В Москве начался фестиваль Людмилы Петрушевской. Он пройдет в Московском художественном театре, центре им. Мейерхольда, театре Маяковского, Литературном музее и уже стартовал в галерее на Солянке. На открытии выставки с Людмилой Петрушевской встретилась обозреватель "Коммерсантъ FM" Арина Мороз.
Фото: Павел Смертин, Коммерсантъ / купить фото
— Людмила Стефановна, при входе на вашу выставку стоят старые телефонные аппараты. Периодически то один из них, то другой начинает звонить. Что это за история?
— По старым телефонам можно будет услышать мои сказки. Их записывали совершенно замечательные, прекраснейшие актеры. Некоторые из них играли в моих спектаклях. Лия Ахеджакова, к примеру. Валентин Гафт ничего никогда не играл. Он впервые, в общем, столкнулся с моими сказками и читает "Сказку про барана Валентина", будучи сам Валентином.
— На выставке можно увидеть фильм Норштейна "Сказка сказок", к которому вы написали сценарий. У этой картины просто невероятное количество наград. Знаю, что лента не сразу вышла на экраны.
— Шла страшно и тяжело. Дело в том, что как только фильм был закончен, он сразу был запрещен, сразу глобально. Когда его посмотрели в Госкино, сказали: "Нет, советскому народу это непонятно". Там не было ни единого слова в фильме, только музыка, только песенка "Баю-баюшки-баю…" Ее Колягин пел. Его запретили категорически и, казалось, навсегда. Мы страшно бедствовали из-за этого. Жизнь как бы закончилась. Госкино предпринимало какие-то способы воздействия. Прислали к нам Юткевича, режиссера. Он пришел спасти фильм и сказал, что это надо убрать, то надо убрать. Я встала и сказала: "Я при этом присутствовать не буду!". И ушла, хлопнув дверью. Следующему человеку, который громко сказал, что так с фильмом поступать нельзя, было сказано тоже выйти.
Я сидела, сидела, сидела и поняла, что так нельзя. Однажды, когда Юрка мне позвонил, я ему сказала: "Юра, этот фильм будет во всех музеях мира, мы не должны ничего трогать и ничего изменять, будем терпеть. Не подходи больше к телефону". Потом он мне позвонил и говорит: "Ты сидишь или стоишь?" Я говорю, что сижу. Я сидела на тахте. Он говорит: "Мне сунули госпремию". И я опрокинулась на спину, начала дергать ногами от счастья и руками. Ура! Я говорю: "Ура, мы спасены".
— Так же тяжело выходили спектакли по вашим пьесам. Вспомнить хотя бы постановку Ленкома "Три девушки в голубом".
— В 1982 году, через два года после того, как я написала пьесу, была ее премьера. Ее сразу запретили тут же, мгновенно. Потом пришел Горбачев. Но сначала еще был Черненко, и я помню, что я, сидя у Юрки Норштейна в его мастерской, говорю: "Юра, дай мне карандаш, я напишу письмо Черненко. Что такое, почему мне запрещают все время "Три девушки в голубом"?" И я там писала: "Уважаемому генеральному секретарю ЦК партии. Дорогой Константин Устинович, почему запрещают мою пьесу "Три девушки в голубом", в которой ничего такого нет? Что там есть? За что ее запрещать?" Юра говорит: "Так-так-так, сиди здесь, я буду с тебя рисовать Акакия Акакиевича, как он пишет письмо значительному лицу". Но тут Черненко взял и помер. Пришел наш Горбачев, за которого мне потом сулили пять лет колонии, потому что я его оскорбила. Я написала письмо в Литву, когда туда танки вошли: "Дорогие литовские братья и сестры, простите нас! Фашисты из Коммунистической партии во главе с их президентом потому так рвутся на вашу землю, что скоро их погонят отовсюду". Против меня возбудили уголовное дело, наказание — от двух до пяти лет. И если бы не путч, и не финал, что все побежали, я бы сидела, конечно. Но, по счастью, все кончилось для меня хорошо, меня не посадили.
— Но спектакль в Ленкоме все-таки вышел. Вы помните этот день?
— Я стояла за кулисами, и Марк Анатольевич держал меня за руку, а я согнутая была и не могла выйти, потому что плакала. Он поцеловал мне руку и сказал: "Надо идти". Я вышла на сцену и стояла как столб. Я даже поклониться не могла. Зал бешенствовал. Зрители, которых не пускали, просто прорвались в театр и смотрели постановку, сидели на лестницах. Вот такая была история, вот такой был театр, и вот такая была театральная Москва.
— Сегодня ваш юбилей. Как вы будете его праздновать?
— Я буду праздновать его в своем театре — МХТ. Это уже четвертый спектакль, который там поставлен сейчас. Он и в Аргентине идет, гениальный спектакль, я вам скажу, из разряда самых лучших. Там играет совершенно фантастическая актриса Роза Хайруллина. По-моему, сейчас она собрала все премии, какие только есть. Тем не менее, живет тяжело. Розочка — это мое счастье.
— Я знаю, что и в театре Маяковского 27 мая вы придумали что-то интересное.
— У нас микс такой: великие актеры будут читать мои рассказы, а я буду в промежутках петь свои веселые песенки. Параллельно этому в Литературном музее будут одна за другой идти постановки: "Девушки в голубом", "Чинзано", пьеса "Любовь" в постановке Виктюка, там будут играть Ахеджакова и Леонтьев. Очень смешно. В галерее на Солянке будет продолжаться наша с Юрой Норштейном выставка. Он дал для экспозиции редкостные вещи, еще никогда не экспонировавшиеся.
— Когда выйдет ваш с Норштейном фильм "В шинели"?
— Это вопрос не ко мне. Он работает, работает. Какой это тяжелейший труд! Я жалею, конечно, что фильма нет, но первая часть уже есть. Я его уговариваю, чтобы он выпустил первую серию, это все-таки 20 минут, и там все есть. Но он пока не хочет.
— Уговорите.
— Ну, да, господи, уговаривала, уговаривала, но бессмысленно. Так что, в общем, будем ждать. У меня тоже вон два романа лежат, никак не могу выпустить в свет. Я их уже закончила практически.