Посол США в России Майкл Макфол считается одним из пионеров «цифровой дипломатии». В интервью корреспонденту «Власти» Елене Черненко он признался, что еще год назад не знал о существовании твиттера и до сих пор испытывает трудности в работе с этим инструментом.
Когда вы решили завести аккаунт в твиттере?
Пока я не стал послом в Москве, я не знал о существовании твиттера. Но перед отъездом я говорил на эту тему с госсекретарем Хиллари Клинтон и ее советниками, прежде всего Алеком Россом. До этого я ведь работал в Белом доме, а члены Совета национальной безопасности не пользовались твиттером. Более того, с наших компьютеров вообще невозможно было выйти в твиттер или фейсбук — все социальные сети были заблокированы по соображениям безопасности. Но когда я готовился к командировке в Россию, руководство Госдепартамента посоветовало мне воспользоваться этим новым инструментом. Это была не моя идея, честное слово (смеется).
А вы посты сами пишете или поручаете кому-то?
По-разному. Если я заранее планирую сделать запись на русском языке, то могу попросить кого-то из коллег проверить грамматику. Но если я пишу что-то спонтанно, а так бывает чаще всего, то никто мне не помогает. Писать по-русски непросто, раньше я никогда этого не делал, поэтому иногда бывают ошибки — зато все понимают, что я печатаю сам.
Вы зафолловили несколько сотен человек. Читаете то, что они пишут? И много ли времени уходит на социальные сети?
Обычно я захожу на фейсбук и в твиттер, после того как мои дети укладываются спать. Как правило, в десять часов вечера или позже. В среднем я провожу в социальных сетях около двух часов. В том, что я пользуюсь твиттером в основном из дома, есть плюсы: моя онлайн-дипломатия не отнимает времени у офлайн-дипломатии. Я стараюсь дисциплинировать себя: не хочу весь день сидеть в офисе и читать, что пишут в соцсетях, иначе просто не буду успевать встречаться с людьми, а это было бы ошибкой. С такой работой я бы и из Вашингтона справился (смеется).
Да, социальные сети могут затягивать.
Именно. Но при этом я всегда стараюсь не просто делать записи в твиттере, но и вступать в диалог с теми, кто на них отвечает. Иначе получается обычный пресс-релиз. А для меня, как посла, гигантское преимущество этого инструмента состоит в том, что я могу напрямую общаться как с Аркадием Дворковичем, так и с условным Иваном Ивановичем из Новосибирска.
Перед нашим интервью я заглянул в твиттер: за час на мой аккаунт подписались восемь человек. Я зашел на их странички и узнал, что они находятся в самых разных уголках вашей страны. Один — помощник депутата в Митино, которого читают почти 10 тыс. человек. Второй — из городка, о котором я раньше даже не слышал. У этого человека всего 40 фолловеров.
И что, вы всем отвечаете? В интернете же полно сумасшедших.
Я стараюсь игнорировать троллей — людей, которые хотят лишь провоцировать и грубить. Некоторых даже баню: мне лучше не знать, что они обо мне пишут, иначе захочется ответить.
Но в целом мне важно, чтобы люди знали, что я обращаю внимание на их комментарии на мои записи и что всегда стараюсь отвечать. Это непросто. На то, чтобы отвечать абсолютно всем, времени не хватает. Но если ответишь одному, а другому нет, то кто-то может расстроиться. Кроме того, некоторые жалуются, что я слишком много пишу по-английски, а другие — наоборот, что слишком много по-русски. Находить баланс не всегда просто.
В вашем микроблоге официальные сообщения чередуются с записями о походах в кино. Российские же дипломаты в твиттере, как правило, о личном не пишут. А вы зачем это делаете?
Эксперты, в частности Алек Росс, советовали мне совмещать обе темы. Только заявления для прессы мало кого цепляют, людей всегда интересуют подробности из моей личной жизни. Я стараюсь балансировать между официальным и личным, важным и обыденным. В твиттере присутствует, например, министр иностранных дел Швеции Карл Бильдт — он был одним из первых, кого я зафолловил. Так вот, он сообщает чуть ли не о всех своих действиях и передвижениях. «Я сел в самолет», «приземлился» и так далее. Это интересный подход, но у меня, кажется, просто не хватит материала для столь активной деятельности (смеется). Может, и мне стоит поступать так же, пока не знаю…
Что дает вам, как дипломату, присутствие в социальных сетях?
Прежде всего я использую эти инструменты для того, чтобы распространять информацию о позиции администрации президента США по тем или иным вопросам и проводимой ею политике. Но также чтобы рассказывать людям об Америке в целом. Это две главные задачи. То есть я не просто пишу о том, что сказал или сделал Барак Обама, но стараюсь рассказывать об американском образе жизни, культуре, истории.
Я типичный американец, и мне кажется, что и моя жизнь — это жизнь типичного американца. Я хочу рассказать об этом моим российским читателям. Скажем, я очень интересуюсь баскетболом, как и многие американцы, и поэтому нередко пишу о баскетболе в твиттере. Кроме того, я являюсь профессором Стэнфордского университета и стараюсь по возможности через твиттер давать ссылки на новую литературу по политологии, отвечать на вопросы читателей по этой теме.
Кроме того, твиттер позволяет оперативно реагировать на события и доносить нужную информацию до большого круга людей и СМИ. Скажем, если нам надо что-то сообщить, уточнить или опровергнуть, то это очень полезный инструмент. Мои твиты быстро подхватывает как российская, так и американская пресса. И мне в отличие от пресс-конференции не надо отвечать на вопросы журналистов, по крайней мере не сразу (смеется). Но главное — я могу общаться со многими людьми, с которыми раньше послы вряд ли смогли бы общаться напрямую. По-моему, у меня сейчас около 43 тыс. фолловеров в твиттере и около 9 тыс. друзей в фейсбуке. Это значит, что примерно 50 тыс. человек интересуются моей работой и хотят со мной общаться. И многие из них ретвитят мои записи, увеличивая число тех, кого они в итоге достигают. Иногда речь идет о миллионах читателей!
Но не все из них реагируют на ваши посты положительно.
А я не требую, чтобы люди соглашались со мной. Мне важно поставлять им факты и корректировать ошибочные мнения. Это хорошая платформа, чтобы бороться со стереотипами. И я замечаю, что многие из тех людей, кто наиболее жестко меня критикует (часто с националистической точки зрения), постепенно меняют свое мнение об Америке. Меня это очень радует.
Когда вы только приехали в Москву и начали писать в твиттер, некоторые ваши посты вызывали жесткую критику со стороны российских властей. С тех пор вы, кажется, стали осторожнее.
Слова, о которых я больше всего жалею, я написал не в твиттере, я сказал их на камеру НТВ. Я использовал недипломатическую лексику.
Вы назвали Россию дикой страной?
Да, и сожалею об этом. Все получилось не так, как я хотел. Я не это имел в виду. И я сразу сказал об этом, причем как раз в твиттере. Иными словами, я не хочу винить твиттер за те ошибки, которые делал в качестве публичного человека. Но я не жалею о том, что являюсь публичным человеком. Да, я совершаю ошибки, но их совершает даже Барак Обама. И мы обсуждали с ним эту тему в Сеуле после его встречи с Дмитрием Медведевым. Мы ехали в машине, и он сказал мне, что это нормально: любой публичный человек совершает ошибки. Но я думаю, что исправляюсь. При этом я и в будущем намерен быть откровенным и прямолинейным со всеми, с кем общаюсь, и быть настолько доступным для общения, насколько это только возможно.
Но я понимаю, что должен использовать подобающую лексику. На моей преподавательской работе я привык к большей свободе, к более экспрессивной лексике. В конце концов, мне нельзя давать студентам заснуть (смеется). Их надо не только обучать, но и развлекать, а в работе дипломата эти навыки не то чтобы нужны. В этом плане я сделал свои выводы. Я быстро учусь.
А трудно ли уместить дипломатическую мысль в 140 знаков?
Очень трудно! Одну из своих ошибок я совершил именно по этой причине. Телеканал Russia Today передал неверную информацию, сообщив о том, что я оплатил поездку Алексея Навального в США. Однако я не имел никакого отношения к гранту, который он получил, и до этого даже не был с ним знаком. К слову, мы до сих пор ни разу специально не встречались, лишь однажды случайно пересеклись на званом ужине.
А с Ксенией Собчак? Из вашей переписки в твиттере создается впечатление, что вы хорошо знакомы.
Нет! Мы тоже ни разу не встречались. Один раз планировали, но не вышло. Тогда же, комментируя репортаж Russia Today о Навальном, я старался уместиться в 140 знаков и поэтому использовал короткое слово «ложь», вместо того чтобы написать «искажение» или «представление неверных данных». Это было ошибкой. Слово «ложь» не стоило использовать в этом контексте, о чем я позже лично сказал главному редактору Russia Today Маргарите Симонян.
А в существование твиттер-революций вы верите? Российские власти, кажется, весьма озабочены этим явлением, особенно в связи с тем, какую роль социальные сети сыграли в организации восстаний на Ближнем Востоке и в Северной Африке.
Что касается восстаний, мне надо подумать — это сложный вопрос. Я знаю, что эту тему сейчас изучают эксперты и ученые по всему миру, в том числе в Стэнфордском университете, и их мнения порой сильно расходятся. Некоторые говорят, что новые технологии играют важную роль, а другие — что их влияние сильно переоценено. У меня пока не сложилась точка зрения на этот счет.
Но что я могу сказать: мы живем в новом мире. Стремление создавать барьеры и препятствовать распространению информации внутри страны или между странами представляется мне наивным и недальновидным. С учетом того как быстро развиваются технологии, ограничивать распространение информации бессмысленно. И не только в соцсетях. Возьмем опять же Russia Today — в США их смотрит большое количество людей. Как мы должны на это реагировать? А никак — мы за разнообразие! Наши граждане от этого выигрывают. Наши СМИ тоже: наличие еще одного канала подстегивает конкуренцию. Такой подход лучше, чем попытка отгородиться от чего-то.
Есть, однако, один момент, по отношению к которому наши с властями РФ точки зрения совпадают. Речь идет о кибербезопасности. Нельзя допустить, чтобы эти инструменты использовались для совершения кибератак и нанесения ущерба безопасности и инфраструктуре наших стран. Мы хотели бы договориться о неких правилах в этой сфере с нашими партнерами, в том числе с Россией. Не исключено, что в итоге будет разработан договор о нераспространении кибероружия по аналогии с документами, принятыми на заре появления ядерного оружия. Каким будет этот новый режим — это пока предмет споров. Но обе страны стремятся к сотрудничеству.