В России появится ДНК-база преступников. ФСИН уже начала брать кровь у осужденных. Бывший сотрудник уголовного розыска, доктор юридических наук Петр Скобликов и эксперт Института прав человека Лев Левинсон обсудили ситуацию с ведущей Ксении Турковой.
Фото: Дмитрий Лебедев, Коммерсантъ
Генетический материал будет наноситься на специальную карту-носитель, которая затем будет отправляться в Экспертно-криминалистический центр МВД. В первую очередь, образцы ДНК будут брать у осужденных за тяжкие и особо тяжкие преступления.
— Господин Скобликов, скажите, как вы относитесь к этому проекту?
П.С.: Безусловно, положительно. Это та дорога, по которой идет прогресс. Геномная регистрация уже достаточно давно введена в Европе, в частности в Великобритании, в Соединенных Штатах Америки. И остается только сожалеть, что мы занимаемся этим столь поздно.
— То есть вы не видите в этом проекте никаких изъянов?
П.С.: Вы имеете в виду закон соответствующий, федеральный закон о государственной геномной регистрации в Российской Федерации?
— Я имею в виду сейчас саму ДНК-базу преступников. Тут могут быть какие-то вещи, которые не очень позитивными окажутся?
П.С.: Вы знаете, у всего хорошего есть какие-то теневые стороны, но в целом это замечательный проект. Он сулит потенциально резкий рост раскрываемости преступлений, усиление и укрепление доказательственной базы. В результате мы будем значительно тверже уверены в виновности тех лиц, которым суды выносят приговоры. Но плюс заключается и не только в этом. Если вы позволите, я обозначу те вопросы, которые обычно в СМИ не освещаются, в то же время такие известные вещи я не буду повторять.
— Прежде я хочу обратиться к вашему оппоненту. Господин Левинсон, вы согласны с такой точкой зрения, что только радужные перспективы в связи с созданием такой базы?
Л.Л.: Теоретически все так, конечно, и должно быть. Но ни для кого не секрет, что различные базы данных, содержащие конфиденциальную, охраняемую законом информацию, защищаемые законом персональные данные — все сведения становятся у нас на практике объектом наживы для недобросовестных должностных лиц, имеющих к ним доступ.
— То есть вы думаете, что будут какие-то тут злоупотребления, в том числе невинные люди могут пострадать?
Л.Л.: В том-то и дело, создаются категории неопровержимых данных, доказательств. Потому что сложно спорить с генетикой, было бы странно спорить. А это чревато трудновыявляемыми и труднопреодолимыми фальсификациями доказательств.
— Господин Скобликов, вы согласны с тем, что возможны фальсификации тут?
П.С.: С тем, что возможна фальсификация и экспертиз, которые проводятся по образцам ДНК, я, безусловно, согласен. Потому что этому выявлению может быть подвергнуто все, что угодно. Но отсюда отнюдь не следует, что мы должны от этого отказываться. Потому что если логически продолжить эти опасения, в таком случае мы должны отказаться от любых экспертиз, от любых криминалистических исследований, и вообще повесить замок на органы дознания, предварительного расследования, распустить оперативно-розыскные аппараты, потому что есть опасность злоупотребления, есть опасность фальсификации.
Дело ведь не в этом, а в том, чтобы все это достаточно прочно, надежно контролировалось. Что касается действительно фальсификаций по экспертизам, связанным с ДНК, точно так же, как и любые другие экспертные заключения, эти экспертные заключения могут быть проверены. Действующий УПК предусматривает возможность назначения дополнительной экспертизы, повторной экспертизы, привлечения к этой работе совершенно других, независимых экспертов. Кроме того, конечно, эти заключения не могут быть каким-то главным доказательством, не могут быть царицей доказательства. О чем говорит эксперт? О том, что этот образец принадлежит этому субъекту. Каким образом этот образец попал, допустим, на место совершения преступления, эксперт на этот вопрос ответа не дает.
Для простоты понимания вспомните вариант с обнаружением следов пальцев рук. Да, обнаружены следы пальцев рук подозреваемого на месте совершения преступления, разве из этого однозначно можно сделать вывод о том, что он совершил преступление? Вполне возможно, что в ходе повседневной жизни он, допустим, был знакомым, другом жертвы, из этого еще отнюдь не следует, что он совершил преступление. Может быть, он очевидец преступления, может быть, он лицо, совершенно к этому не причастное. Это вопрос толкования этих сведений, поэтому здесь я бы не стал нагнетать обстановку и высказывать вот такие вот радикальные опасения.