бороться против нацистского режима, Люк Персеваль почти освобождает от бытовых подробностей и примет эпохи. Они, старые вещи, отодвинуты на задний план — спектакль идет на фоне вертикальной стены с полуосыпавшимся узором, сделанным из какого-то барахла (как говорят, аутентичного) и напоминающим вид на военный Берлин с воздуха.
На земле же творится трагическая история, в которой переплетены самые возвышенные и низменные проявления человеческой натуры. Кажется, вот он, выставочный образец немецкого театра — чуть отстраненная, без тормозящей дело чувствительности, сдержанная и точная в деталях игра, иногда (и очень уместно) приправленная гротеском, блестящий ансамбль, в котором актеры успевают как взаимодействовать с партнерами, так и обращаться напрямую к зрителям, ненавязчиво давая понять, что речь идет о сегодняшнем мире в той же степени, что и о событиях прошлого века.
Сегодняшние же берлинцы особенно ценят спектакли, которые не походят на обычные представления о немецком театре. Поэтому они так любят сочинения режиссера Герберта Фритча, спектакль которого "Мурмель-мурмель", поставленный в театре "Фольксбюне", представлял Берлин на нынешнем фестивале "Театртреффен". Выражение "мурмель-мурмель" — что-то вроде "бла-бла-бла", бессмыслицы, которая в устах сценической массовки создает впечатление оживленных фоновых разговоров. У Фритча такая массовка становится ансамблем — броско одетые и нагримированные артисты в течение полутора часов не произносят ничего, кроме этого самого "мурмель-мурмель". В их сольных выходах и групповых сценах набор звуков, произносимых на разные лады, напоминает то бытовую болтовню, то философское размышление, то проповедь, то исповедь, то нежность, то грубость и так далее. Это почти карнавальное шоу, казалось бы, задиристо диссонирует с общей серьезностью немецкого театра. "Казалось бы" — потому что и из веселого "мурмеля" на самом деле несложно вычитать содержательное высказывание о смелости и бессилии театра.