В Петербурге отпраздновали двадцатипятилетний юбилей семинара писателей-фантастов под руководством Бориса Стругацкого. ОЛЬГА Ъ-ХРУСТАЛЕВА взяла у БОРИСА СТРУГАЦКОГО интервью.
— Алексей Герман экранизирует "Трудно быть богом"...
— ...и я с восторгом жду результата.
— Никакого участия не принимаете?
— Герман и Светлана Кармелита достаточно профессиональные сценаристы. Они сами знают, что писать. Я считаю, что, если кто-нибудь в мире и способен снять хорошее кино по "Трудно быть богом", это Алексей Герман. Я вовсе не уверен, что настоящий фильм по этому роману мог бы снять Спилберг. Кубрик, может быть, мог бы снять... и тот умер. Кубрик вообще все мог. Так что я много жду от фильма Германа.
Авторские амбиции давным-давно перегорели. Еще когда мы работали с Тарковским. Совершенно ясно, что создание экранизации — это создание совершенно самостоятельного, независимого, отдельного художественного произведения. Тут про авторские амбиции надо забыть. Единственное, о чем думаешь, чтобы роман не превратили в лажу.
— В ваших романах есть такие резкие, сугубо литературные детали. Скажем, в "Трудно быть богом" герой идет на вынужденное свидание с местной красавицей и с омерзением думает о катышках пудры на ее потной шее.
— Что-то в фильме невозможно передать. Да и не нужно. У кино есть собственные средства воздействия и создания мурашек по коже. Герман ими владеет вполне.
— Почему-то вас никогда не занимала в романах любовная линия.
— Да, сама по себе никогда. Вероятно, у нас с этой стороной жизни всегда было благополучно. Кроме того, писать вдвоем на любовную тему... В этом есть что-то от групповухи. Есть, конечно, любители. Но мы к ним не относились. Поэтому, когда кто-то из нас начинал что-то такое воротить, другой говорил: "Слушай, не надо. Давай просто напишем: 'И она обняла его крепко'".
— Не кажется ли вам, что сегодня исчезло понятие литературной моды?
— Да никуда оно не делось. Что такое все эти "Букеры" и "Антибукеры", как не выставка литературной моды?
— Но ведь раньше...
— Не сравнивайте. Во-первых, количество даже просто названий было в 20, 30 раз меньше. Во-вторых, из того, что выходило, 90% была казенщина, идеологическое дерьмо, которое стыдно было взять в руки. А то, что мы читали, было сливками, лучшим из того, что писалось. Сливок всегда меньше, чем синего обрата.
— Раньше был некий преобладающий стиль. Как в моде. В 60-е все носили мини, в 70-е все стали носить миди. И это во всем мире.
— Не надо забывать, что сейчас появилось огромное количество способов утолить сенсорный голод иным способом, чем чтение. Ведь 30 лет назад человек был очень ограничен в своих возможностях. Книг хороших было мало. Телевидение чудовищное. Видиков не было вообще. Кино — сущее барахло. Что было делать? Вот мы читали и перечитывали. Сейчас понятие "квалифицированный читатель" утрачено, потому что у людей не хватает времени перечитывать. Успеть бы прочесть. Это большая потеря, между прочим. Пропадает вкус к книге. Литературный вкус притупляется.
— В те времена книга нечто изъясняла по поводу жизни, а теперь нет. Раньше она давала образ и модель жизни.
— Ага, вы читали "Вечный зов" и сразу же получали представление об окружающей жизни. Бросьте, не было этого никогда. Всегда были книги, которые описывали мир как таковой. Всегда были книги, которые не описывали мир напрямую, но давали о нем чрезвычайно важную информацию. Эмоциональную, например. Они есть и сейчас. Не литература изменилась, а мы сами. Мы другого хотим от мира. Тридцать лет назад мы жили в стационарном, жестко зафиксированном мире. И единственное, что нас по-настоящему угнетало,— окружающая завеса лжи. Если бы эту ложь убрать, мы вполне были бы довольны миром, который нас окружал.
А сейчас мы живем в океане информации, в очень динамичном, жутко непостоянном мире. В любой момент можем ожидать чего угодно. И чем дальше, тем менее стационарным становится мир. С одной стороны, каждый день что-то происходит, а с другой — ты ничего с этим не можешь поделать. Мир, в котором мы живем,— это система динамической стабильности. Стабильность в процессе непрерывного изменения. Как кипящая вода. Кипит, бурлит, идет пар, пузыри летят, горячие брызги, но система стабильна. Она будет оставаться в кипении, пока стоит на огне. Тридцать лет назад была стабильность застывшего цементного раствора, а сейчас стабильность кипящей воды. И мы — брызги, капельки этой воды. Нам кажется, что мы движемся, от нас что-то зависит, а на самом деле мы можем бурлить, шипеть, испаряться и испытывать иллюзию свободы, пока есть огонь под котелком. А изменить ничего не можем. Вернее, наличие или отсутствие огня от нас не зависит.
Поэтому совершенно невозможно сейчас писать спокойный, обстоятельный роман. Как Томас Манн, Герман Гессе или Марсель Пруст. Невозможно и бессмысленно пытаться описать стационарный мир или стационарное состояние человеческих душ. Да, может быть, и неинтересно.
— Вы расстались с иллюзиями, что можно нечто сделать и изменить.
— Никогда ни у меня, ни у моих друзей никаких иллюзий не было. Было внутреннее оправдание: мы жили в настолько зацементированном мире, даже смешно было пытаться.
— Но вы сами придумали прогрессоров, то есть людей, которые пытаются изменить существующий мир.
— Стругацкие как раз писали о том, что ничего изменить нельзя. Что есть или будут люди, которые становятся пораненными, больными, если они не предпринимают попыток изменить мир. И они пытаются, зная, что их попытки обречены на неудачу. Они уверены, что ничего, кроме синяков и шишек, от этих попыток не получат. Но они пытаются, потому что это желание выше и сильнее их. Вот что такое прогрессоры. А вовсе не бойкие революционеры, которые железной рукой ведут народы от одного состояния к другому.
— Братья Стругацкие — в противовес традиционной для русской литературы любви к "маленькому человеку" — сделали героем супермена.
— А что такое пушкинский Сильвио? Обыкновенный человек? Чистый супермен. А Кирджали, описанный тем же Пушкиным, не супермен, не Конан-варвар? В русской литературе все есть. У нас-то как раз суперменов нет. Прогрессор Максим Камерер — обыкновенный человек своего времени. Всю свою жизнь мы работали по принципу Герберта Уэллса: фантастика — это литература об обыкновенном человеке в необыкновенных обстоятельствах.
— Нет у вас ощущения, что сейчас мало читают серьезную литературу, все больше бульварное чтиво.
— Есть такое ощущение, но я совсем не уверен, что оно правильное. Я думаю, оно результат того, что мы видим на прилавках. А там на 99% — чтиво. И нам кажется, что люди только это и читают.
— Почему литература так легко превращается в чтиво? Расхожие образы, ситуации, сюжеты?
— По двум причинам. Первая — графоманство. Человек до такой степени хочет писать, что ему все равно как. А другая — когда талантливый человек, литератор, гонит листаж. Невозможно писать высококачественные тексты, если их количество превосходит n страниц в день. Я не знаю, чему равно это n, но оно не слишком велико. Недаром сейчас появился термин "писатель-килобайтник". Порождение ситуации, когда платят за авторский лист не слишком хорошо, чтобы прожить только на писательские деньги, нужно писать по 30 листов в год. Это очень много. И тут большинство становится "килобайтниками". Они перестают контролировать качество текста. Фантастика становится фантастичной, что я ненавижу. Чем фантастичнее фантастика, тем она хуже. Проще всего выдумывать чудовищ и бои между ними. Куда проще, чем день думать над одной фразой, но зато эту фразу сделать так, чтобы она тебя полностью удовлетворяла. Чтиво — результат чрезмерной торопливости.
— Быстро хорошо не бывает?
— В литературе — да.
— А вы удовольствие от процесса письма получаете?
— Нет.
— Как с этим справляетесь?
— Нечеловеческим усилием воли. Сижу смотрю на клавиатуру, на экран. Начинаю отматывать наверх, проверять, что было написано раньше. Перечитываю, исправляю два слова. Возвращаюсь к моменту, на котором остановился... В конце концов что-то появляется.
— Я не знаю ни одного пишущего, кто бы сказал, что ему процесс доставляет удовольствие. Ради чего мучиться?
— Зачем мучает себя легкоатлет, пробегая 20 километров, прыгая 40 раз в высоту, отжимаясь от пола и приседая на одной ноге? Мышцы болят, башка тупая. Зачем? Чтобы в один звездный момент разбежаться, взлететь на два двадцать и преодолеть. Я другого объяснения не знаю.