Выставка современное искусство
Известный художник-экспрессионист, поклонник черного цвета, показывает на ретроспективе в ММСИ инсталляции и живопись последних лет. Минималистичный дизайн выставки сделал архитектор Борис Бернаскони. Разнообразию оттенков светопоглощающей материи удивлялся ВАЛЕНТИН ДЬЯКОНОВ.
Емкому английскому слову, названию выставки Николая Наседкина, не так-то просто найти адекватный перевод. Это и существительное, и прилагательное, и цвет, и, с добавлением предлога "out", глагол, означающий потерю сознания или отключение электричества. В английском в отличие от ближайшего аналога "черный" нет рода. "Black" — это безымянная материя, из которой Наседкин вытаскивает образы. Сначала чувствуешь, как в темной комнате, потерю ориентации и легкое раздражение. Потом привыкаешь и начинаешь различать во тьме четкую структуру и смысл.
Такая очарованность тьмой не редкость для художников. С черных картин Гойи, будто бы написанных в последние годы жизни глухим и разочаровавшимся в политической судьбе родины старцем, историки начинают отсчет по-настоящему современного искусства, приравнивая современность к безысходности. Квадрат Малевича тоже делит историю на "до" и "после", им вроде как заканчивается старое искусство и начинается новое, как цепочка чистых идей, лишенных чувственного измерения. Наконец, у живого классика скульптуры Ричарда Серры рисунки и картины тоже тщательно покрыты слоем черного, но здесь уже не революция, а, скорее, архаика, воспоминание о хтонической мощи тьмы. У Наседкина с черным свои отношения. Как и полагается русскому художнику, он осмысляет цвет в кругу литературных и злободневных ассоциаций. В 2005 году Наседкин писал картины нефтью — монументальные карикатуры эпохи высоких цен на энергоресурсы. На "Black" все сложнее, и прямого политического комментария отыскать здесь не удастся, как ни велик был бы соблазн назначить Наседкина выразителем духа времени — Гойей и Малевичем эпохи третьего срока.
Трагическое и комическое смешано у Наседкина почти в равных пропорциях, но в первую очередь титульный цвет ассоциируется с сумерками разума. Инсталляция "Замкнутые в пространстве" (2005) основана на навязанном обстоятельствами жизненном опыте художника. В середине 1970-х Наседкин поехал в Ленинград поступать в Академию художеств. Чтобы получить так называемую лимитную прописку для иногородних, художнику пришлось устроиться на работу санитаром в психоневрологический интернат. Через некоторое время коллеги написали на Наседкина донос, и его уволили по необычному поводу — руководству не нравилось, что он рисует больных с натуры. Эти портреты легли в основу инсталляции из двух кубов, внутренние стороны которых покрыты живописью. Лица с ученических набросков превратились в иероглифы, проступающие на черном фоне. Портреты как будто написаны не жалеющим краски великаном с громадной кистью в руках. Здесь Наседкин ближе всего подбирается к процессиям нищих у позднего Гойи, но перед нами не апокалиптические страшилки, а чистый гуманизм и сострадание к узникам собственной психики.
На противоположном эмоциональном полюсе располагаются портреты друзей художника. Сотни листов склеены в некое подобие улья или пещеры. В отличие от боксов с пациентами интерната здесь ощущение сугубо органическое, да и лица написаны с юмором и, что важнее, с цветом. Маленькая комнатка рядом с пещерой друзей не менее легкомысленная реконструкция мастерской художника с рулоном туалетной бумаги, на котором написано "Дюшан", черной, как нефть, копией Пизанской башни и другими объектами. Правда, и здесь Наседкин подпускает торжественности, добавив к инсталляции про друзей монументальное изображение затопленной колокольни в Калязине. В его исполнении она кажется символом неустойчивости культуры перед внешними силами. Самая красивая инсталляция на выставке тоже об этом. Лес из черных балок и светодиодов навевает ассоциации с природными катастрофами последних лет, но по-настоящему мрачным не выглядит — уж больно красиво выстроены деревянные конструкции. В этом Наседкин оптимист: даже в самой глубокой темноте возможно присутствие человека и, что важнее, эстета. Ведь утонченное наслаждение разрухой — тоже творчество.