«Газпром энергохолдинг» (ГЭХ) в последнее время активно пытается расширить бизнес за счет скупки энергоактивов. В 2012 году холдинг пытался приобрести «КЭС-Холдинг» у «Реновы», сейчас ГЭХ готов купить у Москвы теплоснабжающую МОЭК и контрольный пакет «Квадры» у группы ОНЭКСИМ. О том, как готовятся эти сделки и своем видении будущего энергорынка, “Ъ” рассказал гендиректор ГЭХ ДЕНИС ФЕДОРОВ.
Фото: Коммерсантъ / Юрий Мартьянов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Юрий Мартьянов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Юрий Мартьянов / купить фото
— «Газпром энергохолдинг» все же покупает у правительства Москвы Московскую объединенную энергетическую компанию (МОЭК)?
— Чтобы мы купили МОЭК, нужно, чтобы официально объявили о ее продаже. Конечно, мы планируем участвовать в конкурсе и надеемся приобрести наконец МОЭК и восстановить разорванные во время реформы РАО «ЕЭС России» технологические связи.
— Цена за этот актив в районе 100 млрд руб. вас устраивает?
— Продавец хочет продать подороже, мы же хотим купить подешевле. Но в принципе цена в 100 млрд руб. примерно совпадает с нашими оценками этого бизнеса. Если в регионе будут адекватно применяться тарифные решения (если дорожает топливо, то это должно находить отражение и в тарифных решениях), то эта цифра будет выглядеть вполне приемлемо, и мы будем просить руководство, совет директоров ОАО «Газпром» разрешить нам участвовать в конкурсе.
— А что потом будете делать с компанией? В Москве большой избыток тепла, хотите что-то «лишнее» закрывать?
— Избыток теплогенерации в Московском регионе мы оцениваем примерно в 30% с учетом ведомственных котельных, которые не принадлежат ни МОЭК, ни «Мосэнерго». В МОЭК есть около десяти котельных, которые нужно закрывать сразу, в ближайший отопительный сезон, на этом мы сэкономим около 1 млрд куб. м газа в год. Это не требует вложений, и от отключения надежность теплоснабжения потребителей не ухудшится. Тем более что значительная часть нагрузок уже неоднократно переносилась с этих котельных на ТЭЦ «Мосэнерго». В дальнейшем, по нашим расчетам, теоретически могут быть закрыты еще 22 котельные. Здесь потребуются капвложения, чтобы поддерживать требуемый уровень надежности. Объем инвестиций пока сложно оценить, но это явно экономически окупаемый проект. И чем быстрее мы приступим к реализации, тем лучше.
— У МОЭК 127 котельных. Какая доля от суммарной тепловой мощности придется на закрываемые?
— Есть небольшие котельные, есть крупные, по мощности сложно оценивать. Мы оцениваем мощность переключаемых котельных не менее 3500 Гкал/ч, что составляет около 25% мощности источников МОЭК.
— А что будет с электростанциями МОЭК?
— Не знаю, хорошо или плохо, но существующая модель рынка делает подобные проекты неокупаемыми. Мы знаем, что часть станций, недавно построенных частными инвесторами в Москве, сейчас находится в достаточно тяжелом финансовом состоянии, поскольку у них нет договоров о предоставлении мощности (ДПМ, обеспечивают окупаемость новых энергоблоков, внесенных в обязательные инвестпрограммы генкомпаний.— “Ъ”). Поэтому ситуация по ним очень сложная, и как она будет меняться, пока сказать тяжело. На сегодняшний момент реконструкция котельных с надстройкой газовых турбин необоснованна чаще всего с экономической точки зрения, особенно если есть возможность получать электроэнергию от станций «Мосэнерго». Как я уже говорил, модель рынка не позволяет окупать подобные проекты, и инвесторы, в том числе и МОЭК, с высокой долей вероятности будут нести по ним убытки.
— ГЭХ будет занимать 100 млрд руб. у «Газпрома» или хотя бы частично привлекать самостоятельно?
— Для «Газпром энергохолдинга» это очень большая сделка, и без помощи материнской компании ее очень тяжело реализовать. Конечно, мы можем самостоятельно привлечь средства с рынка, но «Газпром» это сделает гораздо эффективнее — с меньшими затратами и на более выгодных условиях. Однако каким образом обеспечить финансирование сделки, решат соответствующие профильные департаменты «Газпрома».
— «Газпром» уже дал согласие на сделку по МОЭК?
— Нам предстоит пройти корпоративные процедуры. Как только правительство Москвы сделает официальное объявление о продаже своего пакета акций МОЭК и нам будет доступна информация о результатах оценки актива, мы ее рассмотрим и начнем процесс подготовки вопроса для заседания совета директоров «Газпрома». Именно на этом этапе будет осуществляться процедура согласования с профильными департаментами «Газпрома» и будет выработана структура финансирования сделки.
— Этот процесс может затянуться? Сообщалось, что сделка по МОЭК может быть отложена из-за того, что ГЭХ не согласовал с «Газпромом» схему финансирования.
— Пока мы не видим оснований для этого. Мы следуем за действиями столичных властей. 4 апреля правительство Москвы внесло имущественный комплекс МОЭК в среднесрочную программу приватизации. Объявления о продаже еще нет. Обычно у нас корпоративные процедуры по выходу на совет директоров занимают около двух месяцев. Мы рассчитываем, что сможем уложиться в эти сроки. И в принципе профильные департаменты «Газпрома» понимают, что основным потенциальным покупателем являемся мы.
— Предполагается ли оплата в рассрочку?
— Такая возможность исключена. Федеральное и московское законодательство о приватизации имущества не предполагает рассрочку и разделение платежа на транши при продаже конкурсным способом, который ожидается в случае с МОЭК.
— Есть у ГЭХ понимание того, когда может окупиться это вложение?
— Мы все модели строим исходя из проектов ДПМ, поэтому это 10–12 лет при WACC в 12–14%.
— Обычно считается, что ДПМ — это золотое дно энергорынка, эти договоры крайне прибыльны. За счет чего возникнет такая эффективность у МОЭК?
— Сверхприбыльными ДПМ, конечно, не являются, хотя по ним есть понятно выстроенный механизм возврата инвестиций. Но при этом и по проектам ДПМ существуют значительные риски, в первую очередь связанные с жесткими требованиями к эталонным капитальным затратам. Ряд проектов может и не вписаться в данные ограничения. Что касается МОЭК, то тут много достаточно очевидных вещей, которые мы могли бы сделать. Во-первых, это переключение тепловых нагрузок, что позволит нам повысить эффективность использования топлива, а как следствие, получить эффект от продажи тепла потребителю. Во-вторых, после закрытия отдельных котельных или районных тепловых станций можно реализовывать земельные участки. А многие из площадок, которые мы теоретически можем закрывать, находятся в достаточно хороших районах Москвы, при этом важно, что они уже обладают всей необходимой инфраструктурой — газ, электроэнергия, тепло и так далее. И в-третьих, конечно же, учитывая технологическое единство процессов в «Мосэнерго» и МОЭК, существуют механизмы повышения эффективности операционной деятельности. У нас уже есть достаточно четкое видение необходимых действий, и мы его представим совету директоров «Газпрома».
— У ГЭХ есть договоренности с Москвой по тарифам?
— Естественно, учитывая, что это приватизация, никаких договоренностей быть не может. На сегодняшний день в случае возникновения разногласий законодательство позволяет защищать интересы компании не только в рамках города, но и на уровне федеральных органов власти. Кроме того, сейчас активно готовятся изменения в действующее законодательство о теплоснабжении. Эти решения, как я надеюсь, позволят планировать работу уже не на один год, как сейчас, а на долгосрочную перспективу. В основах ценообразования уже прописана необходимость перехода на долгосрочные механизмы в теплоснабжении. Поэтому считаем, что нам удастся договориться с правительством Москвы: там работают здравомыслящие люди. Но при этом мы понимаем, что тарифы на тепло в Москве достаточно большие и ни о скачках, ни об их значительном росте даже не может быть речи.
— Не опасаетесь обратной ситуации, когда после переключения нагрузок с дорогих котельных на более дешевые ТЭЦ правительство Москвы заметит, что себестоимость тепла снизилась, и понизит тариф?
— Я думаю, что так правительство Москвы вряд ли сделает. Действующее законодательство позволяет даже при повышении эффективности работы на протяжении пяти лет сохранять тарифы. И еще даются два дополнительных года, если эти мероприятия не успели окупиться. Иначе зачем тогда нужны все мероприятия по повышению эффективности? Если в результате тебе просто снижают тариф, отсутствуют стимулы для оптимизации затрат.
— Дальнейшие покупки тепловых мощностей в Москве планируются? Например, тех же ведомственных котельных?
— Нет. Я думаю, в случае приобретения МОЭК ГЭХ будет контролировать примерно 90% рынка теплоснабжения Москвы. Поэтому ничего другого покупать мы не собираемся.
— Планируется ли объединять МОЭК и «Мосэнерго»?
— Это достаточно сложный вопрос, и его решение будет зависеть от очень многого количества факторов. Думаю, если этот вопрос и будет подниматься, то не в среднесрочной, а в долгосрочной перспективе.
— Но при таком объединении Москва, скорее всего, потеряет блокпакет в «Мосэнерго».
— Да, но в принципе мы сегодня договариваемся по всем существенным вопросам, которые у нас возникают на совете директоров «Мосэнерго», в том числе и по сделкам с заинтересованностью. И правительство Москвы будет самым крупным миноритарным акционером.
— Москва принимала активное участие в управлении «Мосэнерго» через совет директоров или чаще формально присутствовала в совете?
— В первую очередь они, конечно же, обращают внимание на инвестпрограмму компании, на социальную защищенность наших трудовых коллективов. Их больше волнует все, что связано с городской инфраструктурой, что будем строить, какие сети перекладывать. По остальным вопросам, например какой газ мы будем покупать — НОВАТЭКа или «Газпрома», с кем заключаем сервисный контракт, в каком банке заимствуем деньги, они работают как бы в режиме приема информации.
— Вопрос о дивидендах с их стороны поднимается?
— Мы ни разу не слышали замечаний.
— Как изменилась ситуация после того, как Юрия Лужкова на посту мэра сменил Сергей Собянин? С Москвой и МОЭК стало работать проще или тяжелее?
— Мне стало, честно говоря, легче. У нас был некий период, когда мы притирались с новым руководством МОЭК, но в последнее время работа стала намного конструктивней. Мы стали выполнять переключение тепловых нагрузок в регулярном режиме, чего не было при Александре Ремезове (гендиректор МОЭК до апреля 2011 года.— “Ъ”). Тогда зачастую МОЭК отнимал часть выручки у «Мосэнерго» просто ради того, чтобы поправить в конце года свою экономику. Таких вещей, конечно, не стало. И сейчас, несмотря на то что Андрей Лихачев (нынешний гендиректор МОЭК.— “Ъ”) отстаивает интересы МОЭК, мы все-таки всегда можем садиться за стол переговоров и находить здравый компромисс.
— Как продвигаются переговоры с ОНЭКСИМом о покупке контрольного пакета «Квадры»?
— Мы подали заявление в ФАС на приобретение «Квадры», в конце марта провели рабочую встречу с ФАС, где присутствовали и представители ОНЭКСИМа. ФАС стандартно направила документы на рассмотрение в «Совет рынка», чтобы понять рыночную силу, которую приобретет новая объединенная компания. Когда ФАС получит ответ, они пригласят нас на открытую дискуссию по обсуждению сделки. Мы считаем, что «Квадра» — не очень большая компания и сделка не окажет серьезного влияния на рынок. Все-таки компания в основном вырабатывает тепло, на рынке электроэнергии их присутствие не очень серьезное.
— То есть принципиальная договоренность о продаже есть. А согласована цена?
— Да, есть принципиальная договоренность о продаже-покупке. Цену определял оценщик, один из «большой четверки». Нам осталось прояснить некоторые вопросы, но основной раунд переговоров завершен. По большому счету из нерешенных вопросов осталось только разрешение ФАС. Назвать цену не могу, это коммерческая тайна.
— Прошлогодняя история с попыткой ГЭХ купить «КЭС-Холдинг» у «Реновы» закончена?
— Закончена. Последние семь месяцев мы не ведем вообще никаких переговоров. После того как мы не договорились о приобретении всего КЭС, еще два-три месяца пытались вести переговоры об Оренбургской теплогенерирующей компании и о Волжской ТГК, но так ни до чего и не договорились. На сегодняшний день КЭС сам по себе, а мы сами по себе.
— Почему не удалось договориться?
— Уже много воды утекло... Лично меня в тех предложениях не устраивала, во-первых, огромная компетенция совета директоров. К примеру, его заседание считалось бы состоявшимся, если на него пришли 10 директоров из 11. А поскольку это была бы не просто крупнейшая энергокомпания России по установленной мощности электростанций, но она вошла бы в пятерку крупнейших компаний мира, то вы понимаете, руководители какого уровня были бы в составе совета директоров. Понятно, что собрать 10 крайне занятых человек с очень известными фамилиями достаточно сложно.
Во-вторых, мне не нравилось, что все сделки, связанные с «Газпромом» и его дочерними обществами, например по приобретению газа, должны быть в обязательном порядке одобрены представителями «Реновы» вне зависимости от их материальности. В юридической документации, в соглашении акционеров было много других вещей, которые серьезно ограничивали менеджмент в принятии решений. Мы не против ограничений, не против контроля совета директоров, но все должно быть без перегибов. Совет директоров — это все-таки не исполнительный орган, у него другие задачи. Мы даже получили заключение от консультантов, что при таком соглашении акционеров у нас, несмотря на наличие эффективного контроля по количеству акций, будут проблемы с консолидацией компании в группу «Газпром». При подготовке отчетности по МСФО это могло быть истолковано так, что «Газпром» не является контролирующим акционером.
Также были и вопросы, связанные с оценками компаний, но принципиальный вопрос, по которому мы не договорились,— это темпы роста тарифов на тепло. В регионах, где работает КЭС, они достаточно низкие, особенно в сравнении с Москвой и Петербургом, очевидно, что они будут расти быстрее, нежели в столицах. Но насколько быстро они будут увеличиваться? И в этом вопросе мы разошлись, поскольку это серьезно влияло на оценку стоимости компаний. Ближайшие три-четыре года, я думаю, дадут ответ, кто в этом споре был прав.
Была и позиция ФАС. Она своего мнения о сделке не огласила, потому что мы отозвали ходатайство. Но возможность этой сделки достаточно активно обсуждалась публично, и ФАС была против. Мы считали и считаем, что ФАС не могла предъявить нам значительных претензий, но позиция ведомства заключалась в том, что это не ГЭХ покупает КЭС, а формируется некая новая компания. И поэтому они хотели пересматривать даже те условия, на которых мы приобретали «Мосэнерго», ТГК-1, ОГК-2, что привело бы, конечно, к достаточно серьезным последствиям.
— Большой долг «КЭС-Холдинга» вас не пугал?
— Мы знали и понимали уровень долга КЭС. Но долг просто вычитается из оценки, не более того. КЭС держал долг на том уровне, о котором мы договаривались на начальном этапе переговоров, если увеличение происходило, то только в рамках согласованных лимитов, поэтому нельзя сказать, что какая-то из сторон не соблюдала свои обязательства.
— Когда шли переговоры, в определенный момент казалось, что за сделку выступали руководители «Газпрома» и «Реновы», тогда как на уровне самих энергохолдингов возникали сомнения в ее необходимости, так ли это?
— Нет, честно говоря, впервые слышу о такой версии. На первом этапе, после того как был подписан меморандум между «Реновой» и «Газпромом», как раз вся работа шла внутри ГЭХ, а департаменты «Газпрома» не принимали большого участия. С нами наиболее активно работал юридический департамент, потому что это была не просто покупка, а вхождение в акционерный капитал сильного миноритария с отдельными правами в иностранной юрисдикции. Лишь месяца через четыре, когда у нас осталось шесть-семь пунктов разногласий, документы были направлены в «Газпром» на анализ профильным департаментам. Да и в целом нельзя сказать, что позиции могут отличаться, мы же «дочка».
— Но в целом есть впечатление, что сейчас покупать энергоактивы в России готов только «Газпром». Это из-за того, что есть возможность купить дешево, или у «Газпрома» есть прогноз, что энергоактивы станут прибыльнее?
— Мы пока не покупаем, мы только пытаемся покупать. Мы действительно считаем, что сейчас стоимость энергокомпаний достаточно низкая, и это один из моментов, когда действительно можно приобретать активы. Многие собственники разочаровались, не готовы больше ждать положительных изменений и хотят из этих активов выходить. Я считаю, что на сегодняшний день и доходность энергетики, и стоимость активов настолько низки, что ниже, наверное, уже невозможно. Нынешняя модель рынка в принципе себя изжила, она не работает. Поэтому и идет активное обсуждение того, что нам все-таки нужно что-то менять. Я считаю, что в среднесрочной перспективе доходность компаний повысится и доходы между атомной, тепловой и гидроэнергетикой будут перераспределены. Кроме того, существует перекос и в распределении долей в конечной цене на электроэнергию между сетями и генерацией. Такого нет ни в одной стране мира. Это неправильная ситуация, когда половина цены — тариф сетей, а они не потребляют топлива. С моей точки зрения, резкого роста цен на электроэнергию для конечных потребителей ожидать не стоит, поэтому должно произойти перераспределение выручки между генераторами и сетями. Я думаю, что это должно случиться в течение двух-трех лет.
— Вы считаете, что согласованные инвестпрограммы сетей, которые и вносят основной вклад в рост сетевых тарифов, должны быть перечеркнуты и сделаны заново?
— Не нужно ничего перечеркивать. Например, тарифы Федеральной сетевой компании вполне понятны, но их доля в общем тарифе — около 6–7%. Нужно пересмотреть то, что происходит с тарифами для межрегиональных распредсетевых компаний (МРСК) и для территориальных сетевых организаций (ТСО). Во-первых, необходимо пересмотреть инвестпрограммы в регионах, где подстанции зачастую сооружаются там, где они никому не нужны. Во-вторых, почему генераторы сначала строят, вводят в эксплуатацию и только потом получают деньги, в то время как сети сразу получают средства из тарифа? Давайте для всех создавать одинаковые условия. Если у сетей не хватает денег на инвестпрограмму, можно приватизировать отдельные МРСК. Пусть продают часть своих активов и на эти деньги реализуют инвестпрограммы. В-третьих, необходимо отходить от «котлового» метода ценообразования в сетях. Сейчас все финансовые потребности сетей региона сваливаются в один котел, но давайте отделим мух от котлет, отделим ТСО от МРСК и ФСК и посмотрим, нужны ли эти ТСО, могут ли они осуществлять инвестиции за счет собственных денег, а не за счет всех потребителей.
— А чего ожидать в ближайшее время генкомпаниям?
— Все ждут новую модель рынка, о которой говорится на протяжении уже двух лет, но она никак не может воплотиться в реальность. Есть модель, которую предлагает Минэнерго, есть модель, которую предлагаем мы, и это значительно различающиеся модели.
— Мы — это «Газпром энергохолдинг»?
— В первую очередь «Газпром энергохолдинг», нас поддерживает «Интер РАО ЕЭС». Мы пока ее обсуждаем на рабочем уровне и, думаю, окончательно сверстанную модель представим перед майскими праздниками.
Мы стараемся исходить из здравого понимания того, что в нашей стране очень холодный климат, а электроэнергия и тепло — все-таки продукт «социальный», и резкие скачки тарифов недопустимы. Но при этом мы также должны понимать, что на сегодняшний день более 30% всего генерирующего оборудования ТЭС имеет срок службы более 40 лет. Если мы уже сейчас ничего не будем предпринимать, то к 2020 году доля такого оборудования приблизится к 50%. С моей точки зрения, для энергобезопасности страны это критично, мы получим энергодефицит в ряде узлов и существенно снизим качество энергоснабжения потребителей. Например, у нас на Троицкой ГРЭС в год происходит порядка 150 отключений энергооборудования. То есть блоки останавливаются раз в два-три дня. Мы за четыре года вложили в эту станцию около 7 млрд руб., и при этом нам удается лишь понемногу увеличивать надежность ее работы: восьмой блок, куда мы вложили наибольшее количество средств, отлично отработал этот отопительный сезон, что является рекордом за последние семь-восемь лет. Это говорит о том, что, если мы упустим ситуацию с процессом старения мощностей, исправить ее будет практически невозможно.
При этом, если говорить о мощности более 100 МВт, построить энергетический объект с нуля меньше чем за 3,5 года невозможно. Уже завершился первый квартал 2013 года, и если даже сейчас будет принята новая модель, которая позволит гарантированно окупать инвестиции, проекты модернизации или строительства новой генерации в лучшем случае могут стартовать только в 2015–2016 годах.
Сейчас утверждается, что энергодефицита нет, потребление не растет, никто не говорит о том, что надо увеличивать мощность системы. Но мы должны омолаживать оборудование. К примеру, в Китае доля оборудования с возрастом эксплуатации более 40 лет составляет 0,4%. Понятно, что к этому, наверное, не стоит стремиться, потому что это связано с большим объемом затрат, но поддерживать уровень «старого» оборудования целесообразно на уровне 25–30%.
— А в других странах какой процент старой генерации?
— С Америкой мы примерно на одном уровне находимся: у нас 31%, у них около 26%. В Европе ситуация чуть лучше, около 20%. Это опять же процент оборудования ТЭС старше 40 лет.
— Часто отмечается, что наш зимний пик потребления — порядка 158 ГВт, а общий объем установленной мощности — около 230 ГВт. Это гигантский избыток, примерно те же самые 30%. Может, надо закрыть лишние мощности?
— Мы и значительная часть генераторов всецело за. Мы подавали заявки на вывод оборудования, но их согласовывают в очень малых объемах. Из крупного оборудования, которое нам удалось вывести из эксплуатации, можно назвать только девятый блок Троицкой ГРЭС (500 МВт) и несколько небольших блоков в Санкт-Петербурге. Регионы не дают выводить блоки. Пусть эти станции старые и не очень эффективные и они приносят нам убытки, но других источников теплоснабжения в городах просто нет. Сейчас проблема вывода оборудования не решается, поскольку нет процедуры.
— Сколько у ГЭХ такого «лишнего» оборудования, которое не нужно ни вам, ни рынку?
— Если это оборудование не дают выводить из работы, значит, оно все-таки кому-то нужно. Но, по нашим расчетам, в течение трех-пяти лет мы спокойно могли бы вывести порядка 1,5 ГВт неэффективных мощностей.
— А сколько, по вашему мнению, разрешат вывести?
— Это очень сложный путь хождения по регуляторам, поэтому трудно предсказать. Хорошо если треть этого.
— Ваша модель, которую обычно называют «ДПМ-штрих», должна работать по существующему механизму ДПМ?
— «ДПМ-штрих» — это только часть модели, то, что связано с модернизацией, с гарантией возврата вложенных денег, чтобы стимулировать дальнейшие инвестиции. Конечно, это будет происходить не так, как раньше. На протяжении трех лет Минэнерго вместе с рядом институтов и при участии генераторов провело большую работу, связанную с программой модернизации электроэнергетики. Мы считаем, что до 2025 года модернизации должно быть подвергнуто порядка 20 ГВт мощностей. Из них 2 ГВт — совершенствование существующих станций, а 18 ГВт — это большие капвложения, серьезные изменения технологического цикла, увеличение мощности объектов и их КПД. Затраты на это примерно сопоставимы с новым строительством. Но мы не ожидаем резкого роста цен на электроэнергию: с одной стороны, потребуется более высокий тариф на мощность для окупаемости инвестиций, с другой — появление нового эффективного оборудования приводит к общему снижению цены РСВ (рынок на сутки вперед, где сейчас продается основная часть выработанной электроэнергии.— “Ъ”).
Отличие модели от нынешних ДПМ в том, что мы предлагаем точно определить узлы, в которых необходима генерация, и по ним проводить конкурсы на понижение цены. Раньше ДПМ распределялись административным путем на основе инвестпрограмм, утверждаемых советом директоров РАО «ЕЭС России». Начальная цена конкурса — это некий «эталонный capex», выше которого цена не будет, а дальше торги на понижение стартовой цены. Но при этом должны быть квалификационные требования к инвесторам (определенный набор установленной мощности, опыт эксплуатации, финансовые гарантии), чтобы не приходили непонятные «дельцы», сбивающие цену, а через пару лет исчезающие в неизвестном направлении. Должен быть понятный механизм штрафных санкций за несвоевременный ввод объекта. И тот, кто может привлекать более дешевые деньги, кто может строить дешево, тот и будет побеждать на этих конкурсах.
Мы считаем, что модель двусторонних договоров (предлагается Минэнерго.— “Ъ”) невозможно внедрить быстро. Например, генератор заключил несколько договоров с потребителями по разной цене, а на балансирующем рынке, где можно продавать незаконтрактованный избыток своей генерации, складывается третья цена. Дальше к вам приходят из налоговой или ФАС и просят обосновать, почему цены в контрактах разные. Возникнут проблемы с определением налогооблагаемой базы и так далее. Значит, нужны изменения в Налоговый кодекс, изменения в антимонопольное законодательство. А потом появятся поведенческие условия, стандартная форма договора, и, как говорится, «приехали». Давайте вспомним, сколько времени внедрялась «старая» модель рынка, созданная при РАО ЕЭС. Мы только к 2011 году дошли до формальной либерализации рынка электроэнергии на 100%, а реформа началась в 2005 году. А сейчас хотят создать новую модель за год, выбросить всех в «свободное плавание», причем создать жесткие, с моей точки зрения, дискриминационные условия по сбыту, по «вталкиванию» потребителей и генераторов в двусторонние договоры, создать дестимулирующие факторы для работы на балансирующем рынке (площадка оптового энергорынка, где предполагается торговать электроэнергией, не проданной по двусторонним договорам.— “Ъ”).
На мой взгляд, внедрение модели двусторонних договоров приведет к одномоментному росту цен на электроэнергию. При этом генератор получит договор с потребителем, который обязан выполнять, и все. Никаких инвестиционных обязательств. Это приведет к снижению инвестиционной активности в отрасли, а значит, не изменит ситуации со стареющим оборудованием ТЭС.
Мы же предлагаем идти достаточно консервативным путем. Есть достаточно давно функционирующая модель. Но отдельные ее элементы себя изжили. Надо просто от части искусственных барьеров отказаться, аккуратно перераспределить необходимую валовую выручку отрасли на основе справедливого мирового бенчмаркинга и создать стимулы для привлечения новых инвестиций и инвесторов в отрасль. Нам говорят, что механизм ДПМ — нерыночный. Но он, на мой взгляд, единственный рыночный механизм в электроэнергетике: государство приняло на себя определенные условия и активно не вмешивается именно в ДПМ, а потребители и генераторы выполняют обязательства. Зачем нам выдумывать что-то принципиально новое, если за счет этого механизма в отрасль пришли большие инвестиции, если в год строится по нескольку гигаватт мощностей?