Пир во время падения
"Я очень возбужден" Педро Альмодовара
Оригинальное и легкомысленное авторское название нового фильма Педро Альмодовара "Los amantes pasajeros" в нашем прокате заменили титулом, достойным американской молодежной комедии. Принимая во внимание, что практически все действие — или, если угодно, бездействие в лучшем смысле слова — фильма разворачивается на борту терпящего бедствие самолета, то был бы уместен перевод "Мимолетные любовники". Жаль, впрочем, что у Альмодовара уже была картина под названием "Возвращение" (2006). "Я очень возбужден" — это именно "возвращение", пусть даже "на честном слове и на одном крыле".
Возвращение духа мовиды, арт-сексуального карнавала, которым испанцы отметили конец ханжеской и жестокой диктатуры генерала Франко в 1975 году: поэтом и иконой этого жанра справедливо считается Альмодовар. Тот карнавал несколько затянулся, так ведь и диктатура длилась почти 40 лет, но, в конце концов, гуляки устали. Теперь они, постарев, но не повзрослев, вернулись на экран и ждут лишь повода пуститься во все тяжкие. А какой повод может быть лучше, чем реальная возможность разбиться в авиакатастрофе. Если это, конечно, просто катастрофа, а не конец света: ясновидящая пассажирка плетет что-то страшное, правда, в контакт с высшими силами входит, хватая пилотов за гениталии.
Возвращение Альмодовара к жанру комедии: с конца 1990-х пространство его фильмов неумолимо завоевывали какие-то патетические и недобрые исчадия духа. Альмодовару словно не удавалось справляться с проклятыми — семейными, сексуальными, возрастными — вопросами с той лихостью, с какой он разделывался с ними в эпоху "Нескромного обаяния порока" (1983), "Женщин на грани нервного срыва" (1988) или "Свяжи меня!" (1990).
В "Коже, в которой я живу" (2011) на экране уже безраздельно царили, насаждая власть хаоса, вполне способные напугать выходцы из режиссерского подсознания. В их шествии было безусловное величие, но величие, вызывающее недоумение. Неизбежно возникал вопрос: "Что это было?" Свидетельство высшей степени режиссерской свободы, еще недоступной зрительскому пониманию, или напыщенная растерянность стареющего режиссера, разучившегося говорить просто.
"Я очень возбужден" — это почти что "Аэроплан!" (1980). Ведь после того, как Джим Абрахамс с Дэвидом и Джерри Цукерами спародировали все фильмы об авиапассажирах перед лицом смерти, от эталонного "Аэропорта" (1970) до безусловно неизвестных пересмешникам советских лент "713-й просит посадку" и "Хроника ночи", любой фильм на эту тему не может быть ни чем иным, кроме как комедией.
У самолета, выполняющего рейс Мадрид--Мехико, повреждены шасси, и он кружит в ожидании свободной посадочной полосы над Толедо. А полосы нет, потому что саммит, и, кажется, еще потому, что коррупция. Экипаж состоит из геев и одного бисексуала. Но, как справедливо замечает, хотя и по другому поводу, еще одна пассажирка, экс-звезда порно, якобы обладающая компроматом на 600 первых лиц Испании: "С бисексуалами никто не может до конца быть уверен".
Экипаж разыгрывает между собой драмы ревности и неумолимо надирается. Пассажирам экономкласса подсыпали снотворное. А бизнес-класс экипаж приглашает на свой пир во время чумы, развлекая байками об ужасах, порой случающихся с пассажирами.
В отличие от американского канона фильма-катастрофы, где в решающий момент на борту кончается кофе, в аэробусе Альмодовара, напротив, обнаруживаются солидные — хотя, конечно, не такие, как в былые времена — запасы мескалина и прочих радостей, которыми экипаж, не жадничая, сдабривает фирменный коктейль "Валенсия". Летчики бесхитростно, но упоительно поют и пляшут. Ясновидящей удается забеременеть, изнасиловав спящего пассажира. Новобрачные бурно совокупляются. Бисексуал определяется. Наемному убийце надоедает убивать, банкиру — врать и воровать.
Чудно, что среди рецензентов нашлись люди, увидевшие в фильме политическую метафору. Самолет — это Европейское сообщество. Поломка шасси — кризис. Второй класс — одурманенный народ, который сильные мира сего лишили права на жестокую правду. Первый класс, соответственно, те самые, "сильные" вырожденцы. Правда, для летчиков — а это демиурги действия — в этой стройной, псевдомарксистской схеме не нашлось социальной роли. А что касается кризиса, то, согласно Альмодовару, мир находится в состоянии перманентного кризиса, только благодаря чему и дарит сильные эмоции и радость жизни. Мир рушится, но никак не рухнет, чем и прекрасен.
Это даже не столько комедия, сколько рождественская сказка, чью пушистую благостность лишь усиливает экранная похабень без берегов. Как в лучшие альмодоваровские времена, все в жизни оказывается легко и просто. Главное, чтоб естественно, а в дизайнерском, неестественном мире Альмодовара естественно все. Любой секс. Любые радующие душу и бодряще туманящие сознание препараты. Любили бы люди друг друга, а как — неважно. Продекламируй такое с экрана какой-нибудь, к примеру, француз, это прозвучало бы как пошлая банальность. Только Альмодовару удается исполнить мелодию из трех аккордов с истовостью испанского развратного монаха, не оставляющей сомнения в том, что он сам свято верит в то, что говорит и показывает.